Часть I
Видавшего виды «Трепанга» старого Бийо на рыбацком причале знала каждая бродячая кошка, из того великого множества, что жили в сараях, где чинили лодки и сушили снасти.
Днем их видно не было, прятались от жары. Появлялись они под вечер, когда к причалу подходили рыбацкие суденышки со своим уловом. И кошачье племя выползало требовать свою ежедневную дань, каким-то неиссякаемым потоком, все больше и больше и, всякому видевшему эту картину в первый раз становилось жутко от их количества. Наверное, если верить легендам, так же когда-то выбирались из подземелий Гальтар изначальные твари, одержимые своим извечным голодом. Только кто сейчас помнит, про эти легенды?
Подружки Леворукого, все как одна были короткошерстными, невразумительной буровато-землистой масти, с длинными хищными мордами и тощими верткими хвостами.
Не аристократки, что уж тут. И голоса у тварей были под стать, такие же громкие и дурные как у торговок с рыбного рынка.
- Бийо! Ну и что за мелочь ты мне сегодня привез? – уперев руки в боки, толстая рябая тетка, которую почему-то все звали «красотка Долорес», возвышалась над выгруженными на причал корзинами с рыбой. Живое серебро еще подрагивало и било хвостами.
- Да будет тебе придираться, Ло! Такие же, как всегда!
- Ничего подобного! Кто купит у меня этих твоих головастиков!
- Ты, кажется, раньше не жаловалась!
И так довольно мрачный старик сейчас напоминал грозовую тучу. Он поджал губы и шрамы на натянувшейся коже щек, до этого почти скрытые чернотой загара проявились и стали четче. Но в женщину уже вселился демон торгашества, и она не обратила никакого внимания на признаки надвигающейся бури.
- Так и быть, Бийо, я их заберу. Но плачу на десять монет меньше. И то, сочувствуя твоему горю…
Договорить торговка не успела. Страшная, изувеченная, похожая больше на клешню какого-то кошмарного краба левая рука старика вцепилась в ближайшую корзину с рыбой, и в следующую секунду уже почти задохнувшиеся на воздухе пленницы оказались на свободе.
- Ах, ты! – всплеснув руками, воскликнула «Красотка Долорес», - Что ж ты делаешь!
- Я не торгуюсь Ло. И ты это знаешь, - жестко ответил старик, одну за одной опрокидывая в море корзины со своим уловом.
- Мерзавец! – лицо торговки побагровело при виде того, как её денежки, благодарно вильнув хвостами, уплывают в море.
- Уж какой есть, - спокойно ответил Бийо.
- Ничего, завтра тебе все равно придется… - Долорес от возмущения чуть не задохнулась, являя собой единственную сейчас лупоглазую рыбину на этом причале, хватающую губами воздух.
- Завтра можешь отдохнуть, Ло. Улова не будет, и ни одна лодка не выйдет в море, - как отрезал старик и развернулся к разгневанной женщине спиной. Для него разговор был окончен.
Торговка еще что-то кричала и грозилась, глядя как «Трепанг» отходит от причала, как Бийо ставит залатанный парус и садится к рулю, и злилась сейчас уже больше на собственную дурость и жадность. Резкий чаячий то ли плач, то ли хохот раздался над головой женщины и острокрылая, стремительная птица кинулась вниз, что-то выхватила из воды, и опять взмыла к небу и устремилась дальше, туда, где прямо на глазах уменьшался парус одинокой рыбачьей лодки…
Старый Бийо был нелюдим и обладал на редкость вздорным характером, что немало усугублялось его любовью пропустить один-другой лишний стаканчик. На что, впрочем, окружающие смотрели снисходительно. Они знали, что жизнь с Бийо обошлась сурово. Как и многие уроженцы Марикьяры, он служил на талигойском флоте и даже имел вполне реальные шансы сделать неплохую карьеру для простолюдина. И выйти в отставку, быть может, даже старшим теньентом. Но случай – сударь крайне переменчивый на настроения.
