Название: Суеверие |
- Он здесь, господин вице-адмирал. На каждом флоте найдётся капитан, чья излишняя самостоятельность доставляет начальству головную боль. Рамон и сам когда-то был таким, что греха таить, но до таких безобразий, безусловно, не докатился. - Капитан Вальдес явился по вашему приказу! – бодро отрапортовал провинившийся. На его лице, к неудовольствию вице-адмирала, не отражалось и тени раскаяния за содеянное. В тёмных глазах притаилась усмешка, а небольшие полукружия в уголках рта, казалось, сигнализировали о готовности его владельца в любой момент широко улыбнуться. Обаяние Ротгера Вальдеса действовало на кого угодно. Но не на Рамона Альмейду. - Догадываетесь, капитан, по какой причине вы здесь? – сухо спросил марикьяре. Он не собирался давать беспутному хексбергцу ни единой поблажки. Альмейда и сам не знал, когда это началось. Просто однажды на совете капитанов, намереваясь задать Вальдесу какой-то вопрос, повернул голову к бесшабашному хексбергцу и поймал на себе задумчивый горячий взгляд, внезапно не вязавшийся с привычным обликом Кэналлийца и подействовавший на уравновешенного вице-адмирала неожиданно смущающим образом. Рамон споткнулся на полуслове, машинально отвёл глаза в сторону, а когда вновь поднял их на Ротгера, наваждение исчезло. С тех пор марикьяре то и дело натыкался на этот странный, не по-вальдесовски серьёзный взгляд, и, по правде говоря, не знал, что с этим делать. Сначала он, разумеется, подразумевал какой-то подвох: даже южный флот королевства был в курсе невероятных розыгрышей Кэналлийца. С Ротгера сталось бы подшутить над самим Леворуким, что уж тут говорить о Рамоне? Но шли дни, а насторожившийся марикьяре не замечал ничего подозрительного. И, тем не менее, Вальдес продолжал следить за ним. Альмейда научился чувствовать этот взгляд даже спиной, но поделать с этим странным вниманием ничего не мог. Не подходить же, в самом деле, к Кэналлийцу и спрашивать: «Капитан, почему вы на меня так смотрите?»! И поэтому Рамон делал вид, что ничего не замечает. Эта тактика удавалась до тех пору, пока он не сталкивался в упор с обжигающим взглядом хексбергца. Вот как сейчас. - Капитан Вальдес! – нужно было срочно брать себя в руки, иначе эта игра в гляделки могла затянуться надолго. – Я делаю вам последнее предупреждение. Ещё одна такая выходка – и вы можете попрощаться с карьерой на флоте. Вы поняли меня? Когда за Кэналлийцем закрылась дверь, Альмейда с облегчением перевёл дух. Ротгер Вальдес был самым непредсказуемым, самым бесшабашным, самым неконтролируемым капитаном на всём талигойском флоте – и при этом самым талантливым. Королевство выиграло бы, стань он адмиралом. Но если хексбергец не прекратит игнорировать приказы, его с большей вероятностью ждёт суд, а не очередной чин. - Стареешь, Рамон, - вслух усмехнулся вице-адмирал. – Неужели выполнение приказов стало для тебя важнее побед? Ведь, несмотря ни на что, этот задавака всё же разбил вражеский корабль и захватил важный груз. И тут же сам себе ответил: «Нет, не стало». Авантюры своего друга Рокэ Рамон по-прежнему встречал с восхищением, даже если те и шли вразрез с приказами начальства Алвы. Но Вальдес не Ворон, а море не прощает ошибок. Нет, он всё сделал правильно. *** - Господин вице-адмирал, я за вами! - Глаза Вальдеса сияют, белые зубы обнажены в улыбке, но тон нарочито серьёзен. – Все уже заждались. Когда Вальдес говорит так, невозможно понять, шутит он или серьёзен. Рамон вздыхает. Ведьмы, конечно, не обидятся, если он не придёт, но вот моряки могут. Альмиранте должен быть со своими людьми и в бою, и во время праздника. Ротгер ждёт у дверей, как всегда смеющийся и беззаботный, и Альмейда, усмехнувшись в ответ, делает шаг ему навстречу. …Тяжелая крепкая рука ложится на плечо марикьяре, и сердце стучит в унисон с ритмом этого по-настоящему мужского танца. Рамон думает о родном городе, о его жарких улицах, об оливковых рощах, окружающих родовое гнездо – и лесная поляна, усыпанная мелкими северными цветами, исчезает, растворяется в этих воспоминаниях. Тело