Название: Чёрный дрозд |
400 г. Круга Скал, Месяц Летних Ветров, недалеко от Доннервальда Серебряной флейтой заливается какой-то одинокий дрозд. Небольшая черная птичка на фоне разгорающегося заката - это последнее, что Валентин успевает заметить, прежде чем его не слишком осторожно вталкивают в какой-то сарай. Следом за ним заталкивают Савиньяка, он спотыкается, и Валентин привычно поддерживает, не давая упасть. Он не обращает внимания на смешки солдат, сейчас его больше беспокоит то, как Арно морщится и трет висок – его хорошо приложило по затылку, да и прихрамывал он по пути. Внутри пахнет травами и мокрым деревом – недавно был дождь, во все щели проникает закатное солнце, обливая их золотым сиянием. - Интересно, сколько нам тут сидеть? – снова морщится Арно, и Валентин хмурится в ответ. - Видимо, пока не прибудет их начальство, - северянин качает головой и тянется к многострадальному белокурому затылку. - Да не вертись ты! Видишь, тут только младшие офицеры? Арно насупленно дышит ему в шею, но позволяет себя осмотреть. Придд аккуратно разводит светлые кудри и с облегчением убеждается, что ничего смертельного этому оленю не грозит. Он снимает с шеи серебряный медальон и прикладывает прохладный металл к голове Савиньяка. - Все в порядке. Вероятно, вы обойдетесь шишкой, - Валентин отстраняется, их руки встречаются, когда Сэ тянется придержать медальон. – Будь на вашем месте кто-то другой, я бы побеспокоился о возможном сотрясении мозга, но вам, виконт, это не грозит. - Почему? – Савиньяк забавно хлопает ресницами, и на них тоже играют золотые отсветы. - Ваш мозг тряси – не тряси, разницы никакой, - пожимает плечами Придд, и Арно, разумеется, тут же резко вскидывается. Ни дать ни взять, жеребенок. Точнее олененок – как называет младшего братца маршал Эмиль Савиньяк. - Ну конечно! Я дурак, да? – медовые всполохи на волосах и огонь в глазах почти слепит. И Арно внезапно смущается, вспоминая без разрешения ушедшего в разведку лилового полковника, гнев Эмиля, нахальное спокойствие Валентина в ответ, которое и вовсе доводило до белого каления и то, как сам встал перед дулом пистолета, которым разгневанный маршал угрожал расстрелять «самодовольного мальчишку» за неподчинение. - Эмиль погорячился тогда. Хотя за ваши эскапады вас в любой армии давно бы расстреляли. У Арно румянец на щеках, и рот чуть приоткрыт, алые губы манят сильно и безжалостно. Придд думает, что попасть в плен к дриксам – это, конечно, плохо, но попасть в плен к дриксам в компании Арно – это едва ли не главная неудача в его жизни. Он аккуратно стягивает штаны и белье – в полумраке кожа Арно кажется совсем белой – и пытается осмотреть рану. Порез чуть ниже бедра – не опасно, хотя и болезненно. Герцог осторожно перетягивает рану тканью – и как-то неожиданно для самого себя касается теплой кожи губами. Разум почему-то отключается, все страхи об их дальнейшей участи отходят на второй план, ладони оглаживают бедра, а Савиньяк выдыхает резко и, кажется, прикусывает собственную ладонь, пока Валентин неторопливо ласкает его. Слышно только прерывистое дыхание и глухие стоны, а потом Арно выгибает, и он дышит тяжело и часто, пока Валентин неторопливо целует его живот. - Перевязать значит? – тихо и хрипло шепчет Савиньяк, поглаживая шею под каштановыми прядями. Валентин утыкается лбом в черно-белый мундир и ждет, пока в ушах перестанет звенеть. Пахнет травами, деревом – и немного самим Арно. Неожиданно наваливается тяжелое и душное, сжимает горло, на плечи давит, и сердце снова колотится как бешеное. Придд выдыхает и притягивает сонного Арно ближе – он не признается самому себе, но так ему спокойнее. - Не знаю. Боюсь, что ничего хорошего. Разве что маршал Савиньяк решит нас вытащить. Талиг действительно превыше всего – в отличие от Савиньяка, которого с этой мыслью воспитывали с колыбели, Валентин к ней шел сам, шел долго и тяжело, через Манриков, презрение к своей фамилии, Белоштанного Альдо и сомнение Ноймаринена. Герцог Вальтер учил сына, что на первом месте – собственная