В одном из сражений разорвавшимся рядом снарядом Бийо искалечило руки и обожгло лицо. И только каким-то чудом уцелели глаза. Инвалид в неполные двадцать четыре, он вернулся домой, чтобы узнать, что его невеста, только глянув на него, тут же воспылает непреодолимыми чувствами к другому мужчине. А в семье родного брата совсем недавно появился уже третий малыш, и он с супругой, конечно, не против повесить на свою шею еще одного иждивенца, но знаете ли… Времена тяжелые. Денег так не хватает…
Слава Создателю, пособия по ранению и скромных сбережений, накопленных за время службы, как раз хватило купить рыбацкую лодку. И Бийо стал жить один, зарабатывая на собственную жизнь и небольшие блага, заключающиеся в обязательной на каждый вечер бутылочке винца, рыбным промыслом.
Оставалось загадкой, как он со своими руками управлялся с норовистым «Трепангом» и марикьярскими ветрами, что, как известно, хоть и милостивы к местным уроженцам, но и характер показать любят. Но Бийо не брал себе помощников. Никого. Хотя желающие, может быть, и нашлись бы. И согласились потерпеть его тяжелый характер, потому что Бийо всегда везло. Казалось, что сардины и кефаль только и ждут того момента, когда он выйдет в море, и они смогут стройными косяками заплыть в его сети.
Жил Бийо тоже уединенно и почти ни с кем не общался, разве что с трактирщиком «Зеленой ветки», куда он заходил обычно поужинать или купить вина, да крикливой Долорес, торгующей на рынке. Домишко старого рыбака стоял на отшибе, рядом с почти заброшенным причалом, где и ночевал обычно его «Трепанг».
Естественно, для веселых и общительных марикьяре такое поведение было странным и порождало немало слухов. Персона вечно мрачного, неразговорчивого Бийо обрастала ими, как днище корабля ракушками. И главными их разносчиками, конечно, были городские мальчишки.
Они Бийо побаивались. Но тем веселее было подкинуть на порог его дома дохлую крысу, или прицепить к поясу штанов хвост из мочалки, когда он, хорошо поддатый, зигзагами выплывал из «Зеленой ветки». А можно было просто бежать следом и дразниться:
- Краб! Краб! Старый, страшный краб!
А старик грозил единственным уцелевшим на правой руке пальцем удирающей вверх по улице хохочущей и визжащей мелюзге и грозно рычал:
- Ууу! Шантрррапа!
- На шею не дави! Думаешь, ты легкий? – сердито прошипел довольно высокий и крепкий мальчик, годков эдак двенадцати, своему приятелю, сидящему у него на плечах. Второму было не больше восьми.
- Потерпишь. Не развалишься. Я уже почти достал, - уверенным тоном, выдающим кто в этой паре главный, осадил его младший и наконец-то подцепил веткой изогнутый крючок, защищающий маленькое слуховое окошко в нечто среднее между кухней и кладовкой от вторжения туда страдающих излишним любопытством бродячих кошек и котов. Ибо кому еще кроме них может взбрести в голову искать, чем бы поживиться в доме старого рыбака. Денег или каких иных ценностей у Бийо не водилось, а даже если и появлялись, ноги им он приделывал быстро.
Однако у парочки местных хулиганов и в мыслях не было что-то у него стащить. Наоборот, похоже, они собрались облагодетельствовать старика, потому как младший, подтянувшись на руках, наполовину пролез в окно, благо тонкокостное, изящное сложение и мелкий пока еще рост позволяли произвести подобный маневр, и свесился головой вниз. Плохо оструганная рама под собственным весом больно впилась в живот и мальчишка недовольно запыхтел.
- Ну что ты там возишься? Он скоро вернется… - заволновался старший.
- Сейчас. Я уже почти сейчас, - сдавленным голосом ответил второй и, наконец, изловчившись, дотянулся и водрузил на стол с запыленными, пустыми бутылками из под вина их новую товарку, заполненную под горлышко.
- Все! Тяни меня назад! - скомандовал он приятелю, и тот с готовностью дернул его за ноги, немного не рассчитав собственную силу, так что в следующий момент оба кубарем покатились по иссушенной южным солнцем траве, распугивая всех окрестных кузнечиков.
- Как ты думаешь, он найдет? – озабоченно поинтересовался старший, отряхивая штаны от нацеплявшихся к ним травинок.
