Раз, два, три, четыре, пять.
От стола до камина - пять шагов.
Пять больших шагов и крутой разворот на месте.
Раз, два, три, четыре, пять.
От камина до стола - ровно столько же.
Очередной крутой разворот поднимает ветер, бумаги, которыми завален стол, шуршат, дрожит пламя свечей.
Раз, два, три, четыре, пять, садануть кулаком по каминной полке, пнуть в угол слетевшую с полки шкатулку, крутой разворот.
Нехитрое упражнение.
Потому, наверное, и успокоиться не помогает.
А успокоиться надо, ох как надо успокоиться.
Король Ракан не должен метаться по своему кабинету, как пойманное в ловушку животное, не должен скалиться в полумрак, думая, что насмешливо улыбается, не должен придумывать остроумные ответы через час после того, как их следовало произнести.
Не должен вспоминать лихорадочный румянец на острых скулах и блестящие синие глаза.
Не должен кусать губу, зло наслаждаясь соленым вкусом во рту.
Не должен вспоминать снова и снова, как тварь, принявшая человеческий облик, смотрела сквозь него с усталым равнодушием.
- А, это опять вы? - рассеянно спросила тварь, когда он вошел. - Мне казалось, в прошлое посещение вам здесь не понравилось.
- Надеюсь, что и вам здесь не нравится, - как глупо, по-мальчишески, по-детски, но невозможно придумать ничего лучше, когда белая рубашка мерцает в полутьме призрачным пятном, когда синие глаза ловят пламя свечей и щурятся, когда узкая кисть расслабленно свисает с подтянутого к груди колена.
- Боюсь вас разочаровать, но здесь довольно мило. Не ждал от вас такой заботы.
Тварь издевается, разумеется, издевается, не может не издеваться. Ни одному нормальному человеку не может нравиться эта удушающая жара, из-за которой волосы липнут ко лбу, а язык кажется распухшим и неповоротливым. Это все из-за жары. Это из-за жары он не может придумать достойного ответа и стоит, как болван, посреди доверху наполненной густым жаром комнаты, чувствуя, как по спине уже катится первая струйка пота.
- Так вы продолжаете упорствовать? - голос звучит хрипло, надтреснуто и совершенно не по-королевски.
Тварь смеется, блестят белые зубы, глаза щурятся, скрываясь за густыми ресницами.
- Должен же я ответить любезностью на ваше гостеприимство. Полагаю, поиски вас развлекут - увы, иных развлечений я вам предложить не могу. Пока.
- Вы мне угрожаете? - что за чушь он несет, глупее вопроса он задать не мог, даже Окделл бы не спросил подобного.
Тварь наклоняет голову к плечу и смотрит на него, приподняв брови, с любопытством, оскорбляющим больше иного презрения.
То, что ответа не будет, он понимает только через минуту.
Раз, два, три, четыре, пять, да когда же он успокоится?! Кувшин звякает о бокал, струя вина дрожит, потому что дрожат руки.
Я пью твое кэналлийское, думает он, жадно глотая "Дурную кровь", пью вино с твоих виноградников, вьющихся по склонам твоей земли, по склонам, сбегающим к твоему морю - а тебе не видать ни вина, ни земли, ни моря.
Слабое утешение.
Оно не помогает забыть ни разлет ключиц в вырезе рубашки, ни узкий твердый подбородок, ни тонкие губы, сложенные в усмешку, ни четко очерченные скулы, ни падающие на них темные пряди.
Тебе не видать моря, как мне не видать на этих губах ни обычной улыбки, ни даже оскала ярости.
Тебе не шагнуть на свою землю, как мне не шагнуть навстречу этим рукам, этому развороту плеч, этой расслабленной силе, скрытой в твоем теле.
Тебе не коснуться губами своего вина, как мне...
Бокал летит в стену, уродливое пятно впитывается в шелк обивки.
Раз, два, три, четыре, пять, кто там еще стучит в двери?
Герцог Окделл явился к своему сюзерену.
Герцог Окделл не мог выбрать другого времени, чтобы явиться.
Если герцог Окделл может сделать что-нибудь не так - он это обязательно сделает.
Зато этой твари, купающейся в жаре так, как морские твари купаются в глубине моря, плевать на герцога Окделла точно так же, как на него.
Или даже больше.
Хотя куда уж больше.
Он останавливается возле стола, берет первый попавшийся листок и смотрит на разбегающиеся буквы.
- Ваш бывший оруженосец, если вам интересно...
- Неинтересно, - о, а ведь он думал, что большего равнодушия, чем то, которым его встретили, не бывает. - Надеюсь, этот достойный молодой человек получил то, чего заслуживает сообразно своему происхождению и подвигам.
- Разумеется, - опять глупый, дурацкий, негодный ответ.
Буквы вот-вот осыплются с листка, так бешено они кружатся.
Значит, тебе плевать на парня, которого ты спрятал от столичных интриганов, выгнал подальше, чтобы в него не вцепились дознаватели, убрал от старого ызарга, убил тех, кто был в курсе... Значит, тебе плевать.
Ну что ж.
Пусть герцог Окделл войдет.
- Ричард! Что ты мнешься там за дверью?
- Альдо! - влетает чуть ли не бегом, сияет, улыбается, спотыкается о ковер. - Ты... Я помешал?
- Как ты можешь мне помешать, Дикон, - вот так, прекрасно, а теперь еще улыбнуться в ответ, тепло и приветливо, ну?! - Ты ведь мой эорий и друг. Я всегда рад тебя видеть.
Заливается краской, расплывается в улыбке окончательно. А ты - ты хоть раз говорил ему, что рад его видеть? Он сам тебе хоть раз радовался?.. Хватит, Ваше Величество, поговорите с кем-нибудь другим, поговорите с вашим преданным вассалом, он хотя бы здесь. Стоит и ждет, что вы ему скажете.
- Вина? А то скучновато, знаешь ли, напиваться в одиночку.
- Ты чем-то расстроен? - как же ему немного надо, он всегда готов встревожиться вашей, Ваше Величество, тревогой и озаботиться вашей заботой. Искренний, преданный, верный. Для тебя он таким не был - иначе не принес бы в дом кольцо с ядом, не высыпал бы яд в вино, не смотрел бы, как ты пьешь. Но тебе же на него плевать - так что вряд ли тебя это задело, не так ли?
Он говорит что-то необязательное, что-то легкое, что-то забавное - он хорошо умеет рассказывать что-нибудь легкое и забавное, посмеиваться над собой, над окружающими, над неурядицами и волнениями. Ричард охотно смеется, отвечает что-то, иногда невпопад, пьет вино, которое он подливает, трясет головой, смеясь над очередной шуткой - русые волосы рассыпаются, падают на высокий чистый лоб, их, наверное, всегда хочется смахнуть, когда это видишь, - интересно, а тебе хотелось так сделать?.. Подойти, запустить руку в эти густые легкие волосы - вот так - и растрепать, убирая с лица, так, чтобы мальчик замер на мгновение, вскинул растерянные, широко распахнутые глаза и неуверенно улыбнулся, не понимая, что происходит - слишком интимно для приятельского жеста, слишком небрежно для ласки, слишком мягко для шутки. Да даже если хотелось - вряд ли такая тварь, как ты, может позволить себе - не насмешку, не издевательство, не оскорбление - просто ласковый жест, просто прикосновение - которое, тем не менее, может превратиться во что-то большее, если сжать пальцы, потянуть голову назад, сцепиться взглядами, не отпуская, не позволяя посмотреть в сторону, а потом наклониться и прикоснуться губами к губам, почувствовать вкус вина, почувствовать мягкость и тепло, а потом вдруг ощутить робкое, совсем неуверенное, неловкое ответное движение, как будто ускользающее, неосознанное, опасливое и невинное, заставляющее сжать мягкие пряди в кулаке крепче, заставляющее превратить поцелуй в атаку, от которой не скрыться, не сбежать, которой нельзя противиться, можно только покориться и откликнуться, вот так...