само находит нужный ритм, повторяет движения соседей, а в голове становится пусто и легко. Леворукий! Ему всего тридцать, а он почему-то решил, что уже старик, что забавы и танцы для молодых и дерзких, таких, как Вальдес, который и всего-то на пару лет его младше и чья рука так уверенно и в то же время бережно лежит на его плече. - Танцуй! Рамон не знает, откуда доносится этот голос. Может, ведьмы пришли посмотреть на празднующих победу моряков, а может, это его собственное воображение играет с ним злую шутку. Но альмиранте не может сопротивляться этому приказу… …Круг постепенно распадается: то тут, то там в людском хороводе зияют бреши. Кто-то пьян, кто-то устал, кого-то поманили за собой ведьмы. Вот и Вальдес снимает руку с плеча Альмейды, делает шаг назад, пропадая в прохладной темноте, и внезапное отсутствие чужой горячей ладони на том месте, где она провела почти всю ночь, приводит Рамона в чувство, словно Кэналлиец был единственным, кто связывал марикьяре с этим праздником. Вице-адмирал выскальзывает из круга и направляется к тропинке, ведущей в город. Его уход остаётся незамеченным, и Альмейда почему-то этому рад. Как и тому, что кэцхен не выбрали его сегодня. Никто, конечно, не осудил бы его, случись обратное, напротив, молча позавидовали бы или порадовались за своего альмиранте: станцевавший с ведьмой в море не утонет. Наверное, поэтому Вальдес такой везунчик… Но Рамон не хочет, чтобы кто-нибудь, пусть даже и волшебное создание, залезал к нему в голову. Ни к чему это. Пусть дурачат Кэналлийца… Мысли Альмейды то и дело возвращаются к шебутному капитану, и когда внезапно Ротгер выходит из-за дерева, марикьяре почему-то совершенно не удивляется. - Господин вице-адмирал? – Вальдес шутливо щёлкает каблуками. – Вы рано уходите, праздник в самом разгаре… Ротгер тихо смеётся, делает два по-кошачьих тихих шага вперёд, оказываясь совсем рядом с марикьяре, и неожиданно у того закрадывается сомнение, с настоящим ли Вальдесом он говорит. Возможно, это всего лишь ведьма, принявшая облик Кэналлийца? - Мой адмирал, - от тихого, почти мурлыкающего голоса по спине Рамона ползут мурашки, - задержитесь еще немного. Скоро рассвет. Клянусь закатными кошками, вы никогда не видели ничего прекраснее! Альмейда хочет что-то возразить, но Ротгер добавляет: - А затем я провожу вас в город самой короткой дорогой. Ну же, прошу вас! Неожиданно Рамону становится весело. Ну, конечно же, это кэцхен! Ведьма влезла в его мысли, выудила из них образ Вальдеса, а сейчас хочет с ним поиграть. Ну, что ж. Давай поиграем… …Они сидят рядом на старом поваленном дереве и смотрят, как зарождается утро. Море первым узнаёт о том, что приходит новый день: где-то там, на закате, где волны ласково лижут заспанный небосвод, появляется узкая золотая полоска, и чем выше поднимается солнце за спиной Альмейды, тем шире она становится, приближаясь к побережью. Вальдес, или кэцхен – после того, как собеседник протянул Рамону фляжку с каким-то крепким северным пойлом, марикьяре уже ни в чем не уверен – тихо и задумчиво созерцает водную гладь. Они не сказали друг другу и десятка слов с тех пор, как пришли сюда, но адмирала это нисколько не напрягает. Почему-то ему очень спокойно рядом с этим, таким разным, человеком. И хорошо. Очень хорошо. Настолько, что Рамон закрывает глаза и, подняв лицо к небу, позволяет свежему утреннему бризу остудить его непонятно по какой причине пылающее лицо. …Чужая рука так знакомо ложится на плечо, и Альмейда улыбается. «Так я и знал! Кэцхен!» Сопротивляться совершенно не хочется: это волшебное существо подарило ему прекрасное утро – и когда твёрдые, пахнущие алкоголем губы накрывают его рот, марикьяре отвечает им взаимностью. Это так нежно, так неторопливо, так исполнено… любовью, что Рамону почти жаль прерывать этот поцелуй. И то, что ведьма сейчас в мужском облике, в облике Вальдеса, не имеет для него значения, потому что вице-адмиралу талигойского флота Рамону Альмейде ни с кем и никогда не было так хорошо. - Я и впрямь не видел ничего