«Иначе меня с вами бы не было. Вернее, я был бы, но не с вами…»
Р. А.
Солнце пляшет острыми искрами на кончике шпаги. Чистая сталь, гладкая, только что покинувшая ножны и готовая к бою. Порученец нерешительно переминается с ноги на ногу, подрагивающими руками держа маршальский мундир, сброшенный небрежным движением плеч. Глаза у мальчишки перепуганные, как у загнанного в угол зайца. Солнце слепит...
…солнце слепит. Небо высокое, синее до какой-то неестественности. После тяжелых туч Торки, царапающихся о пики гор, кажется что здесь, в Олларии, другой мир. Первое время после прибытия чувствуешь себя чужаком, но все стирается, сглаживается. Быстро или постепенно – не суть важно, да и вряд ли можно заметить. Перепад между залитой неверным солнцем улицей и прохладным коридором особняка, в первый момент тоже заставляет прищуриться, привыкая к полумраку. Каблуки стучат, и звук эхом разлетается по приемной. В гостиной голоса, слуга почтительно принимает шляпу и открывает дверь.
- Рокэ, вы вовремя! Мы как раз пьем за наследника герцога Окделла!
- Мои поздравления, милорд. – Вежливый кивок пригревшемуся возле камина герцогу, баюкающему в ладонях бокал. Нынешнюю герцогиню Окделл он видел мельком и куда младше, но как, ни силился, не мог вспомнить, ни лица, ни манер. Мышиная девушка, ставшая серой госпожой серого замка, и принесшая супругу сына в первый год брака. Ужас какой-то, а не жизнь. Впрочем, Окделл производил впечатление человека, решительно знающего, что звезд с неба ему не хватать, но твердо вознамерившегося прожить отпущенный срок достойно. Нелюбимая жена, нелюбимая любовница, мелкие радости, мелкие пакости.
А в руке уже бутылка и бокал, а Дени Кретьен размашисто хлопает по кушетке рядом с собой, приглашая присесть и отдать должное выдержанной «Крови». Предпоследний день отпуска, послезавтра по седлам и обратно в горы, и это уже повод. Как скоро комната начинает весело качаться и кружиться? Оживленно танцуют тяжелые гардины, слуга с подносом уставленным бутылками идет по наклонной… это палуба, точно палуба… Бокал больно уж несговорчив, да ну его к ызаргам, глоток из бутылки легче. Что за песню поем? А какая разница, поем так поем… дай сюда лютню, тебя ей в детстве матушка била… по ушам… Кретьен ловко лапает кокетливо хихикающую служанку, Энтони Грей – кавалерист, читает похабные памфлеты на столе, у Феншо вдохновленный вид и роза в зубах, чья-то рука на плече, у Окделла лицо с иконы и бутылка в руках, чье-то тело на диване возле стенки… Когда стало темно?
Шаг за шагом, под ногами чавкает слишком влажная мягкая земля. Цепочка следов с вдавленными каблуками, к уже проведенной линии. Солнце не прячется, приходится щуриться, чтобы разглядеть так же медленно подходящего противника. Белая рубашка, черные сапоги, витой эфес. Все то же лицо с иконы, только во взгляде что-то другое, острое. Мечта? Уверенность что отступать некуда? Вера? По хребту проходится ветерок, заставляя повести плечами…
… повести плечами. Затекли от неудобной позы на узкой кушетке. На то чтобы открыть глаза, сил явно не хватает. А какая собственно разница? И так неплохо, если ухитриться перевернуться на другой бок и сбросить что-то с талии… что? Тяжелый похмельный сон разлетается, стоит только распахнуть глаза, фокусируя их на плавающем потолке. На талии рука, ее тепло ощущается даже через ткань рубашки и надо повернуть голову, чтобы увидеть, что это за наглец. У Эгмонта Окделла спокойное лицо и мягкие искры в серых глазах, он медленно гладит по растрепанным волосам и щурится, от уголков глаз веселые, едва заметные морщинки.
- Герцог? – Горло со сна пересохло, и вместо светского вопроса выходит неловкий хрип. Прокашляться почему-то сложно.
- Давайте мы предположим, что я на радостях рехнулся. – На полном серьезе отзывается, наклоняясь еще ниже.
- Любопытное предположение, почему вы считаете, что оно найдет поддержку? – Нелюбимая жена, нелюбимая любовница… О них он узнал по дороге в столицу, до этого они мало пересекались с герцогом. Оказывается, у нелюбви к дамам есть другая причина, не только взгляд святого и летучие мыши? Или летучие мыши как раз и являются причиной, этой самой… как-то так… мысли путаются, голова требует хотя бы глотка вина, отказываясь работать напрочь. – Милорд, будьте любезны подать мне ту бутылку, если в ней что-то еще осталось.