- Альдо! - выдыхает Ричард, отстраняясь, в серых глазах плещется недоумение, но в них нет ни осуждения, ни отвращения, ни даже страха. Значит, отвечать необязательно, можно выпрямиться и потянуть его за собой - он встанет, разумеется, он послушается, как слушается всегда - а дальше все просто: притянуть его к себе, обнять, ничего не объясняя, и атаковать снова, заставив подчиняться, сжать плечи, погладить по спине, втиснуть бедро между ног, как девице - ого, а мальчик-то заинтересован - толкнуть назад, прижать к столу, почти опрокидывая, и дернуть застежки камзола.
Растрепанный и зарумянившийся, с опухшими губами и удивленным, слегка растерянным взглядом Окделл так хорош - вряд ли ты видел его таким, ох, вряд ли - что грешно было бы промедлить хоть мгновение, потратить хоть секунду не на то, чтобы торопливо содрать с него одежду, еще раз поцеловать, уже наскоро, и развернуть к столу лицом, спихнув на пол груду бумаг и вынудив его опереться на локти, пробормотать "тише, тише, все в порядке" в ответ на его смущенное "Альдо, что ты..?", одной рукой сжать его мужское достоинство, заставив охнуть от неожиданности и тут же всхлипнуть в ответ на быстрые движения, а другой развязать свои дурацкие шнурки, стянуть штаны и прижаться сзади, пока просто прижаться, ничего не делая, давая ему привыкнуть, да сколько же он будет привыкать, хватит уже, не маленький, спорим, тебе и в голову не приходило, как мило твой оруженосец смотрится в такой позе, а уж какие звуки он издает, если осторожно, медленно, нежно, ааах, закатные твари, какой он узкий, не получится осторожно, да плевать, тебе ведь плевать, почему мне должно быть не все равно, как бы там ни было, а кто же сможет обращаться с ним хуже, чем обращался ты, куда уж хуже, так, еще, еще, ну что он там всхлипывает, ему не может не нравиться, ему же понравилось сначала, может, он и вовсе не новичок в этих делах, может быть, ты все-таки... хотя нет, вряд ли, вряд ли, вряд ли, вряд ли, вряаааад лииии...
Сил еще хватает на то, чтобы протянуть руку и проверить, не надо ли помочь Окделлу тоже закончить - но нет, нечего там заканчивать, парню было не до того, так что можно просто отойти, упасть в кресло, не глядя, затянуть завязки штанов - потом надо не забыть потребовать, чтобы принесли больше воды, чем обычно - и посмотреть куда-нибудь в сторону, ожидая, пока Ричард приведет себя в порядок. Как бы там ни было, а ничего страшного в этом нет, это же не высылка из страны, не неделя в душной карете в сопровождении злобных головорезов, не презрительное равнодушие в ответ на любое упоминание... Ничего страшного, пережил твое обращение, переживет и мое.
- Альдо... - говорит Ричард, подходя. Останавливается рядом, нужно повернуть голову и посмотреть на него. Неожиданно это оказывается не так уж и сложно. Окделл слегка кривится, у него дрожат губы, а лицо, кажется, влажное, ну что он, право слово, как робкая девственница, даже раздражает.
- Ты... - он на мгновение прикусывает губу, но потом, слава Абвениям, голос становится тверже, - ты больше не нервничаешь?
Надо улыбнуться.
- Нет, - можно еще протянуть руку, взять его за предплечье, потянуть вниз. - Присядь.
Морщится, но послушно опускается на пол рядом с креслом. Прислоняется растрепанной головой к колену и неуверенно, кривовато улыбается.
Закатные твари, а ведь вряд ли ты дождался бы подобного, сколько бы ты с ним ни носился, сколько бы ни вытаскивал его из передряг. Сколько бы ни делал вид, что тебе на него плевать.
Ну что ж, в следующий раз нам будет, о чем поговорить.
***
День, другой, третий.
А за ним еще один, и еще.
Ко всему можно привыкнуть, даже к ожиданию. Он так долго ждал того, что теперь имеет - он может подождать и еще немного.
Глупо отправляться разговаривать на следующий же день.
Через два дня тоже глупо.
И через три.
Время идет, сочится водой сквозь набухшие тучи над Раканой, утекает вином из опрокинутого бокала, капает кровью из прокушенной губы.
Ричард все время кусает губы, на них засыхает жесткая корочка, с ним становится неприятно целоваться, но это и необязательно.
Ричард молчит, не задает вопросов, неуверенно улыбается, приходя по вечерам.
Послушно делает то, что ему велят, хорошо понимая безмолвные движения, подчиняется прикосновениям, закрывает глаза, кривится в напряженной улыбке.
Кусает губы.
Ему наверняка нравится, не может не нравиться - иначе бы он не приходил, верно?
Сперва казалось - Окделл не сможет ничего скрыть, не сможет удержаться, это же Окделл - кинется навстречу при придворных, кошки бы их забрали, или подойдет и прижмется при Матильде, или опустится на пол рядом с креслом при Робере - потом не оберешься разговоров, как пить дать.
Ан нет. Молчит, кусает губы. Ест глазами на советах, как и прежде. Приходит по вечерам. Смотрит в сторону, пьет вино, ждет прикосновения - и никогда не лезет сам.
Кто бы мог подумать, что это будет так удобно.
Так удобно и так приятно - наклонять твоего оруженосца над столом, или ставить перед собой на колени, откидываясь на спинку кресла, или прижимать к стене, не позволяя даже повернуть голову - зря ты с ним этого не делал, знаешь, он такой податливый, такой послушный, такой открытый, что иногда... Ох, иногда это даже скучно - но нельзя получить всё сразу, увы.
Всё можно получить только постепенно.
Когда наступит нужный день.
И день наконец наступает, через три дня и еще через пять, и еще через один - наступил бы и раньше, но дела отвлекли, дела государственной важности, разумеется, - но теперь уже можно, теперь уже прошло достаточно много времени, чтобы новый визит не выглядел слишком торопливым, слишком быстрым, слишком... Просто - слишком.
Ничего не изменилось.
Ну конечно, что здесь могло измениться - жара по-прежнему заполняет маленькую комнату, вода по-прежнему издевательски сверкает в кувшине, и синие глаза сверкают все так же, или еще ярче, и скулы заострились еще больше, и губы темные от жара - или ты тоже их кусаешь, как твой оруженосец?.. Я бы на это посмотрел.
Он берет себя в руки.
- Полагаю, вас, как и прежде, все устраивает?
- Вы на удивление проницательны, - тонкие губы раздвигаются в кривой усмешке. - Однако вы пришли не за этим. Ну же, молодой человек, что за потрясающую новость вы хотите мне сообщить?
Он даже отступает на шаг.
Эта закатная тварь видит его насквозь, знает все, что он хочет сказать. Краска бросается в лицо - к счастью, здесь так жарко, что это будет выглядеть естественной реакцией. Он ничем не выдал себя. Не мог выдать. И не выдаст.
Темная бровь поднимается над синим глазом высокой дугой.
- Вы возмутительно несдержанны для человека, объявившего себя монархом. Такое волнение больше подошло бы девице на выданье.
- Или герцогу Окделлу, надо полагать, - нелепый ответ, но ему так и не удалось придумать, как завести разговор, как рассказать то, что так хотелось рассказать. Приходится пользоваться случаем, хвататься за едва-едва подходящую реплику.
Вторая бровь на мгновение присоединяется к первой, но это мгновение так коротко, что если бы он не вглядывался в жадном ожидании в это ледяное лицо, то ничего бы не заметил.
- Вам так неймется побеседовать со мной о вашем верном эории? - какое безупречное, бесконечное, непробиваемое равнодушие, им можно восхищаться, как произведением искусства.
- О нет, - тут нужно небрежно пожать плечами и рассеянно махнуть рукой, - просто когда зашла речь о девицах, я почему-то вспомнил... - а теперь улыбнуться, сыто и лениво, как улыбаются при мысли о недавно выпитом отличном вине или о заданном накануне роскошном обеде. - Прошу меня простить, это личное.
И еще одно короткое мгновение торжества - когда в синих глазах вдруг сверкает такая ярость, какой, он совершенно уверен, не видел даже Люра в последнюю секунду своей жизни.
- Избавьте меня от подробностей ваших личных дел, - а вот голос уже спокоен и даже насмешлив, но глупо было бы рассчитывать на что-то другое. - Или это новый способ проявлять гостеприимство?