прекраснее, - шепчет он губы в губы, а затем открывает глаза. И замирает. Потому что сейчас ошибиться просто невозможно. Потому что таким горячим внимательным взглядом на него может смотреть только один человек. - Рамон… - шепчет Вальдес и снова тянется к его рту, но Альмейда отстраняется. Жаль. Как же жаль, что всё так вышло! Альмиранте может позволить себе провести горячую страстную ночь с кэцхен, в каком бы обличье та ему не явилась, но чувства в отношении живого, реального Вальдеса – это совсем другое. - Капитан… - Рамону кажется, что слова царапают его внезапно пересохшее горло. – Вальдес, это плохая идея… В глазах Кэналлийца – недоумение и вроде бы даже обида. - Почему? – Ротгер поднимается вслед за Альмейдой. Его близость волнует адмирала, и тот с трудом удерживается от шага назад. Только мысль о том, что это будет выглядеть трусостью, останавливает маррикьяре. – Почему нет, Рамон? Я люблю… Но когда его желания останавливали Кэналлийца? - Я люблю тебя, - отчётливо повторяет Ротгер. – Ты… я восхищаюсь тобой! Твоей силой, твоим хладнокровием, твоей властностью. Никогда, слышишь, никогда я не испытывал таких чувств ни к женщине, ни к мужчине. Как трудно найти подходящие аргументы! - Потому что я вскоре уйду на юг. Потому что твоя семья не примет таких отношений. Потому что мы слишком разные! Этот разговор странен и мучителен для Альмейды. Он никак не мог предположить, что беспокоящее его внимание со стороны Вальдеса окажется влюблённостью. Мальчишка просто спятил. А он-то сам хорош! Этот поцелуй был ошибкой. Грандиозной ошибкой. - Дай мне шанс! – повторяет Кэналлиец. – Ты поймешь, что всё это не имеет значения. Просто дай мне шанс! *** - Мне сказали, ты уходишь! Это правда? Вальдес врывается в кабинет Альмейды без стука, как делал это на протяжении последних двух месяцев. «Дай мне шанс!» - сказал он тогда Рамону, и марикьяре не нашёл в себе силы произнести «нет». Но и «да» тоже не сказал. Что уж там, он трусливо решил пустить дело на самотёк. Понадеялся, что это лишь блажь и скоро всё пройдёт. Не проходит. Хуже всего, что Альмейда и сам привык к этому бесцеремонному вниманию и к шумному смешливому хексбергцу. Разве можно злиться на это сияющее чудо, пусть даже оно и сидит на его столе? - Ухожу, - строго говорит вице-адмирал, с трудом вытаскивая из-под Вальдеса карты. – На юге видели корсарский корабль. Мы и так собирались возвращаться на Марикьяре, так что по пути поймаем мерзавцев. Альмейда качает головой. - Нельзя, Ротгер. Дриксы только и ждут, когда ты уйдёшь из Хексберга. Лицо Вальдеса омрачается. Оставить «гусям» родной город на растерзание он не готов. Даже ради Альмейды. - Я хочу уйти с тобой, - повторяет он. – Если для этого мне придётся ощипать «гусей», что ж, я это сделаю. А затем приплыву на Марикьяре. Внезапно Кэналлиец соскальзывает со стола и оказывается совсем рядом с марикьяре. Всё-таки этот сумасшедший в родстве с кошками Леворукого: ни один человек не может двигаться так быстро и бесшумно. - Ты волнуешься за меня? – серьёзно спрашивает Ротгер, заглядывая вице-адмиралу в глаза. Находиться в такой близости от Вальдеса ужасно неловко и беспокойно, и ему хочется убежать. Не столько от Ротгера, сколько от самого себя и того чувства, что он не хочет испытывать, но которое уже родилось где-то внутри. Эх, Рамон, Рамон! Не ты ли повторял себе, что твоя единственная любовь – это море? - Жаль, - наконец, усмехается Кэналлиец и отстраняется, давая Альмейде шанс восстановить почти утраченное душевное равновесие. – Я вот буду волноваться за тебя. Ротгер роется в кармане и достаёт оттуда какую-то драгоценность. - Дай руку, - улыбается он. – Правую. Альмейда пожимает плечами и протягивает Кэналлийцу ладонь. Тёплые пальцы Вальдеса ласково сжимают его руку, а затем осторожно надевают кольцо на мизинец марикьяре. - Я бы с большей охотой надел на тебя обручальный браслет, - тихо говорит Ротгер, - но пока это невозможно. Поэтому вот. Всякий раз, когда Кэналлиец говорит о любви, у Альмейды ёкает в груди. Он и хотел бы быть таким же открытым