- Конечно, - уверенно ответил его подельник, в глазах которого уже плясали бесенята от предвкушения, во что выльется их план, первую часть которого они так удачно сейчас реализовали. В возможную неудачу он не верил.
- А вдруг? - с сомнением протянул его неожиданно пессимистично настроенный приятель.
- Никаких вдруг!- младший скорчил невинную рожицу и похлопал довольно длинными и густыми для мальчишки угольно-черными ресницами, а потом скромно возвестил:
- Там не только касера. Я еще влил туда маковой настойки…
Старший чуть не взвыл от восхищения. Находчивость друга всегда приводила его в восторг и состояние прямо истерического обожания. А парой мгновений спустя, под рассерженный стрекот опять потревоженных кузнечиков, парочка порскнула в ближайшие кусты, и у дома старого рыбака все стало опять вполне спокойно…Как, впрочем, всегда.
Бийо был очень зол. И на себя, и на эту толстую громогласную дурищу, вздумавшую поживится за его счет. Но сделанного не воротишь. Ужинать ему сегодня всухую. Хозяин «Зеленой ветки» давно заявил, что в долг ему больше не даст даже четверти стакана. Пинком отворив дверь собственного дома, старик прошел на кухню и окинул взором шеренгу пустых бутылок. Без особой надежды на что-либо хорошее. В последнее безденежье он уже перетряс все, что было в его доме, из опустевших емкостей и даже для верности заглядывал в горлышки. Самым противным было то, что такой же безрадостный вечер предстоял ему и назавтра, а может быть даже на целую неделю вперед. Морского ежа «красотке Долорес» под её обширную задницу! Старые кости ныли, предсказывая надвигающийся шторм. И тут в довольно беспросветной и легко предсказуемой жизни Бийо случилось чудо. Пузатенькое и непочатое, оно стояло на столе и только дожидалось, когда же его заметят.
Изувеченные руки старика затряслись, он зубами сорвал сургуч и припал к горлышку.
И зажмурился от блаженства…
Трактирщик, конечно, последняя сволочь и первый скупердяй, но в этот раз он, похоже, надурил самого себя. В бутылке была не та дешевая кислятина, на которую обычно хватало денег Бийо. А настоящая «Черная кровь». Он пробовал её только раз, когда служил на флоте, и один из его приятелей, проставляясь за повышение, решил не жадничать и как следует задобрить на будущее улыбнувшуюся удачу, а заодно как следует угостить близких друзей.
Бийо с замирающим сердцем сделал еще один глоток, уговаривая себя не торопиться и не ополовинить бутылку тут же. Такое удовольствие стоило растянуть на подольше. Правда, похоже, он поспешил с суждением. Вино было значительно крепче «Черной крови». Вкус напитка для небожителей он запомнил. Быть может это «Дурная»? Хотя какая к кошкам разница?! У него сегодня праздник, и пусть все катится к морским чертям!
Промышлявшая накануне у дома Бийо парочка мальчишек вернулась следующим утром. Солнечным и немного ветреным. Белые бурунчики на волнах бежали к берегу и в свежем воздухе пахло солью и водорослями.
Мальчишки пошуршали травой, немножко потопали на крыльце, кинули в стекло пробный маленький камешек и, наконец, решившись, заглянули в окно. Младшего пришлось опять подсадить.
Старый Бийо спал, крепко и можно даже сказать незыблемо. Прямо на полу, в обнимку с пустой бутылкой, как с любимой женщиной. И от его храпа разве что не дребезжали стекла.
Убедившись, что их затее никто не помешает, мальчишки кинулись к причалу, и пока старший отвязывал лодку, младший вдруг замер, и, прикрыв глаза от яркого солнечного света узкой маленькой ладошкой, всмотрелся вперед.
Там, из морской пучины вздымался небольшой остров. Все называли его «Конь». Он действительно по очертаниям, особенно на закате, напоминал собой огромного скакуна, поднимающегося из глубин. Вот голова, вот гордо изогнутая шея и развивающаяся по ветру грива…
Как здорово, что кроме него никто до этого не додумался. Когда дядя рассказывал про того капитана, отказавшегося даже перед казнью признаться, куда же он спрятал сокровища, он сразу же сообразил, где может быть клад. Как он там сказал, это грозный пират? «Вы будете видеть их каждый день, но ни за что не найдете».