Опять пожать плечами, сменить тему, проявить готовность к взаимному сотрудничеству, выслушать еще несколько язвительных замечаний, еще несколько мгновений посмотреть, запоминая все черточки, все детали - и встретиться взглядом на долю секунды, уже собираясь уходить. Я сказал. Ты слышал.
Вечером Ричард прокусит губу так, что кровь закапает бумаги.
И снова дни идут один за другим, дела накатывают волнами, пеной на их гребнях - раздражение, усталость и злость, и злыми сверкающими искрами над волнами - воспоминания о неудержимой ярости в глубокой синеве. Тебе настолько плевать на своего бывшего оруженосца, который предал тебя и пытался убить, что ты задушил бы меня голыми руками, если бы мог. Это даже забавно. Жаль, что ты не видишь своими глазами, как мы с ним проводим время - но ты ведь можешь представить, не так ли?.. А я представлю, что ты это видишь - и будем в расчете.
Когда гимнет доставляет доклад Морена, он сперва не может понять, что там написано, а потом начинает смеяться, и смеется так громко, что Окделл входит посмотреть, все ли в порядке.
- Какая трагическая кончина, - он отбрасывает доклад, взлохмачивает волосы, все еще ухмыляясь. - Представь себе, Оллар подавился рыбной костью за обедом. А я-то ломал голову, что с ним делать.
- Подавился?.. - недоумевающе переспрашивает Окделл, хмурится, наверняка пытаясь понять, не засовывал ли эту кость в горло Фердинанда десяток исполнителей.
- Именно, Ричард, именно. Нам никто не поверит, кошки их задери. Хоть толпу лекарей приводи, из каждого посольства по лекарю. Пусть сами смотрят, если пожелают. Ох, Робер меня съест теперь, будет смотреть укоризненно и подозревать, я его знаю.
- Значит, Фердинанд мертв? - с той же интонацией спрашивает Окделл. Ну что за теленок! И вот с такими сообразительными эориями ему приходится садиться на талигойский трон.
- А я тебе о чем говорю? - раздражение начинает искать выхода, выход - вот он, перед глазами. - Закрой дверь на ключ и иди сюда.
Потом Морен является с личным отчетом, потом он подписывает какие-то бумаги, потом должен был бы прийти Робер, но почему-то не приходит, а потом наступает вечер, и день скрывается за смутной пеленой легкого опьянения, смешанного с усталостью. Как обычно, приходит Ричард, как обычно, запирает двери, молча глотает вино, глядя в камин или, иногда, не слишком часто, снизу вверх, на него, ожидая знака или приказа. Но он никуда не торопится, он тоже смотрит на пламя, думая совсем не о том, о чем следовало бы думать монарху, не о государственных делах, не о предстоящих вежливых сомнениях послов, не обо всей этой дипломатии - а о глупостях, о неважных и ненужных вещах.
Почему Ричард никогда не кричит, думает он пьяно и рассеянно, и даже не стонет, только всхлипывает иногда?.. Бокал пустеет, Окделл поднимается, чтобы наполнить его вновь, неуверенно ищет дорогу к столику с кувшинами, а он провожает своего вассала и любовника взглядом, думая - надо добиться, надо обязательно этого добиться, может быть, как раз сегодня, вон, мальчишка уже совсем пьян. В конце концов, что это за стыдливость, что это за неуместная сдержанность, она хороша при людях, но наедине вовсе необязательна, думает он, наблюдая, как Окделл осторожно и сосредоточенно поворачивается с двумя наполненными бокалами в руках.
А потом дверь открывается от выстрела в замок.
Бокалы медленно, очень медленно падают, переворачиваясь в воздухе.
Вино выплескивается из них двумя широкими лентами, темно-красная переплетается со светлой, почти прозрачной.
Звон разбивает гудящую в ушах тишину.
- Кажется, я вам помешал, - усмехается тварь в дверях. - Ваша шпага при вас, молодой человек?
Он медленно, тоже очень медленно поднимается из кресла.
Охрану звать бессмысленно - если бы охрана была все еще жива, тварь бы здесь не появилась.
Кто-то предал его. Кто?
Неважно.
Ричард, наконец, отмирает и бросается к креслу, на которое брошены его камзол и перевязь с оружием.
- Сперва вы будете драться со мной! - вскрикивает отчаянно, хватается за ручку кресла, чтобы не упасть, пытается нашарить шпагу, дергает перевязь к себе.
- Юноша, вы так и не научились пить, - губы кривятся в усмешке, но синий взгляд не отрывается от его лица, и он вдруг ощущает необъяснимую, безумную радость - тварь пришла к нему. Не к кому-то другому. Не к Окделлу. - Не путайтесь под ногами.
- Я не... - Ричард выпрямляется, пошатывается, неловко сжимает эфес. - Вы не смеете так говорить.
- Как обычно, - говорит тварь, и он с бессильной злобой слышит в этом голосе что-то, чего не слышал никогда раньше и вряд ли услышал бы, если бы тварь обращалась к нему. - Вы неисправимы, Окделл... Молодой человек, я жду.
Оружие оказывается под рукой, но он далек от мысли, что ему удастся выстоять против первой шпаги Талига. Эфес обжигает пальцы холодом, на клинке пляшет пламя свечей.
- Я требую! - Ричард пытается броситься между ними, тварь берет его за плечо, не обращая внимания на шпагу, которой Окделл бестолково размахивает, и отталкивает в сторону, как будто совсем без усилий - но Ричард отлетает к стене и сползает по ней, приложившись спиной.
- Так и сидите, - откуда он знает, что произошло, он ведь не отводит взгляда?!..
Сил почти нет, сил нет ни на что под этим взглядом, но надо заставить себя усмехнуться, широко и издевательски, надо его разозлить, тогда он, возможно, допустит какую-нибудь ошибку.
- Кого вы спасаете, Алва, Талиг или Окделла?
Опять та же мгновенная вспышка ярости в синих глазах, завораживающая, восхитительная, безумная. Нужно продолжать.
- Так Окделла нет нужды спасать. Он здесь по доброй воле - и в моей спальне тоже, - он кривит душой, они ни разу не доходили до спальни, что там делать, не спать же с парнем в одной постели, право слово, но сейчас это не имеет значения. - Верно, Ричард?..
Клинки замирают на долгое, долгое, долгое мгновение - и ярость в синеве тоже замирает, гаснет, пропадает, сейчас она сменится - чем?.. Он так жадно смотрит, что еле слышит то, что говорит Окделл в ответ.
- Раньше ты об этом не спрашивал, - хрипло, как будто через силу, как будто еле-еле выдавливая слова, говорит Ричард, такой послушный и молчаливый, такой сдержанный, такой покорный Ричард.
И ярость сменяется смертью.
***
Ричард Окделл, герцог и Повелитель Скал, дважды предатель, смотрит в окно. За окном нет ничего интересного, там только дождь, смешанный со снегом, только пустой двор, только высокая стена. За стеной столица, наверняка вновь ставшая Олларией.
Ричард Окделл бездумно ведет пальцами по стеклу, прижимает ладонь, потом отнимает. Бессмысленное действие, но смысла нет больше ни в чем, и одно действие ничем не хуже другого.
Ричард Окделл отворачивается от окна и делает несколько шагов по комнате. Эта комната знакома ему намного лучше, чем ему бы того хотелось. Когда-то он даже называл эту комнату своей.
На столе лежат книги, в некоторых из них виднеются закладки. Эти закладки оставил очень давно кто-то другой.
Очень давно, много месяцев назад, Ричард, оруженосец Первого маршала, проводил целые дни в библиотеке, читая эти книги. Оставляя закладки, чтобы дочитать на следующий день или через неделю.
Однажды следующий день не наступил - а через неделю Ричард был уже далеко.
Теперь кто-то принес эти книги, сложил их на столе в комнате, которую занимал давным-давно оруженосец Ворона, а теперь занимает Ричард Окделл, дважды предатель.
Ричард пробегает пальцами по тисненой коже обложек, по обрезам, по корешкам.
И отходит от стола.
На маленьком бюро лежит герцогская цепь, лежит родовое кольцо, лежат еще какие-то драгоценности. Оправленные в золото карасы, кажется, поглощают свет, удерживают взгляд, не позволяют отвернуться.