- В той – уже нет, но с вами, маркиз, я могу поделиться своей. – Так же ровно отвечает Окделл, поднимая вторую руку, пока что находившуюся вне поля зрения.
- Благодарю, я готов вас канонизировать.
- Не стоит покушаться на количество святых в моей семье. – Брови слегка сдвигаются, образуя острую складку.
Голова еще протестует, но уже сдает позиции. Вертикальное положение больше не вызывает отвращения и желания топить котят, хотя комната ощутимо покачивается. Да что там, напоминает поле после битвы – тела сослуживцев на всех поверхностях. Тела оруженосцев и адъютантов, в предпоследнюю ночь отпуска. Теперь ясно, зачем в компанию с ними отправили и молчаливого Окделла старшего основной компании лет на пять, хоть кто-то был обязан оставаться дееспособным. Способным подать страждущему остатки вина и даже придержать бутылку, пусть и накрыв руку своими пальцами. И откатиться в кресло напротив, усаживаясь как на насест – неловко подвернув ногу.
За окном темно, в коридоре тоже – слуги разбрелись спать, не трогая гулящих гостей. На столе уныло теплятся три огонька в двуглавом подсвечнике, оплавляя воском позолоту. Как-то странно тихо, Окделл задремал в кресле, так и не сменив позы. Бутылка глухо стукнула о ковер, остатки вина бултыхнулись, было бы в комнате посветлее – было бы видно как поднимается со дна тяжелый осадок. Кто-то раскинувшийся прямо на ковре, неразборчиво пробормотав о «прекрасной фиалке», перевернулся на другой бок, загораживая ногами проход. И черт с ним, переступить не проблема. Проблема сгрести где-то остатки мужества, и одернуть себя – по скалам как козел горный скакать не боялся, драться на дуэлях не боялся, задирать юбки баронским дочкам и сестрам не боялся, а сейчас этот самый шаг, казалось сделать почти невозможно.
Но удалось.
Удержаться на ногах, заправляя за ухо выбившуюся прядь и подозрительно вглядеться в спокойное лицо герцога, откинувшегося на высокую спинку. Наклониться чуть поближе, и вот еще немного… Так чтобы были видны мелкие движения ресниц, острая морщинка между бровями, пересохшая кожица на нижней губе. Перестало даже качать, казалось, все внимание ухнуло как в пропасть в разглядывание лица с иконы. Любопытно, как с таким жить, влияет ли на начальную расположенность к тебе людей, или же напротив?
- Летучие мыши? – Надо было что-то сказать, надо было. И плевать, что сказанное какая-то глупость… или нет?.. И вообще, причем тут эти чертовые летучие мыши, с какого ызарга они крутятся в голове? Любопытно, кошки их едят?
- Крысы, скорее. – Все же открыл глаза, глядя слегка тревожно, на нависшее над ним тело. Он собирается что-то делать, или подвиг шага к нему был бессмысленным?..
В волосах вдруг запутались сильные пальцы, перебирая их и путая еще больше. Губы оказались сухими и твердыми, явно не розовые лепестки. Губы не уступали, и это было неожиданно любопытно. Желание, требование и одновременно просьба. И опаска. Мол, придет утро, выветрится хмель и первое после пробуждения будет не «воды, мать вашу», а «в позицию». Мать вашу, это точно, герцогиню. Но никакого пути назад нет, никогда, поэтому руки скользнули с подлокотников на плечи, сминая рубашку. И…отступать некуда, а ладони на талии сильные и уверенные, вот как чувствует себя девица наедине с настойчивым кавалером. Только вряд ли ей так бесцеремонно задирают рубашку на пояснице, сминая кожу прохладными пальцами.