выгода, но его наследник не оправдал отцовских заветов. Он пошел своим путем – дворянина и военного, но это было непросто. Это до сих пор очень непросто. Поэтому он и рискует собой постоянно – чтобы не забыть, что именно Талиг – превыше всего. Дорисковался. Что будет теперь? Ничего хорошего с пленными обычно не бывает, тем более, когда один из пленных – обладатель крайне известной в военных кругах фамилии. Арно никто в здравом уме живым не отпустит – скорее всего будут пытаться торговаться, а когда не выйдет… Видимо, будет показательный расстрел – как демонстрация старшим Савиньякам, что их здесь не боятся… Он совсем как живой, и от густой болезненной нежности привычно щемит сердце. Джастин наклоняет голову набок – и почему-то снова накрывает полынной горечью, старший всегда делал так раньше, в детстве, когда они оба были свободны. Или маленькому Валентину так казалось. Монотонный и тихий голос не вяжется с тем, что он говорит. Джастин ничего не повторяет – он и так знает, что младший брат запомнит все слово в слово. Численность дриксенской армии, вооружение, скорость передвижения, маршруты… Дриксы идут на Лоттенбург. - Этого следовало ожидать. Вряд ли они остановились бы, особенно после взятия Доннервальда. На Валентина внезапно накатывает усталость – тяжелая и удушливая, и хочется закрыть глаза, а потом открыть – в своей спальне. Сквозь щели в крыше проникают яркие солнечные лучи, каким-то образом попавшая в сарай бабочка кружит под потолком, и все кажется сном. Ему приснилось, ему и раньше снился брат, это не редкость. Если бы здесь был выходец, то были бы и плесень и холод, ведь так? Но ничего такого вокруг нет. Придд глубоко вдыхает и заставляет себя успокоиться – это просто тяжелый сон, просто приснилось. Арно уже проснулся и сидит спиной к нему, потягиваясь, в волосах у него застряла травинка, и Валентин тянется ее убрать. И застывает, когда лиловая ткань на руке чуть задирается. Потому что на запястье наливается свежий синяк. За дверью слышны тяжелые шаги, поворачивается в замке ключ, и молодой высокий дриксенец в черно-синем мундире заглядывает внутрь. - Эй, враги, - он глупо смеется. – Выходите. Начальство прибыло, желает видеть. Как же не вовремя! Он не готов, ему нужно подумать, им нужен какой-то план. Арно, прихрамывая, идет к выходу и улыбается, когда Валентин его догоняет. В голове роятся десятки мыслей, и ни одной хоть сколько-нибудь осуществимой, Савиньяк идет медленно, с гордо поднятой головой, всем своим видом показывая, что даже в плену он не сдастся. «Талиг рухнет» - звучит в голове, а к горлу подкатывает паника, а на том же дереве по-прежнему сидит черный дрозд и заливается грустной флейтой. Начальство оказывается аж генералом, и Валентин мысленно поминает Леворукого – это плохо, это значит, что решать их судьбу будут здесь и сейчас, отсрочек больше не будет. В комнатке невыносимо громко тикают настенные часы, и это почему-то ужасно мешает думать. Дриксенец поигрывает кинжалом и смотрит на них без какого-либо интереса. - Генерал Готлиб Кальтенбруннер, господа. Кто вы, я знаю, - он обходит стол и опирается на столешницу. – Подозреваю, что вы откажетесь предоставить кесарии в моем лице какую бы то ни было полезную информацию об армии Талига, - он чуть наклоняет голову, рассматривая Арно. – Я правильно понимаю? - Вы правильно понимаете, - разумеется, разве Савиньяк может промолчать? – Мы вам ничего не скажем, - а глаза у него горят, темным опаловым пламенем горят. - Что ж, - генерал вздыхает. – В таком случае, господа, должен сообщить, что вас ждет расстрел. Не будем тянуть. Курт, Пауль! - Я был бы не против перейти на сторону кесарии, господин генерал, - голос не дрожит, и взгляд прямой и спокойный – воспитание герцога Вальтера по-прежнему при нем. Арно судорожно выдыхает, но сейчас Придд на него не смотрит. Генерал поворачивается и приподнимает тонкую белесую бровь. Часы тикают, кажется, все громче и громче, а генерал молчит. Придд понимает, прекрасно понимает, что при желании в его речи можно