Это вещи герцога Окделла, эория, вассала и друга Альдо Ракана.
Ричард прикасается к холодному металлу, к камням, обводит кончиками пальцев оправы крупных камней.
Ему нравится прикасаться к вещам.
Вещи неживые.
Ричарду Окделлу не нравится прикасаться к себе, и когда слуги приносят ему воду для умывания, он с трудом заставляет себя умыться. Когда ночь сменяется утром, он с отвращением одевается, а когда вечер падает в ночь - сдирает надетые утром тряпки, стараясь не коснуться самого себя.
Он бы не поднимался с постели вовсе, но слуги, кэналлийские слуги, смотрят сквозь него так непроницаемо, что кажется невозможным продемонстрировать им хоть малейшую слабость. Поэтому каждое утро Ричард поднимается и бродит весь день по комнате, или сидит в кресле и смотрит перед собой, или стоит у окна.
Сколько прошло таких дней - три, четыре?.. Может быть, четыре.
Или пять - он не может вспомнить точно.
Дверь заперта снаружи.
Оружия в комнате нет.
К нему никто не приходит - кроме слуг, которые не разговаривают с ним и с которыми не разговаривает он.
Он не знает, что творится в столице, он не знает, зачем он здесь, он не знает, что будет дальше.
Ему кажется, что время в этой комнате застыло, что день от ночи можно отличить только по свету, падающему в комнату из окна или сменяющемуся глухой темнотой.
Ему кажется, что с ним никогда больше ничего не произойдет.
Все, что могло случиться, уже случилось.
Теперь так будет всегда: ночь будет следовать за днем, день за ночью, слуги будут приносить воду для умывания, еду и свечи, он будет мерить шагами комнату и смотреть сквозь залитое водой стекло на пустой двор.
Воспоминания о предыдущих неделях будто подернуты мутной кисеей, он отворачивается от них, чтобы не разглядывать очертания прошлого, и отдергивает руку, как от горячего, случайно прикоснувшись к себе.
Так проходит еще один день, а вечером дверь открывается в неурочный час.
Ричард стоит у темного окна, в искаженном дрожащим светом отражении он видит вошедшего и не поворачивается.
- Предаетесь размышлениям о тщете всего сущего, юноша? - герцог Алва закрывает за собой дверь, проходит к креслу и падает в него, насмешливо разглядывая своего узника. - Прекрасное занятие в вашем возрасте и положении.
Ричард молчит, по-прежнему глядя в стекло, на пляшущие отражения огоньков, на отражение Ворона, на плывущий мимо окна медленный легкий снег, которым вдруг обернулся недавний дождь.
Ворон выглядит то ли уставшим, то ли больным, но усмехается точно так же, как раньше, как давным-давно.
- Ну и отвратительный же у вас вкус, - доверительно сообщает Алва, ничуть не задетый его молчанием. - Зря вы взялись за смену отделки. Но посмотреть на это было забавно.
Ричард продолжает молчать, бездумно водит ладонью по холодному стеклу.
- Ну что ж, - Ворон на мгновение прижимает пальцы к глазам, - раз вы не горите желанием узнавать новости и задавать мне вопросы, я задам вопрос вам. За какими кошками вам понадобилось спать с господином Раканом?
- Это не ваше дело! - слова срываются с губ Ричарда раньше, чем он успевает их остановить.
- Вот как, - Алва по-кошачьи улыбается и щурится, - а господин Ракан почему-то решил, что мое.
Ричард поворачивается и смотрит на бывшего эра, пытаясь понять, о чем тот говорит, и одновременно с ужасом осознавая, что мутная кисея вот-вот опадет с воспоминаний, откроет их, сделав четкими и яркими, мучительно близкими и неизбежными. Его передергивает от отвращения, и он стискивает зубы, стараясь удержать лавину, готовую сорваться.
Алва понимает взгляд правильно и разводит руками.
- Он приложил определенные усилия, чтобы довести эти новости до моего сведения. У меня даже возникло подозрение, что именно ради этого он и...
Лавина срывается.
Ричард сжимает зубы еще крепче и закрывает глаза.
Альдо никогда бы так не поступил.
Альдо садился в кресло, широко раскидывая ноги, и кивал на пол перед собой.
Альдо просто искал тепла и привязанности.
Альдо молча разворачивал Ричарда к себе спиной и заставлял опереться на стол или на кресло.
Альдо необходим был кто-нибудь близкий.
Альдо выдыхал сквозь зубы, отпускал Ричарда и говорил - а теперь иди домой, я устал.
Альдо был истинным монархом, законным правителем Великой Талигойи, и то, что Ричард Окделл оказался неспособен оценить проявленное к нему внимание, не вина короля.
Альдо рассказал Ворону.
Ричард вдруг понимает, что кривится в мучительной, болезненной усмешке, и резко отворачивается, не открывая глаз. Не рассчитав движения, ударяется лбом о толстое стекло, отшатывается, теряет равновесие, нелепо взмахивает руками в попытке удержаться на ногах - и не падает только потому, что его крепко берут за плечи и круто разворачивают.
- Ричард, - говорит Алва очень ровно, глядя на бывшего оруженосца без насмешки, даже не вскидывая бровь, - как вы могли быть так... - совсем короткая пауза прячет то ли оскорбление, то ли правду, - доверчивы?..
Ричард не понимает вопроса, не понимает, что происходит - он чувствует тепло, исходящее от сжавших его плечи рук, и его колотит крупной дрожью, он хочет вырваться, отойти в сторону, закрыть глаза снова, спрятаться, не существовать. Он не может сделать ничего - и просто смотрит на Алву, ничего не видя, ничего не понимая, охваченный оцепенением паники. Он думал, что все закончилось. Он думал, что никто больше никогда его не коснется, разве что случайно. Никому это просто не понадобится.
Он думал, что он в безопасности.
Прикосновение вдруг пропадает, хотя Ричард его все еще чувствует.
Алва отходит, вновь проводит рукой по глазам, оглядывается через плечо.
- Ложитесь спать, юноша. Поговорим завтра.
***
Ночь проходит, и снова наступает утро. Вода для умывания, завтрак, шадди, безмолвные слуги. Пока Ричард заканчивает завтрак, за окном светает, и в комнаты льется мертвый белый свет: за ночь город укрыло снегом, крыши и улицы спрятались в матовой белизне. Это не имеет значения, думает Ричард, стоя у окна. Ничто не имеет значения, даже то, что за спиной скрипит, открываясь, дверь.
- Собирайтесь, юноша, - сухо говорит Алва.
Наконец-то, думает Ричард с вялым облегчением. Едва уловимая тень животного ужаса скользит по краю сознания и мгновенно исчезает. Его наверняка убьют, казнят как предателя и изменника. Он надеется, что его расстреляют, но в сущности это неважно.
Он поворачивается.
- Через четверть часа я жду вас внизу, - Ворон окидывает бывшего оруженосца равнодушным взглядом. - И снимите с лица это выражение трагической покорности судьбе.
На черном камзоле Алвы поблескивает регентская цепь, ее звенья ловят тусклый дневной свет. То, что он говорит, доходит до ушей Ричарда как сквозь воду, гулко и непонятно. Это тоже не имеет значения.
Ричард наклоняет голову в знак того, что понял приказ. Алва рассматривает его еще несколько секунд, а потом выходит.
Собираясь, Ричард вдруг понимает, что его прежней одежды здесь нет - только мундир армии Оллара и вещи в цветах Дома Ветра. Из двух зол Ричард машинально выбирает то, с чего все началось. В этом есть какая-то горькая ирония: умереть в цветах бывшего эра.
Внизу ему подают оружие и плащ. Зачем приговоренному к смерти преступнику - оружие?.. Когда он сжимает в руках шпагу, его на мгновение охватывает острое желание сделать что-нибудь, чего от него не ждут - но он пристегивает шпагу к перевязи, накидывает плащ и выходит.