А вот теперь они с другом найдут и докажут всем взрослым, что пусть им пока не так много лет, они уже не пустое место и с ними тоже нужно считаться. А старший брат никогда больше не скажет: «А ну брысь отсюда, малявка!».
- Эй, давай скорей сюда! – окликнул его приятель, уже забравшийся в покачивавшуюся на волнах лодку и протягивавший ему руку.
Он вцепился в крепкую и надежную ладонь своего лучшего друга и счастливо рассмеялся.
Впереди было море, солнце, ветер и предвкушение захватывающего приключения, которое ну никак не могла омрачить крохотная тучка, выплывающая из-за горизонта…
Диего Альмейда, потомственный марикьярский маркиз и комендант военного порта, обедать предпочитал дома. Со своей небольшой семьей. Жена и сын. Вот и все его сотрапезники. Правда, этим летом к их скромному обществу присоединился его двоюродный племянник, забавный и совершенно не капризный мальчишка, но уж больно суматошный. Но это ничуть не раздражало. Наоборот, дор Диего и его супруга радовались его приезду. Они с женой, когда только обвенчались, мечтали о том, что ребятишек у них будет полон дом, по крайней мере никак не меньше троих. Два сына и дочка.
А вышло совсем иначе. Рождение Рамона как будто высосало половину жизненных сил из маленькой тихой женщины, и с тех пор она так и не оправилась.
Но впрочем, дор Диего полагал, что им с женой грех жаловаться. Сын рос крепким и здоровым, и уже сейчас обогнал своих сверстников на целую голову. К тому же глядя на подрастающих у своих знакомых и родственников шалопаев, дор Диего с удовольствием отмечал, что его Рамон спокоен и рассудителен не по возрасту. На него уже даже сейчас вполне можно было положиться и быть уверенным, что он не подведет. Плохо было только одно, как-то так вышло, что Рамон несмотря на свои двенадцать лет, так пока и не обзавелся другом. До этого лета, пока в их доме не появился Росио.
Кстати, очень тихо и скромно, за ручку с папой, с которым дор Диего был в родстве по женской линии.
Надувательство всплыло гораздо позднее, а пока взрослые разговаривали о своих делах, заскучавший маленький племянник был передан на руки Рамону с просьбой хоть чем-нибудь его занять. Рамон печально вздохнул, роль няньки его ничуть не прельщала, но послушно увел Росио в свою комнату.
Взрослые вспомнили о детях часа через три, удивленные подозрительными тишиной и спокойствием, хотя по всем законам к этому времени между двумя мальчишками, особенно с такой разницей в возрасте, уже должна бы была разразиться хотя бы маленькая локальная война за установление собственных прав.
Но оказалось ничего подобного. Через тихонько приоткрытую дверь мужчины увидели как две черноволосые головы в полном согласии склонились над какой-то толстенной книжкой, на открытом развороте которой был изображен красавец линеал и услышали, как Рамон объясняет своему троюродному кузену, в чем заключается различие между галерой и галеасом. А тот его слушает с крайне заинтересованным, и, что самое главное, вроде как понимающим видом.
Папаши поумилялись, глядя на представшую их глазам идиллию. Дор Диего посетовал, что его Рамон растет букой, а соберано Алваро, что так непростительно мало внимания уделяет младшему сыну. И дело было решено.
- Где дети? – немного нахмурившись, спросил у жены комендант порта, наблюдая как слуга разливает вино по бокалам. Под сильными пальцами хрустнула накрахмаленная салфетка.
Супруга повела плечами, закутанными в шаль с длинными шелковыми кистями, и ласково улыбнулась:
- Они с утра отпросились к Паките. Сказали, что будут строить шалаш.
Дор Диего согласно кивнул, но почему-то слова жены его ничуть не успокоили. Во-первых, его Рамон отлично знал, как отец относится к любым опозданиям. «Дисциплина и пунктуальность – первые качества для будущего моряка» говорил он сыну, грезящему мечтами стать, когда он вырастет, адмиралом. А во-вторых, его весь день не отпускало какое-то нехорошее предчувствие. Оно назойливым комаром зудело где-то на самом краешке сознания, а как всякий военный, тем более морской офицер, хоть и вынужденный служить на суше, дор Диего не привык просто так отмахиваться от подобных вещей..