и свободным, как Ротгер, но не может. После смерти Инес он так и не полюбил никого по-настоящему. А вот Вальдеса – смог бы… - Я не могу его принять. Это фамильная драгоценность. Рамон с сожалением начинает стаскивать перстень с мизинца, но Кэналлиец уверенно кладёт ладонь поверх пальцев марикьяре. - Я же сказал, он для того, кого я люблю. До тех пор, пока он с тобой, нас ничто не разлучит. Хочется, как же хочется Альмейде поверить в этом! Пустить кого-то в свой закрытый мир, вспомнить, каково это любить, целиком отдавая себя одному человеку… Инес… Прошло столько лет, а он до сих пор помнит тёмные влажные глаза и мягкую улыбку. С его стороны это было глупо, очень глупо влюбиться в сестру Рокэ, которая на целых девять лет была старше высокого нескладного подростка. И всё же он любил её. Любил так сильно, как только способен любить пятнадцатилетний мальчишка. И когда пришло известие о её смерти, так и не смог оправиться… Вальдес ждёт. Просто стоит рядом и ждёт, пока вице-адмирал Альмейда вынырнет из своих воспоминаний. Может быть, действительно, пора перестать оплакивать женщину, которая пребывает в Рассвете вот уже пятнадцать лет и которая никогда ему не принадлежала? Может быть, этот вечно смеющийся моряк сможет стать для него тем самым единственным, с которым и в Закат не страшно? Во всяком случае, Рамон попробует в это поверить. *** Тяжелая волна бьёт прямо в лицо, наполняя нос и рот солёной водой, заставляя захлёбываться и отплёвываться, тратя последние силы. Правая рука почти не чувствуется, но Рамон не собирается сдаваться. Нужно продержаться ещё чуть-чуть, обязательно нужно – и тогда его найдут. Эти слова он повторяет себе снова и снова, выныривая из очередного бредового беспамятства. Иначе проще пойти ко дну прямо сейчас… …Было ошибкой отправить все корабли на юг, а самому на «Отважном дельфине» начать охоту за корсаром в одиночку. Просто внезапно захотелось вспомнить, каково это: стоять в одном ряду с матросами, вместе с ними идти на абордаж, срывая горло в победном кличе, ощущать в ноздрях едкий запах пороха, а на губах – солёный привкус крови соперника. Вице-адмирал не ходит в бой, как простой моряк. Его дело – наблюдать за ходом сражения с мостика флагманского корабля, отдавая приказы, которые должны, обязаны привести флот к победе. Гибель одного матроса в масштабах битвы незначительна – гибель одного адмирала способна обречь на поражение всех. Это Рамон знал с детства, но было невозможно удержаться от такой авантюры, когда каждый день, каждый час рядом с ним был не признающий правил, яркий, как солнце, Ротгер Вальдес. Вальдес, который вваливался в кабинет без стука прямо с корабля, пропахший морем и порохом, в чьих глазах Рамон Альмейда был не суровым вице-адмиралом талигойского флота, а сумасшедшим марикьяре, бросившим вызов грозе южных морей. «Признайся, Рамэ, тебе уже не отказаться от этих восторженных взглядов!» А ещё – и это было самой главной причиной безрассудного поступка вице-адмирала – восхищение было взаимным. Рамон Альмейда не мог не восхищаться Кэналлийцем, его безграничной свободой, позволяющей хексбергцу идти в бой рядом с его матросами, наплевав на чины и ранги. Просто потому, что Вальдесу так хотелось… ...Когда Рамон был маленьким, ему казалось, что нет ничего прекраснее боя в ночи, когда пламя горящей палубы вырывает из кромешной тьмы суровые обветренные лица моряков, когда сломанная метким попаданием ядра мачта валится на охваченный огнём мостик, поднимая вверх столб ярких искр, когда шум волн, смешиваясь с грохотом палубных орудий, рождает победную песнь… Став старше, он понял, что эта романтика для восторженных детишек, наивных юнцов, не нюхавших пороха, да словоплётов вроде пресловутого Дидериха. Что, на самом деле, любое сражение – это пот, кровь и смерть. Много смертей. А если соперников угораздило схлестнуться после захода солнца, ещё и неразбериха, нелепая гибель от рук своих же, не разобравших в темноте и сумятице боя, кто враг, а кто нет, и, ко всему прочему, отсутствие контроля над своим