Свежий снег во дворе истоптан следами ног и копыт, Алва, уже верхом, слушает стоящего у стремени Хуана, Моро косится на домоправителя. Пако, не глядя на Ричарда, подводит ему Сону. Мориска наклоняет голову, тыкается носом в плечо хозяина, и Ричард бездумно проводит ладонью по лошадиной морде, прежде чем сесть в седло. Ворон бросает на Ричарда короткий взгляд, кивает Хуану и направляет Моро к воротам. Сона, не дожидаясь команд, следует за ним. Небольшой отряд кэналлийцев, сопровождающий господина регента, держится на расстоянии.
Отъехав от ворот особняка, Алва вдруг придерживает Моро, и Ричарду приходится выбирать - придержать Сону тоже, чтобы остаться позади, или поравняться с Вороном. Первое глупо, второе бессмысленно. Ричард выбирает второе. На гриву Соны опускаются редкие снежинки, медленные и крупные.
- Возможно, вас это удивит, герцог Окделл, - рассеянно говорит Алва, поправляя перчатку, - но вы все еще являетесь моим оруженосцем.
Ричард вскидывает голову, не понимая, собираясь сказать, что это не так, что Альдо... и тут же опускает глаза.
- Я не освобождал вас от присяги, - продолжает тем же тоном Алва, - и пока не намерен этого делать.
Ричард чувствует, что непонимание становится мучительным. Какая Ворону разница, оруженосец Ричард Окделл или нет? Ричард Окделл - предатель и государственный преступник. Он предал Олларов и должен быть расстрелян. Он предал анакса и должен был бы быть казнен - и если бы его предательство не привело к смерти сюзерена, так бы и было. Наверняка.
Он смотрит, как очередная снежинка опускается на гриву мориски.
Когда он идет за Алвой по залам и переходам дворца, люди, еще несколько дней назад сидевшие за столом властителя Великой Талигойи или толпившиеся в его приемной, провожают герцога Окделла взглядами, полными неприязни или недоумения - или того и другого одновременно. Он слышит шепот за спиной, он видит переглядывания, он замечает неловкие движения прежних приятелей, которые не могут решить, стоит ли подходить здороваться.
Его это не интересует.
Если Ворон решил, что служба станет для герцога Окделла худшим наказанием, чем смерть, он в кои-то веки ошибся. Герцогу Окделлу безразлично, что еще произойдет с ним до того, как он умрет.
Ричард выполняет поручения, доставляет записки и приказы, разыскивает нужных людей и сопровождает их к регенту, если это необходимо.
Ричард смотрит сквозь тех, с кем разговаривает, и если они стараются продемонстрировать неприязнь, то их усилия пропадают втуне, потому что для Ричарда это не имеет значения.
Ричард вздрагивает, когда какой-то лиловый корнет приносит Ворону записку от королевы-матери - значит, вот как теперь именуют Её Величество Катарину Оллар - но потом понимает, что и Катарина Оллар осталась где-то там, в давно закончившемся прошлом.
Регент пишет ответ и отдает корнету.
Так проходит день, а вечером они молча возвращаются в особняк Алва.
На следующий день Ричард машинально поднимается в то же время и спускается вниз, не дожидаясь приказа.
Ворон воспринимает это как должное.
Так проходит еще несколько дней, снег плотно укутывает столицу, время вновь застывает, просто теперь Ричард проводит дни не в запертой комнате, а в королевском дворце.
Это единственное, что изменилось.
Вечером третьего дня, когда Ричард стоит у окна в кабинете Ворона, ожидая, пока тот допишет очередной приказ, который нужно доставить по назначению, часовой докладывает о том, что герцог Придд просит господина регента принять его.
- Зовите, - пожимает плечами Ворон.
Ричард продолжает смотреть в окно, но в темном стекле невозможно не заметить, как Придд появляется в кабинете - и бросает быстрый взгляд в сторону Ричарда.
- Слушаю вас, герцог, - Алва поднимает голову и смотрит на Спрута, который так и не снял траура.
- Я прошу возможности поговорить с вами наедине, - ледяной голос ничуть не изменился, в него не добавилось ничего нового с тех пор, как Придд был эорием при дворе анакса. Был ли?..
- Вот как, - Алва вскидывает бровь. - Ну что ж. Ричард, оставьте нас.
Ричард молча выходит.
В приемной пусто, а за ее дверями - караул, и Ричарду не хочется топтаться с ноги на ногу на глазах у гвардейцев. Поэтому он остается в приемной. То, что в вечерней тишине полупустого дворца доносящиеся из кабинета голоса различимы почти совсем отчетливо, он понимает не сразу. Придд говорит что-то о клятвах, Алва непонятно хмыкает в ответ и спрашивает, верит ли Повелитель Волн в старые сказки. Ответа Придда не слышно. Потом шуршат бумаги. Потом Придд говорит:
- К слову о Повелителях. Некоторые действия и высказывания герцога Окделла в период правления узурпатора вызывают сомнения в его нынешней лояльности.
Ричард пытается почувствовать хотя бы что-нибудь: ненависть, или беспокойство, или горькое удовлетворение.
Ничего не получается.
Алва не отвечает, и Придд продолжает:
- Ваша безопасность сейчас является вопросом государственной важности, а не личным делом, поэтому...
- Герцог Придд, - говорит Алва совсем негромко, но Ричард слышит, и ему вдруг становится зябко в натопленной приемной. - Избавьте меня от дальнейших разговоров на эту тему.
- Но... - начинает Спрут, не собираясь сдаваться.
- Я не намерен обсуждать с вами свои решения, - невероятно холодно говорит Алва, так холодно, что куда там Придду. - Если это все, что вы хотели мне сказать...
Ричард едва успевает отойти к окну и отвернуться.
- Ричард, - говорит Алва, чуть повышая голос, когда герцог Придд проходит через приемную и дверь за ним закрывается.
Ричард входит в кабинет.
- Вы хотите повидаться с сестрой? - спрашивает Ворон совершенно обычным голосом, одновременно кивая на бумаги, лежащие на краю стола.
Ричард вспоминает последние встречи с Айрис.
- Нет, монсеньор, - равнодушно отвечает он, забирая бумаги.
- В таком случае, - Алва упирается локтями в стол и проводит пальцами по глазам, - доставите приказ и можете быть свободны.
Ричард медлит. До сих пор ему не приходилось уезжать из дворца одному, и он привык молча следовать за регентом.
Ворон смотрит на него и непонятно усмехается.
- Полагаете, вам нечем будет развлечь себя в столице? Закончите с делами и отправляйтесь домой.
- Слушаюсь, монсеньор, - привычно откликается Ричард и выходит.
Он отвозит бумаги Карвалю, так и оставшемуся военным комендантом Олларии, молча отдает, молча разворачивается и едет в особняк Алва.
Уходит в свои комнаты, торопливо раздевается и ложится в постель.
Глядя в нависающий над кроватью балдахин, Ричард пытается подумать о том, зачем Алве нужно, чтобы герцог Окделл по-прежнему оставался его оруженосцем. Даже если допустить, что регент решил обойтись без судов и расстрелов, это не объясняет того, зачем держать при себе предателя и друга узурпатора. Почему Алва не отправляет его в ссылку или хотя бы в Надор с запретом возвращаться в столицу?..
Ричард широко раскрывает глаза и чувствует, как его внезапно охватывает безграничная, беспредельная пустота.
"Можете быть свободны, - гудит и звенит у него в ушах. - Закончите с делами и отправляйтесь домой. Вы хотите повидаться с сестрой?.. нет... можете быть свободны... отправляйтесь домой".
Почему же он поехал сюда?!
***
...Губы дрожат, их приходится прихватывать зубами, это могло бы всколыхнуть воспоминания, но некогда, не до того. Руки тоже дрожат, из них все вываливается - звенит, упав на пол, герцогская цепь, Ричард наклоняется за ней, стукается лбом об угол бюро, втягивает с шипением воздух, но не замедляет судорожных торопливых движений. У него нет времени, у него совсем нет времени. Алва может вернуться в любой момент, и тогда - что будет тогда?
Ричард представляет себе, как Ворон изгибает бровь и насмешливо спрашивает - что вы здесь делаете, юноша, я ведь велел вам отправляться домой?.. Он сдавленно стонет сквозь зубы от ужаса и стыда, сует герцогские регалии в карман, хватается за цепь ордена Найери, но бросает ее, будто обжегшись. Орден Талигойской Розы он даже не трогает, это уже давно не его награда. В другом ящике бюро валяются какие-то деньги, он сгребает и их, не глядя, сколько там. Застегивает, чуть не обрывая крючки, синий колет - да плевать, какого он цвета, разве это имеет значение? - накидывает плащ и бегом вылетает из своих покоев.