- Они должны бы уже вернуться, - мрачно произнес мужчина, прислушиваясь к тому, как по листьям глицинии под окном зашелестели первые, пока некрупные капли дождя. Где-то на верхнем этаже под порывом ветра стукнул плохо прикрытый ставень. На улице значительно помрачнело и слуга зажег свечи.
- Может быть, они решили переждать дождь? - хоть голос супруги и был абсолютно спокойным, таковой она уже не выглядела. Волнение мужа передалось и ей, бледные пальцы рассеянно теребили мягкие кисти на шали. И дор Диего мысленно обругал себя за поднятую без причины панику. Мало ли что! Действительно, скорее всего Пакита, молочная сестра его жены, овдовевшая рано и так и не прижившая собственных детей, видя надвигающееся ненастье предложила мальчишкам остаться у себя. А те и рады.
Пакита всегда обожала его сына и к его троюродному кузену отнеслась не менее радушно. И не раз выговаривала и ему самому, и его супруге, что мальчик какой-то бледненький и чересчур худенький. Объяснять ей, что так кажется по сравнению с Рамоном и для своих лет у Росио вполне нормальные и рост, и сложение, а так же, что очень светлая для южанина кожа не редкость в его семье, было совершенно бесполезно.
Полная сочувствия добрая женщина набивала карманы племянника дора Диего сластями, а тот, хотя и совсем не походил на умирающего от голода судя по неукротимой энергии и демонстрируемой жажде деятельности, подношения принимал благосклонно и тут же делил напополам с Рамоном.
Но вот собственный аппетит был безнадежно испорчен. Дор Диего поднялся из-за стола и подойдя к окну, через заливающие стекло потеки дождя вгляделся в серую, недобрую муть. Массивные напольные часы в углу столовой отбили пять пополудни и он тяжело, низко позвал:
- Хосе!
Слуга появился в дверях столовой спустя мгновение, словно ожидал, что его кликнут.
- Ступай к Паките. Передай моему сыну, что они с Росио могут остаться у нее до утра. Нечего им бегать по городу под таким дождем. Живо! Одна нога здесь, другая там!
Хосе, служивший в его доме больше двадцати лет и помнивший самого дора Диего еще мальчишкой и посему позволяющий себе некоторые вольности, состроил гримасу, должную видимо означать, что его хозяин совсем очумел. В такую погоду даже паршивую собачонку на улицу не выставишь. Но возражать не стал.
Дом Пакиты находился в верхней части города и из его окон открывался потрясающий вид на марикьярский залив. А еще рядом с домом был сад, заросший и запущенный, и в кроне столетней шелковицы, росшей в самой его глубине, действительно можно было устроить вполне неплохой шалаш. Только дор Диего об этом сейчас не думал, беспокойство нарастало все сильнее и сильнее, и он сдерживался из последних сил, чтобы только не напугать уже и так достаточно разволновавшуюся жену. И вслушивался в тихие щелчки стрелок, движущихся по циферблату и мучительно медленно отсчитывающих минуту за минутой. Десять, ладно, сделаем скидку на непогоду и заливающие улицы потоки воды и промозглый ветер, пятнадцать до домика вдовы. Столько же обратно.
Чтоб закатные кошки разодрали этого Хосе! Где его носит? Черепаха и та управилась бы быстрее!
Негромкий вскрик жены и мягкий звук упавшего тела подтвердил самые худшие его опасения. На пороге столовой появился Хосе, на котором не было ни одной сухой нитки. А на лице читалась полная растерянность вкупе с раскаянием и ничем не прикрытым ужасом. Он мог даже не раскрывать рта, дор Диего уже знал, что он скажет. Но он все же выслушал, пока две перепуганные насмерть служанки пытались привести в чувство жену, что дора Пакита сегодня его сына и племянника даже не видела. И впервые в жизни Диего испытал такую иссушающую, полностью лишающую и сил и воли беспомощность, что захотелось завыть в голос и ударить по чему-нибудь кулаком. До крови, до острой боли в разбитых костяшках, чтобы к нему опять вернулась никогда до этого момента не изменявшая способность быстро и четко принимать решения. И он даже приблизительно не мог предположить, куда по такой непогоде могло занести двух мальчишек. Единственной дельной мыслью было поднять солдат гарнизона, чтобы обыскали все побережье вдоль залива, и вызвать капитана Инсану.