найти не одну брешь, но у него нет выбора. Иногда приходится просто рисковать. Генерал думает, отвернувшись к окну, и Валентин не видит его лица, но неожиданно понимает, что не это его пугает больше всего. Готлиб наконец поворачивается – на его лице все еще видно сомнение, но Валентин уже понимает – у него получилось. Кинжал лениво мелькает меж холеных белых пальцев. - Допустим, вы говорите правду. Признаюсь, меня интересует ваше предложение, герцог. Нам не помешал бы свой человек в Тарме при штабе, а вам там доверяют, если мои источники не врут. Однако, я бы хотел, чтобы доказали мне свое желание служить кесарии, - дриксенец откладывает кинжал и встает. – Чтобы я был уверен, что все это – не пустые слова. - Здесь, - он поднимает пистолет, и Придд не может отвести взгляд от оружия. – Одна пуля, как вы понимаете. Я был бы вам крайне признателен, если бы избавили моих солдат от лишней работы, герцог, - генерал подходит близко, но Валентин стоит прямо. Он знает, что лицо по-прежнему бесстрастно, даже когда ему в ладонь вкладывают пистолет. – То есть сами застрелили бы вашего соотечественника. Куда-то резко проваливается сердце. Липкий холодный ужас накрывает с головой, и Валентин судорожно сглатывает, но дриксенский генерал, кажется, не заметил. Он отходит обратно к столу и любезно добавляет: - Если вы вдруг решите промахнуться и просто ранить виконта, то его оставят медленно умирать от потери крови. А вы… Ну, сосну вы себе сами выберете. - Ну же, герцог, - генерал теперь смотрит пристально и цепко. Валентин чувствует в ладони теплый металл и не верит, что все это происходит на самом деле. Он ведь так и не успел ничего объяснить Арно. Тиканье часов бьет по оголенным нервам. Сколько между ними – шагов семь-восемь? У Арно глаза горят как-то странно – это не ненависть, не отчаяние, что-то другое – более сильное, более страшное. А на груди остался фамильный медальон – небольшой серебряный овал с маленьким, поднятым волной сердцем на крышке. Их древний, настоящий герб. «Любой ценой, слышишь!» На ветке за окном что-то печальное поет одинокий черный дрозд. Он ведет дуло пистолета тем же путем, который он сотни раз проделывал губами – от левого плеча к шее, и чуть ниже. Выражение лица не разобрать, какой-то туман перед глазами, а в голове только одна мысль - неужели он поверил? После всего, что было, после всех встреч и разлук? Неужели поверил, что Валентин может предать даже не родину – его? Предать самого себя? Тик-так. Тик-так. «Талиг превыше всего». Выстрел оглушает.
3 г. Круга Ветра, Месяц Летних Ветров, Васспард Молоденькая Ирма служит в Васспарде первый год – и еще плохо знает господина герцога. Только поэтому она осмеливается попроситься у него повидать семью в Лоттенбурге. Герцог – и без того всегда бледный – вовсе белеет на глазах, и почему-то хватается за пистолет, и Ирма вылетает из его кабинета так, будто за ней гонятся все Закатные твари разом. А герцог Придд закрывает глаза, бросает пистолет на стол и не глядя тянется за бутылкой. Он почти не разговаривает теперь и совсем не выезжает за пределы провинции, часто смотрит в окно и что-то пишет. Ходят слухи, что ставший после окончания войны Первым Маршалом Эмиль Савиньяк во всеуслышание заявил, что герцогу Придду в армии делать нечего, но редкие гости Васспарда никогда об этом не спрашивают – при хозяине теперь вообще стараются не упоминать эту фамилию. К родичам Ирму отпускает Франц - старый управляющий, а потом он напоминает повару об обеде – знает, что хозяин сам и не вспомнит. Герцог Вальтер тоже не был склонен к светской жизни, но его сын по аскетичности оставил отца далеко позади. Валентин рассеянно кивает на тихое «Стол накрыт, Ваша Светлость» и снова переводит взгляд на письмо. Арлетта Савиньяк пишет ни о чем и обо всем, и он умом понимает, что это даже не жалость, это - прощение, но у него пока не хватает сил ответить. Может, когда-нибудь, когда он научится не просыпаться по ночам в холодном поту… За окном на ветке что-то печальное поет одинокий черный дрозд. |