В конюшне полутемно и никого нет. Ричард торопливо седлает Сону, даже не задумываясь над тем, откроют ли ему ворота - но ему везет, караульный ничего не спрашивает - или это не в везении дело, а просто Алва приказал не чинить герцогу Окделлу препятствий, буде тот изволит, наконец, отправиться в отчий дом?..
Ричарда снова охватывает стыд, и он пришпоривает Сону, несется по спящим улицам так, будто за ним гонится вооруженный отряд, бросает страже у городских ворот - "по приказу регента" - и этого оказывается достаточно.
Ричард не думает о том, что ждет его по пути, о том, что дороги могли не успеть замерзнуть, о том, что он не взял с собой ни воды, ни еды - он гонит Сону вперед, благодаря Создателя за то, что луна освещает путь, что Сона не свернет в заснеженные поля, что белая лента впереди видна так отчетливо и так ясно.
Когда он понимает, что успел, что Алва больше никогда ни о чем его не спросит, что все, что могло закончиться, теперь действительно закончилось, а впереди совсем ничего нет - когда он позволяет Соне сбавить шаг и перестает пригибаться к гриве, когда ветер больше не шумит в ушах и кровь не стучит в виски - тогда Ричард слышит, наконец, неровный перестук копыт позади, совсем близко.
Он чувствует, как холод обнимает его, пробирается под плащ, заставляет сжаться в комок. Кто-то следил за ним, кто-то скакал за ним по пятам, а он даже не заметил. Он оглядывается через плечо, ожидая, что на него направят оружие, что ему прикажут вернуться, что его с позором доставят назад в Олларию - и видит, что по дороге следом за ним бредет, совсем медленно, но почему-то не отставая, толстая низкорослая лошадь, а на спине у нее пританцовывает маленькая, тоже толстая и какая-то кривобокая девочка в легком платьице. Луна обливает странную пару мертвенным светом, и Ричард мгновенно узнаёт девочку.
- Куда собрался? - ухмыляется девочка щербатым ртом. - Далеко ли?..
Ричард собирается потребовать назад похищенный когда-то карас, но холод сковывает губы, не позволяя ничего сказать, Сона тревожно всхрапывает, мотает головой, прибавляет ходу, но лошадь не отстает, а девочка продолжает ухмыляться, подпрыгивая на широкой лошадиной спине.
- Стой, - говорит она капризно, - ну стой же! Все равно не уйдешь теперь, сам пришел! Стой!
Ричард собирается дать Соне шпоры, но мориске и самой не слишком нравится компания, она переходит в галоп, Ричард вновь пригибается к гриве - и слышит, как маленькая дрянь хохочет позади, по-прежнему совсем рядом, ничуть не отставая.
Сердце обрывается в желудок, оставшуюся в груди пустоту заполняет тошнотворный липкий ужас. Ричард пытается выдохнуть, сглотнуть, сделать хоть что-нибудь, но ничего не происходит, он мчится сквозь отливающий зеленью лунный свет, как будто не двигаясь с места, а по левую руку от него вдруг появляется кобылья голова. Нисколько не ускоряя шага, кошмарная тварь бредет рядом с несущейся галопом Соной, а девчонка кривляется, смеется и тянется то ли перехватить поводья, то ли перепрыгнуть на седло к Ричарду. Он отшатывается, не успев сдержаться, дергается слишком резко и вылетает из седла. Успевает подумать, что сейчас наверняка свернет себе шею, и на этом весь ужас закончится - и на удивление безболезненно падает навзничь в густой мягкий снег рядом с дорогой. Снежные хлопья, взметенные падением, осыпаются ему на лицо, но он не чувствует холода, он смотрит на сияющие над ним острые звезды и все еще продолжает слышать тревожный топот копыт по укатанному колесами повозок снегу дороги. Где-то далеко ржет Сона, а потом над ним нависает, закрывая звезды, отвратительная конская морда, скалятся желтые зубы, а между ушей кобылы выглядывает девчонка и облизывается, бормоча что-то совсем уж непонятное. Липкий ужас теперь охватывает все тело, и Ричард не может даже пошевелиться. Он понимает, что предпочел бы сломать шею при падении, и собирается закрыть глаза, но почему-то заставляет себя смотреть, как лошадь наклоняет голову все ниже к нему. Топот копыт наконец пропадает, воцаряется бесконечная, мучительная, непреодолимая тишина.
- Ну, это уж слишком, - говорит вдруг очень знакомый голос, и Ричард видит, как рука в черной перчатке берет страшную тварь за уздечку, вынуждая ее поднять голову и отойти.
- Эй, - верещит девчонка, и Ричард с тупым недоумением слышит в ее голосе смешанный с недовольством ужас, почти такой же, как тот, что чувствовал он сам. - Эй, тебе-то что?
Ричард с трудом садится в снегу.
- Скверную же компанию вы выбрали для прогулок, юноша, - светским тоном замечает Ворон, не выпуская узду лошади. - Или я вам помешал?..
За его спиной всхрапывает, роняя на снег клочья пены, Моро. Девчонка перетаптывается на лошадиной спине и куксится, отступает на круп кобылы, как будто стараясь держаться подальше от Алвы.
- Карас, - хрипло выдавливает Ричард, внезапно вспомнив. Ему почему-то кажется, что это важно. - У нее... Она забрала карас... Из меча.
- Ах вот оно что, - Алва кивает, как будто что-то поняв, и поворачивается к маленькой всаднице. - Ну, сударыня?
- Предатель, - шипит девчонка, глядя на Ричарда и сжимая кулачки, - предатель!
- Я жду, - равнодушно замечает Ворон, и девчонку почему-то передергивает. Она шарит по карманам платьица и бросает что-то в раскрытую ладонь Алвы.
- Пошла вон, - Алва отпускает узду, и Ричарда на короткое мгновение вновь накрывает ужас - но лошадь покорно бредет куда-то в сторону, по полю, как будто не замечая глубокого снега, и почти сразу непонятным образом скрывается из виду.
- Поднимайтесь, герцог Окделл, - Ворон протягивает руку, и Ричард машинально хватается за нее, потому что встать оказывается тяжело - оказывается, он все-таки ушибся, когда падал.
- Спасибо, - шепчет он замерзшими губами и отводит глаза, не в силах посмотреть на эра. Тошнотворный ужас сменился бессильной усталостью, хочется снова упасть в снег и никогда больше не подниматься.
- Не стоит благодарности, - хладнокровно откликается Алва. - И кстати, могу я узнать, что заставило вас отправиться на эту ночную прогулку?
Ричард вздрагивает от неожиданности - или от холода? - и все-таки переводит взгляд на Ворона.
- Вы же, - с трудом выдавливает он, - вы сами велели, чтобы я... ехал домой.
Лицо Алвы делается непроницаемым.
- Вот как, - насмешливо говорит он. - Значит, получив приказ, как вы говорите, отправляться домой, вы поехали в мой особняк, легли спать, а через два часа вдруг решили все-таки отправиться в Надор? Любопытный способ подчиняться приказам.
- Я... - Ричарда охватывает стыд, он понимает, что избежать того, чего он хотел избежать, все-таки не удалось. - Я не сразу... Не сразу понял.
Ворон смотрит на него долго. Так долго, что Ричард успевает найти для себя с десяток оскорбительных определений.
- Если вы хотите уехать в Надор, герцог Окделл, - наконец произносит Алва, - я не буду вам мешать.
- Я не... - начинает Ричард, сбивается и смотрит на Ворона непонимающе. - Но ведь вы же сами...
- Закатные твари, - Алва неожиданно усмехается. - Я и забыл, что вы понимаете неправильно все, что можно понять хоть сколько-нибудь неправильно. Если вы уже налюбовались зимними пейзажами, юноша, то мы едем домой. И кстати, вот ваш карас.
Когда темный камень, на мгновение блеснув отражением лунного света, ложится в ладонь Ричарда, его охватывает внезапный, невозможный покой.