Самое смешное, если, конечно, в результате всей этой суматохи, мальчишки найдутся у кого-нибудь в доме из своих приятелей, но почему-то дор Диего в это уже не верил.
Капитан Инсана был молод, своей семьей пока не обзавелся, но ситуацию оценил мгновенно. Правда, его появление сопровождалось весьма выразительным шумом и отборной руганью, доносящейся с улицы.
- Что там? – раздраженно бросил дор Диего. Жители города почему-то считали, что со всеми своими бедами и спорами надо обязательно обращаться к коменданту и только он может разрешить их по справедливости. Он и не отказывался. Но только не сейчас.
- Да старый Бийо бузит, - щелкнул каблуками Инсана.
- Опять надрался?
- Нет. Господин комендант, кто-то, пока он дрых, украл у него лодку.
- Да кому нужна его дырявая лоханка! Что?! Лодку?
Если Бийо и был поражен, насколько быстро господин комендант отозвался на его жалобу, то виду не показал. Глядя на присутствующих орлом, он вспомнил время собственной службы и на озадачившие его вопросы отвечал быстро и четко, по-военному, не задаваясь истоками причины, с чего бы высокое начальство так заинтересовало, с какой стати старый прожженный пьяница почти сутки продрых всего лишь с одной бутылки вина.
А суровое лицо коменданта от его слов мрачнело еще больше.
Ему осталось сложить совсем немного. Исчезнувшую из кладовки веревку, он краем уха слышал, как Хосе отчитывал кого-то из слуг. Пропавшую третьего дня флягу. Он был уверен, что просто где-то её забыл. Как-то странно и вдруг закончившуюся маковую настойку. Бедной кухарке пришлось промаяться до утра со своим зубом. И образцово-показательное поведение в последнее время собственного шалопая и его неугомонного кузена. Явный признак, что они что-то задумали. И эти рассказы, а главное, последовавшие затем расспросы, про пиратов и клады. Перекопанная в саду клумба с розами. И какого Чужого он согласился взять в свой дом на лето мальчишку!
Ох, лучше сейчас не думать, что сделает с ним потом его отец…
Инсане, слушавшему Бийо с не меньшим вниманием, даже не понадобилось отдавать приказ, поднимать всех дозорных и выходить в штормящее море.
Пьяницам и дуракам везет, это точно. Вот кто истинные избранники высших сил, которые, наверное, все-таки есть и смотрят снисходительно откуда-то сверху на копошащихся по земле людей.
Изрядно потрепанного, но как выяснилось непотопляемого «Трепанга», осененного репутацией его хозяина вкупе с умственными способностями доставшейся ему горе-команды, вынесло и крепко посадило на крошечную отмель перед природным волнорезом из нагромождения камней. Мальчишки тоже оказались на месте. Вымотанные и перепуганные, но вроде вполне целые и невредимые. Сигнал поступил с дозорной «Летучей рыбы».
У рея Альмейды к тому моменту уже не было сил хотя бы изумиться странному капризу ветра и волн. По всем законам еще, конечно, не бушующих, но вполне расшалившихся стихий лодку должно было отнести совсем другую сторону и в это время гнать в открытое море.
Начиная с момента, когда несчастный маркиз сообразил, куда могли деться негодники, до глухого удара борта шлюпки о причал, знаменующего, что все закончилось и самого страшного все-таки не случилось, он успел передумать и представить себе многое. Два детских тела, выброшенных на камни, пару маленьких холмиков свежей земли на небольшом кладбище за церковью святой Мартины, глаза жены, глаза отца Росио, когда они узнают. Он знал, что сил самому пустить себе пулю в лоб у него достанет, и рука даже не дрогнет, и что скорее всего он все-таки сможет это сделать после того, как лично, как велит честь дворянина и офицера, принесет такое известие соберано. И еще он думал о том, как бы ему удержаться и не прибить обоих паршивцев на месте и прилюдно, прямо сейчас. Стреляться пришлось бы все равно.