местоположением… Они догнали корсарский галеон на закате. Кто бы мог подумать, что пиратский капитан окажется таким отчаянным? У галеона не было почти никаких шансов устоять против марикьярского линеала, но его моряки дрались изо всех сил, как могли, плевались огнём из своих восьми пушек, и в какой-то момент Рамону даже показалось, что не было всех этих лет после «Каммористы», что перед ним не безвестный корсар, а легендарная «Императрикс», царица морей. И разве можно было удивляться тому, что в какой-то момент корабли сошлись бортами? Ещё немного – и с обоих кораблей полетели абордажные крюки и вместо пушек завели свой разговор ружья и сабли… - Господин вице-адмирал! – лицо капитана исказила тревога. – Справа! Эту черноту, поглощающую звёзды, любой моряк узнал бы даже в ночной тьме. Этот ветер, щедро отвесивший пощёчину, не мог не предвещать беды. Приближался шторм, а они завязли в схватке с корсаром, и не было ни малейших шансов укрыться от стихии. До того момента, как небо собиралось обрушиться на них во всём своём неистовстве, оставалась пара часов. Всего пара часов, чтобы попытаться уйти, и Альмейда решился: - Приказ по левому борту! Огонь изо всех орудий! Корабли стояли так близко друг к другу, что подбитый галеон, уходя под воду, мог утянуть за собой и «Отважного дельфина», но марикьяре собирался рискнуть. - Капитан, к материку! Это приказ! Рамон принял правильное решение… но он опоздал. От двойного грохота заложило уши, и в ту же секунду мостик ушёл у Альмейды из-под ног. Пушкам линеала вторил залп противника: капитан корсаров тоже оказался рисковым парнем, и в эту ночь ему везло: высокая посадка не позволяла пиратским пушкам пробить трюм – ядро проходило слишком высоко, чтобы нанести вред массивному кораблю марикьяре – но этого было достаточно, чтобы снести половину верхней палубы. Что-то взорвалось прямо рядом с Рамоном, отбрасывая его в сторону. А затем были только острая боль в правой руке, падение и темнота… …Где-то на горизонте небо начинает светлеть. Ужасная ночь подходит к концу, но Альмейде от этого не легче. Он и сам не знает, как пережил этот шторм и почему всё ещё жив, вместо того, чтобы медленно опускаться на дно. Его могилой станет море – как и у любого марикьяре – но он надеялся, что это случится быстро. Видимо, снова, как и в случае с пиратом, ошибся. Похоже, что он обречён болтаться на обломке корабельной обшивки до тех пор, пока солнце не сожжёт его, а пальцы устанут сжимать край доски. Паршивая смерть. И паршиво то, что он не знает, что случилось с его кораблём. Удалось ли «Отважному дельфину» уйти от бури? Солнце поднимается всё выше, одежда на спине уже почти сухая, а во рту – пустыня. Рамон переворачивается на спину и смотрит в яркое голубое небо, пока глаза не начинают слезиться. Затем он вновь вцепляется левой рукой – правая бессильно висит вдоль тела – в доски и принимается ждать, шепча про себя молитву, что с детства знает наизусть каждый моряк. Его найдут. Обязательно найдут… *** - Рамон! Вальдес перемахивает через борт корабля так легко, словно препятствия и не существует. Он смотрит только на Альмейду, игнорируя остальных моряков, и от этого неприкрытого беспокойства у Рамона внутри всё обрывается. Если бы он только мог… - Рамон, - повторяет Кэналлиец, пожирая его глазами, - я думал… Лицо Ротгера на мгновение становится по-детски обиженным, но тут же на нём появляется привычная усмешка, и на душе Рамона становится тепло. Этот сумасшедший всё понял правильно. - Господа! – Вальдес наконец обращает внимание на остальных офицеров. – Приношу свои извинения за бесцеремонное вторжение. Примите мои поздравления с победой! Надеюсь, «Отважный дельфин» скоро снова возглавит эскадру. Всё время, пока Кэналлиец вежливо расшаркивается с моряками и интересуется повреждениями линеала, марикьяре чувствует на себе его горячий взгляд. Альмейда прекрасно знает, чего хочет Ротгер… и трусливо оттягивает момент объяснения. - Господин вице-адмирал, я слышал, вы были ранены? – Вальдес не был бы Вальдесом, если бы промолчал о