Он растерянно улыбается, сжимает кулак и идет к бродящей неподалеку мориске. Алва ждет, пока он сядет в седло, а затем одним движением взлетает на спину Моро.
И они едут домой.
Сиквелл.
Свечи наполняют кабинет Алвы дрожащим золотистым светом, таким живым и теплым, что хочется плакать от облегчения. Пляшущее в камине пламя добавляет алые и рыжие отблески, тени мечутся по углам, безопасные и уютные. Ричард сидит в кресле возле камина, глядя в огонь, и пытается заставить себя перестать дрожать. Он не чувствовал, насколько замерз, до тех пор, пока не вошел в теплый дом - но теперь ему кажется, что холод никогда не выпустит его, что даже кровь успела замерзнуть и теперь еле движется под кожей, что начав согреваться, он просто растает бесследно. Ричард понимает, что сидит, сжавшись в комок, и с усилием выпрямляется. Неподалеку что-то звякает и шуршит, доносятся запахи, знакомые и не очень, и все они напоминают о том, что он жив, кошмар закончился и мертвой лунной зелени не проникнуть за прочные стены, за тяжелые портьеры, скрывающие окна, не смешаться с теплым золотым огнем. Сам того не замечая, он с облегчением улыбается. Лицо горит от тепла, улыбаться непривычно и почти больно.
- Приходите в себя, юноша? Отрадно видеть, - Ворон подходит, как всегда, неслышно. Перед носом Ричарда неожиданно оказывается толстостенный бокал с витой длинной ножкой. - Выпейте это... Закатные кошки, Ричард! - Алва отводит бокал за мгновение до того, как Дикон собирается взять его двумя руками, не доверяя замерзшим пальцам. - Вы разве не видите, что вино горячее?
- Простите, монсеньор, - шепчет Ричард, донельзя смущенный. Над бокалом действительно вьется парок, запах подогретого вина со специями бьет в нос, и не понять, что бокал наверняка горячий, очень сложно.
Ворон тихо хмыкает, отдает бокал, который Ричард теперь осторожно берет за ножку, и, налив вина и себе, садится в кресло напротив. Ричард делает маленький глоток, потом еще один - сперва вино кажется настолько горячим, что он не чувствует вкуса, ощущает только, как жидкий огонь катится по горлу, не обжигая, но согревая, разливаясь теплом где-то в груди. Потом запахи вновь бьют ему в нос, привкус вина на губах становится отчетливым - и непривычным из-за специй. Озноб не пропадает совсем, но начинает отступать. Следующие несколько глотков Ричард делает смелее. Ему уже почти совсем тепло, поэтому он вздыхает свободно и откидывается на спинку кресла. Алва насмешливо щурится.
- Надеюсь, ваша эскапада не приведет к простуде, герцог Окделл. Один раз я уже наблюдал это зрелище и впредь предпочту обойтись без него.
Ричард виновато улыбается, чувствуя себя так, будто про "дастойку бадиодики" он рассказывал "бодсидьору" не более месяца назад, будто мягкая насмешливость в голосе Ворона вполне уместна сейчас, спустя столько времени и столько событий, которые не изменить, не отменить, не исправить. Ричард отводит глаза.
- Судя по смене выражений лица, вы опять пытаетесь думать, - не меняя тона, замечает Ворон. - Вы уверены, что вам не следует оставить эти попытки?
Ричард не знает, что ответить, поэтому снова делает несколько глотков вина, закрывается бокалом, прячется в запахе трав и специй. Лучше и правда ни о чем не думать, говорит он себе, не вспоминать, просто посидеть еще немного в тепле и спокойствии. Вспомнить он еще успеет.
Стоит попытаться отогнать воспоминания, как они приходят еще более настойчиво. Перед его глазами вновь расстилается белая лента дороги, отливающая болезненной прозеленью, и он вновь слышит неровный перестук копыт. Он пытается вдохнуть, давится последним глотком вина и начинает неудержимо кашлять, прижимая руку ко рту.
- Пожалуй, стоит повторить процедуру, - Алва поднимается из кресла, забирает у него бокал и вновь отходит к жаровне.
- Эр Рокэ, - выдыхает Ричард, замолкает, радуется, что Алва сейчас не видит его лица, и торопливо поправляется. - Монсеньор, что это было? Эта... девочка. Она...
- В мире полно разных тварей, - задумчиво говорит Алва, как будто не заметив оговорки оруженосца. - И некоторые из них зачем-то лезут туда, где им не место. Не думаю, что она потревожит вас снова, Ричард. Впрочем, - он замолкает на несколько мгновений. Тихо журчит льющееся из кувшина вино. - Как бы там ни было, нет врагов опаснее вашего собственного страха, если он берет над вами власть.
Новая волна запахов окутывает Ричарда, уже привычная и почти знакомая. Через несколько минут Ворон вновь протягивает ему бокал, который на этот раз Ричард сразу берет за ножку. Он снова пьет вино, понимая, что холод отступил уже окончательно. Алва молчит, сидя в кресле, и, кажется, наблюдая за ним - Ричард не может сказать точно, его охватывает полусонное спокойствие, кабинет плывет перед глазами. Веки опускаются сами собой, и Ричард погружается в расцвеченную сполохами пламени уютную тьму, ожидая, что сейчас она поглотит его полностью - но тьма вдруг становится зеленой, и прямо перед ним появляется лошадиная морда с оскаленными зубами. Ричард вздрагивает, пытается отшатнуться - безуспешно - слышит какой-то металлический звон, пытается сказать хоть что-нибудь, но не может выдавить ни звука, только шевелит губами - а потом к щеке прикасается что-то теплое, Ричард распахивает глаза, тяжело дыша, и встречается глазами с Алвой.
- Похоже, впечатления оказались слишком сильными, - спокойно замечает Ворон. Убирает ладонь от щеки Ричарда, отводит с его глаз рассыпавшиеся от резкого движения волосы. Ричард на короткое мгновение замирает, ожидая очередного приступа паники, но теплые прикосновения не вызывают ужаса, а наоборот, успокаивают и убеждают, что все в порядке.
- Извините, - еле слышно произносит он непослушными губами.
- Вам не кажется, герцог Окделл, что извинений на сегодня уже достаточно? - спрашивает Ворон, пока его пальцы все еще продолжают перебирать волосы Ричарда, скользить от виска к затылку, оставляя теплый след. Ричард прикусывает губу, изо всех сил удерживаясь, чтобы не наклонить голову и не подставиться под эту ласку. Когда зубы сжимают нежную кожу, его пронзает острое и мучительное воспоминание, он кривится, как от боли, чувствует, как пальцы исчезают из волос, и почему-то ему снова становится холодно. Еще мгновение он медлит, но все-таки не удерживается - тянется за рукой, не желая, чтобы прикосновение прекращалось. И оно возвращается вновь, из едва ощутимого становясь уверенным и настойчивым. Ворон растрепывает ему волосы, пропуская сквозь пальцы отросшие пряди, а Дикон наклоняет и поворачивает голову, подставляя то висок, то затылок, наслаждаясь теплом и странным, необъяснимым ощущением безопасности. Потом ладонь вдруг соскальзывает с затылка на шею, пальцы пробегают вдоль воротника колета, тыльная сторона ладони гладит подбородок - и Ричард вздрагивает от неожиданности и внезапно вспыхнувшего смущения. Создатель, он даже не подумал о том, что может предположить Ворон, если оруженосец будет вести себя так бесстыдно! К щекам приливает жар, Ричард стискивает зубы и отстраняется.
- Прошу прощения, - с трудом выдавливает он. - Я... забылся.
Ворон убирает руку, но почему-то не отходит, Ричард всей кожей ощущает, что эр стоит рядом с креслом и наверняка разглядывает герцога Окделла с брезгливым недоумением, никак иначе он просто не может смотреть. Ричард понимает, что он не в состоянии повернуть голову и посмотреть на Алву, не в силах увидеть в его взгляде презрение и отвращение - и именно поэтому он заставляет себя повернуть голову и поднять глаза.
- Вам не за что просить прощения, Ричард, - Алва смотрит на него, прищурившись, и того, что так боялся увидеть Ричард, в его взгляде определенно нет. - Я не намерен вас к чему бы то ни было принуждать.