- Моя фиалка… прекрасная фиалка… - От бормотания с пола, кажется, подскакивают даже огоньки свечей. Резкое движение в разные стороны и пара секунд настороженного разглядывания неподвижного тела на полу, нежно обнимающегося с брошенной ранее бутылкой. И не сговариваясь – подъем вверх, подсвечник в одни руки, ополовиненная бутылка со стола – в другие и почти на цыпочках, переступая и огибая прочь из комнаты, наверх, на лестницу. Вел он, по ступенькам прыгали тени и это врезалось в память намертво. Напряженная спина под тонкой тканью рубашки, размеренные шаги, скольжение ладони по полированным перилам. Глоток вина пришелся кстати, вино и мысли о горных козлах. Наверное, он бывал здесь раньше, знал в какую дверь можно безболезненно вломиться и не утруждался оглядываниями. Одна из свечей все же догорела, напоследок плюнув гарью и почадив, но и одной хватило, чтобы вырвать из темноты широкую кровать. Горные козлы, летучие мыши, глотнуть еще…
Остановка чеканная, каблук уходит в землю больше чем надо. Перед носками сапог старательно прочерченная линия, мальчишка-порученец старался, высунув язык. Солнце взлетает по ровному клинку почти торжествующе, принимая салют шпагой. По его лицу скользит солнечный блик, но не заставляет поморщиться. Или хоть как-то поколебать решимость не дуэлянта, а судии. Все судят, выносят приговоры, а сейчас вопрос только в том, чей окажется действенней. Легкий кивок на ответный салют, улыбка будто приклеена к губам…
…улыбка будто приклеена к губам. Рубашка на пол, и он весь рядом, неожиданно горячий и шалый как мальчишка. Губы к губам, бедра к бедрам, пальцы в переплет с волосами. Что он так цепляется за них? И за плечи, и за талию, да ызарг бы его побрал, везде уже. Ну уж нет, рывок вперед и его дыхание, горячее-горячее. И губы какие-то нескончаемые. Целовать их и целовать. А потом вдруг случилась кровать под спиной, и самое странное, даже непонятно, почему и откуда она там взялась. Все иначе, проводишь рукой, и под кожей не привычная мягкость и податливость, а твердые гладкие мышцы. Он тяжестью – вминает, дыхание сбивается, теряется. Перед глазами круги и в воздухе одуряющий запах сирени. Мягкие поглаживания по волосам, губы на щеке…легко сказать «тише», сложнее не скрипнуть зубами, глотая крик как битый лед.
- Разожми… - О зубы стукается стекло, слегка надавливает и во рту терпковатый вкус. В горло льются остатки вина, под пальцами двигаются его мышцы и вдох выходит свободней. В глазах почему-то кружится, а он и сам отхлебывает из бутылки и плавно подается вперед, глубже. Еще глубже, до одурения, стирая боль, заставляя биться в руках и прокусывать губы, чтобы не кричать, но позорно срываясь. Когда во рту оказываются его пальцы? И его кровь, потому что разжать зубы почти невозможно… и кажется, ему плевать, и кажется плевать всем, потому что голова идет кругом от духоты, от желания, от запаха сирени, от нескончаемого движения навстречу, выматывающего хуже самого яростного боя. До слез, до бессильного шипения, до полной потери контроля, до… ызаргов, мышей, козлов перед глазами… глупостей, мокрых тел, соли на губах… до темноты…
Выжидательный взгляд. Говорить не о чем, да никогда и не было. Все уже решено, осталось сыграть так, чтобы аплодисменты переросли в овации. Блестяще, красиво, чисто. Просто стремительное движение навстречу, шалый и сосредоточенный взгляд серых глаз… Шпага входит в грудину легко, потом увязает и приходится приложить усилие, чтобы довести начатое до конца. В его глазах не меняется ничего, только по белой рубашке расплывается алое пятно, а из обессилевшей руки вываливается оружие. Все просто, коротко и слишком буднично… смерть редко ходит с фанфарами. Тело тяжело падает на землю, удар был чист – во все еще распахнутых глазах отражается ясное небо. О чем он думал? О жене? О детях? О Великой Талигойе? Им никогда не было о чем говорить. Поэтому закрыть ему глаза, навсегда отпуская из этого мира в Рассвет и отвернуться, выходит почти легко. Теперь солнце в спину и можно не щуриться. У мальчишки-порученца глаза молодого кролика, не будет из него толку. Земля под ногами неприятно чавкает. От болот тянет гнилью…
…сиренью пахнет опьяняюще. Это запоминается так четко, что становится страшно. Он целует глаза, скулы, шею, плечи – не уследить, сил нет. Слизывает капельки пота… крови?.. слез?.. Перебирает волосы, раскладывает по подушке, лаская подушечками пальцев. Взгляд на это будто со стороны, так, кто-то знакомый отдаленно распластан по кровати с алыми пятнами на скулах, слипшимися ресницами и искусанными губами. У него лицо святого, светлые глаза и прокушенные почти до кости пальцы. Нелюбимая жена, нелюбимая любовница и новорожденный сын.
- За герцога Окделла… - Неясный хрип смывается последним глотком вина из многострадальной бутылки. Она теперь тоже пуста. Перед глазами все еще круги, но улыбка постепенно возвращается на губы, пусть и саднящие.
- Ночь еще не окончена. Как вам идея посетить нескольких прекрасных дам?.. – Это сказано, и становится легче. Его пальцы замирают на груди, и герцог приподнимает голову, отвлекаясь от вдумчивого исследования излома ключицы.
- Если у вас есть знакомые, маркиз, то не вижу причин отказывать. – Это сказано, тиски сжавшие грудь становятся еще немного свободней. Еще чуть-чуть, и можно будет вдохнуть.
Для еще одного поцелуя.
А потом вставать. |