том, что хочет узнать. Правая рука, словно в ответ на вопрос Кэналлийца, начинает ныть. Проклятье! Невозможно больше тянуть. Нужно покончить с этим раз и навсегда! - Был, - коротко отвечает Альмейда и тут же, отрезая себе путь к отступлению, добавляет: От той радости, что вспыхивает в глазах Вальдеса, Рамону становится невыносимо. Хочется убить самого себя, прежде чем он сделает то, что должен. Как он мог позволить случиться подобному? Дверь за Альмейдой ещё не успевает закрыться, а чужое горячее тело уже прижимает марикьяре к стене, тёплая ладонь скользит по его щеке, а такие знакомые сладкие губы отчаянно шепчут: «Я думал, я с ума сойду, когда мне сказали, что ты ранен…» И как тяжело, невозможно больно отстраняться, когда хочется тянуться навстречу… - Ротгер… «Отодвинуться подальше, не позволять ему касаться себя, иначе ты не сможешь сказать то, что должен…» - Да, прости, - в глазах Кэналлийца беспокойство, - ты ранен, а я тут… И тут же без всякого перехода: - Я больше тебя никуда не отпущу, слышишь? Вальдес, Вальдес… Как можно сопротивляться этому натиску? - Ротгер, - Альмейда делает шаг назад, так, чтобы между ними оказался хотя бы стол, - ты можешь послушать меня хоть раз? Кэналлиец замолкает, но глаза его неотрывно следят за марикьяре. - Я провёл в море четыре дня, - Рамон смотрит в угол, на стену, в окно, лишь бы не встречаться взглядом с Вальдесом. – Четыре дня на доске. Думал, что умру. Даже когда «Дельфин» вернулся за мной, подлатав пробоины, полученные во время боя и после, даже тогда я не верил в то, что выживу и не останусь калекой. Ядро взорвалось почти рядом со мной, вся правая рука была изрешечена осколками. Судовой врач совершил чудо… Ротгер смеётся. Как обычно. А Рамону хуже некуда. - Мы, марикьяре, весьма суеверный народ, - тихо продолжает он. – Моряк-марикьяре суеверен вдвойне. Если море оказывается столь любезным, чтобы намекнуть о том, что выбранный тобою путь неверен, глупо игнорировать его намёки. Повернуться, взглянуть в глаза и выдохнуть правду. Только так, иначе не хватит сил… - Судовой врач совершил чудо: он спас мне руку. Но… Рамон вытаскивает из кармана перстень с изумрудом, кладёт его на стол рядом с онемевшим Вальдесом и задерживает ладонь на поверхности, чтобы Ротгер мог рассмотреть её. - Рамэ… Твой палец… Он понимает. Сразу же. Но не сдаётся: - Это ничего не значит! Подумаешь… Вальдес сжимает губы и на его лице снова появляется по-детски упрямое выражение. - Ничего! – повторяет он. – Дурацкое суеверие! Кэналлиец протягивает руку к перстню, секунду медлит, а затем решительно надевает его на собственный палец. - Я буду ждать, Рамон! – решительно говорит он. – Пока ты не передумаешь, пока это проклятое море не поймёт, что ошиблось, пока я жив. И пока этот перстень здесь, на моём пальце, ты будешь знать, что я жду тебя. Дверь за Вальдесом закрывается невозможно медленно. Или это для Рамона время остановилось? Хочется бежать вслед за этим сумасшедшим Кэналлийцем, схватить, прижать к себе и никогда не отпускать, но море не лжёт. И море сказало Альмейде правду… *** - Не сейчас… Рамону кажется, что он сходит с ума. Откуда здесь этот тихий девичий смех, похожий на звон серебряных колокольчиков? Он с трудом открывает глаза, но видит перед собой лишь белую пену. - Ты не умрёшь… Колокольчики звенят всё ближе… - Не умрёшь, потому что он любит тебя… Волны касаются лица так ласково, словно это не вода, а узкие девичьи ладони. Или это на самом деле ладони? - Но ты не тот! Ты не можешь с ним быть… придёт другой… чужой… Он тоже не знает…Они оба ещё не знают… До Заката всего несколько шагов. Сил уже не осталось, онемевшие от напряжения пальцы сами собой разжимаются, оставляя спасительный обломок. Перестать сопротивляться, отпустить мокрую древесину и уйти на дно, как и подобает моряку… - Живи! Что-то сильное и ласковое подхватывает почти соскользнувшее под воду тело, швыряет на доски, и за секунду до того, как окончательно потерять сознание, Рамон слышит чей-то пронзительный крик: - Капитан! Вижу человека за бортом! |