- Принуждать?.. - переспрашивает Ричард, не понимая, о чем говорит его эр. Ему бы и в голову не могло прийти, что Ворон...
Алва пожимает плечами.
- Если вы сочли, что я собираюсь вынудить вас...
- Я думал, вы могли решить, что я пытаюсь... - одновременно с ним начинает Ричард, собрав всю возможную храбрость.
Замолкают они тоже одновременно.
- Я вовсе не думал, что... - осторожно произносит Ричард через несколько секунд.
- Мне бы и в голову не пришло... - в то же мгновение говорит Алва. И вдруг усмехается. - Это подозрительно похоже на фарс. Вам есть, что сказать, герцог Окделл? Тогда говорите.
Ричард качает головой, чувствуя, что храбрости на подробные объяснения ему уже не хватит.
- Ну что ж, - Алва неожиданно протягивает руку, кончики пальцев вновь скользят по лицу Ричарда, забираются в волосы на виске. - В таком случае, примите к сведению, что можете отказаться.
- Я... - шепотом начинает Ричард, не зная, что собирается сказать, и одновременно радуясь, что тепло вернулось.
- В любой момент, - добавляет Алва, наклоняясь над ним. Теплая ладонь прижимается к щеке, Ричард чувствует на лице дыхание, и его вдруг сковывает отчаянный холодный ужас - и безнадежная уверенность в том, что он знает, что произойдет дальше. Нельзя давать страху взять над собой власть, впоминает он, мучительно пытаясь выбрать, нужно ли ему рвануться и освободиться - или смириться и встретить неизбежное - а потом вдруг понимает, что уже несколько мгновений сухие, теплые губы едва ощутимо прикасаются к его лбу, к зажмуренным глазам, к переносице, к скулам - и эти прикосновения так непохожи на то, чего он ждал, что он в недоумении вскидывает ресницы.
Алва смотрит на него - совсем близко, так, что еле удается рассмотреть его лицо - и улыбается. Ричард моргает и неуверенно улыбается в ответ, тянется навстречу, еле заметно - и неловко прикасается губами к уголку рта Ворона. Тот ловит его губы своими и сразу же отпускает, отстраняется, вновь возвращается к беглым легким поцелуям, кладет ладонь Ричарду на затылок, скорее поддерживая, чем направляя, а другую руку опускает на плечо. Ричард коротко нервно вздыхает и поворачивает лицо, подставляя то одну скулу, то другую, продолжая улыбаться и жмуриться. Это продолжается бесконечно, и холодный ужас отступает, почти совсем рассеиваясь. Когда Ворон вдруг мягко тянет его за плечо, предлагая встать, Ричард с готовностью слушается, а потом Ворон разворачивает его к себе, но больше ничего не делает - и Ричард беспокойно открывает глаза.
- В спальне нам будет удобнее, - говорит Алва так спокойно, что Ричард кивает раньше, чем успевает вновь ощутить безнадежный страх, а потом ему остается только пойти следом за эром, а липкая тяжелая покорность опутывает его, словно паутина. Алва останавливается возле постели и неожиданно поворачивается. Ричард вскидывает глаза - и, видимо, не успевает скрыть свои чувства, потому что Алва вдруг сжимает зубы, и его скулы явственно каменеют.
- Это была нелепая идея, - сухо говорит он. - Идите спать, герцог Окделл.
Ричард вздрагивает. Морок пропадает, нет никакой липкой паутины, ужас тоже исчез - но на смену ему приходит тоскливое разочарование. Ричарду кажется, что лицо горит от недавних еле ощутимых поцелуев, что он все еще продолжает чувствовать теплую и ничуть не давящую ладонь на затылке. Ричарду кажется, что если он сейчас развернется и уйдет, то холод, равного которому он не чувствовал раньше, охватит его снова - и не только его. Это безумное, ничем не объяснимое ощущение - но именно оно заставляет Ричарда сделать шаг вперед.
- Я не хочу, - говорит он, заставляя себя смотреть прямо на Ворона.
Тот поднимает бровь.
- Чего именно вы не хотите?
- Вы сказали, - с отчаянной решимостью говорит Ричард, делая еще шаг, - что я могу отказаться. Но я не хочу.
Алва секунду смотрит на Ричарда, как будто пытаясь понять, что тот говорит - а потом быстро шагает навстречу.
...Первые несколько минут Ричард тратит на то, чтобы приказать себе не отстраняться, не дрожать, не кусать губы - это почему-то кажется ему наиболее важным, как будто вместе с тонкой кожицей, которую так легко прокусить, пропадет и смутное, еле ощутимое сейчас чувство безопасности - поэтому Ричард приоткрывает рот, дышит коротко и беспокойно, то и дело замирает, как будто прислушиваясь к легким, осторожным прикосновениям Ворона, и почти не сознает, что уже сидит на кровати, откидывая голову, подставляя под поцелуи шею и грудь в распахнутом вырезе рубашки. Он ждал совсем другого, как бы ни уговаривал себя - и то, что он ощущает сейчас, как будто наполняет его теплым воздухом, окутывает мягким светом, и сперва он ощущает спокойствие, а потом вдруг, когда пальцы Ворона перестают чертить линии и круги у него на животе под рубашкой и спускаются ниже, почти неощутимо прикасаются к паху, Ричарда неожиданно для него самого накрывает волна возбуждения, он с шумом втягивает воздух и откидывается назад, не решаясь ни открыть глаза, ни сделать хоть что-нибудь, но остро желая, чтобы происходящее не прекращалось.
И все продолжается, продолжается так медленно, что в конце концов это становится невыносимо, Ричарду кажется, что у него горит вся кожа, что ласки превращаются в мучение, что это никогда не кончится, не может кончиться. Он не замечает, что мотает головой, жмурясь и улыбаясь, он не слышит, какие звуки издает, потому что у него звенит в ушах - он как будто утратил слух и зрение, потому что одного осязания уже достаточно, чтобы сойти с ума, ему кажется, что руки и губы, мягко исследующие его тело, путешествующие по самым тайным местам, заменяют собой весь мир, и он согласен на такую замену. Он тянется навстречу рукам, он стонет и вскрикивает, когда желание достигает пика, а потом неожиданно рассыпается под веками сияющими искрами, вызывая почти неудержимую дрожь - но те же руки вдруг обнимают его, Ричард утыкается лицом в темноту и тепло и замирает, утратив все мысли и ощущения.
Через несколько мгновений, минут или часов он осторожно поднимает голову, все еще опасаясь открыть глаза. Нужно что-то сказать, беспокойно думает он, нужно что-то сделать, нужно...
- Все одолевающие вас вопросы, Ричард, видны по вашему лицу, - мягко говорит знакомый голос совсем рядом. - Спешить нам некуда, так что пусть вас это не беспокоит. Отдыхайте.
Ладонь еле ощутимо давит на затылок, и Ричард снова утыкается куда-то в плечо Алвы, не чувствуя ничего, кроме бесконечного спокойствия.
Утром герцог Окделл просыпается с мыслью о том, что ему приснился длинный и беспокойный сон. Осознание этого обрушивается на него каменной тяжестью - во сне были какие-то кошмары, там было очень холодно, но потом... Потом сон принес ему незаслуженное, непозволительное облегчение и спокойствие, которому наяву было бы неоткуда взяться. Герцог Окделл обреченно понимает, что все закончилось и когда он откроет глаза, очередной серый день потянется перед ним погребальным саваном. Потом герцог Окделл неожиданно вспоминает, чем кончался сон, и эти воспоминания заставляют его кровь прилить к щекам.
- Потрясающе, - лениво говорит Ворон совсем рядом, и Ричард в панике распахивает глаза. - Оказывается, вы способны смущаться, даже не просыпаясь.
Ричард очень осторожно поворачивает голову - и встречается глазами с Алвой, который с интересом его разглядывает, подпирая голову рукой.
- Я полагаю, - тем же тоном сообщает Ворон, продолжая внимательно изучать лицо Ричарда, - что Талиг в состоянии несколько утренних часов обойтись без регента.
Ричард неуверенно улыбается, не зная, что сказать, но почти сразу оказывается, что говорить ничего не нужно. |