Мокрого насквозь и трясущегося, как недоутопленный котенок, двоюродного племянника рей Альмейда взял на руки. Еще только не хватало, чтобы мальчишка потом свалился с лихорадкой. У того от холода посинели губы, и зуб на зуб не попадал, но он все равно еще пытался хорохориться. Родной сын, повинно понурив голову, шел сам, кутаясь в поданный чей-то доброй рукой плащ.
К их возвращению слуги уже нагрели воду, и самым разумным было бы посадить измученных и продрогших мальчишек в ванну, потом влить в них по полстакана горячего вина и отправить спать. А разбирательство оставить на утро, на свежую голову и с улегшимися эмоциями. Дор Диего всегда ненавидел пороть горячку. Хоть самым настойчивым желанием и именно сейчас было не выяснять ничего, а просто как можно скорее, с первым же попутным кораблем отправить Росио домой. И умыть руки. У мальчишки есть собственный отец. Но… Разве он сам не был таким же. Разве найдется хоть один, кто в этом возрасте не мечтал бы уйти, убежать куда-нибудь далеко-далеко, где кончается горизонт, за которым лежат таинственные, полные удивительных чудес страны. Разве не верилось совершенно искренне, что облака, в которые пряталось заходящее солнце это на самом деле королевские замки или паруса летящих по небу кораблей. И что некрасивая соседская девчонка - зачарованная принцесса, а ты именно тот герой, что сможет её расколдовать. Может, такой человек и нашелся бы, но дор Диего совершенно искренне считал его обделенным и несчастным, не понимающим, как много он потерял.
В гостиной было тепло, даже жарко от предусмотрительно растопленного камина. Все те же часы честно отсчитали половину десятого. Рей Альмейда плеснул себе вина, сел в кресло и суровым взглядом окинул неудачливых мореплавателей, застывших у порога неподвижными столбиками.
- Ну и чья была идея, юноши? – наконец произнес дор Диего, решив, что уже достаточно помучил обоих паршивцев неизвестностью и ожиданием наступления справедливого возмездия.
Из под растрепанной, неровно подстриженной челки с упрямым вызовом сверкнули синющие глаза.
- Это я придумал. Рамон не виноват.
Его сын, до сего момента являющий собой картину кающегося грешника, тут же встрепенулся и шагнул вперед:
- Нет, я. Это я сказал Росио, что смогу управится с лодкой. Если бы не я… Мы бы никогда… Папа! Только не отправляй Росио домой!
- Цыц! – рявкнул маркиз Альмейда и поднялся из своего кресла. Мальчишки тут же втянули головы в плечи. Рамон еще даже и покраснел. И двинулся чуть вперед, прикрывая друга собой.
Вот что хорошо, так это то, что ни один, ни другой не приучены врать. Обычно дети, застигнутые на горячем, принимают самый невинный вид и в лучшем случае пытаются убедить, что все у них вышло нечаянно. А в худшем… Свалить вину на другого.
А эти, полюбуйтесь только! Какая прелесть! Они еще и защищают друг друга. Бесподобная парочка! Но главное сейчас не сорваться. Четыре шага от середины комнаты к окну, четыре же шага обратно. Вдохнуть и выдохнуть. Он никогда не поднимал руку на своего сына, предпочитая воспитательную силу хлесткого, верного слова. Этого обычно хватало вправить мозги. Но сейчас руки так и чешутся. И кто интересно выдумал такую глупость, что герцогской деточке нельзя задать хорошего ремня?
- Вы мне только одно объясните, юноши. Для чего вам это понадобилось? Вы собирались столь экстравагантным способом усовестить морисских корсаров? Или захватить Дриксен с моря? – язвительности в голосе дора Диего хватило бы, наверное, на целый проштрафившийся полк. Мальчишки насупились, переглянулись, и снова первым заговорил племянник, безошибочно выдавая себя как главного вдохновителя провалившегося предприятия.
- Нет. Мы всего лишь хотели доплыть до «Коня»…
- «Коня»?!
А вот это уже серьезно. Еще час назад он проклинал разбуянившиеся волны и ветер, хотя на самом деле, наверное, стоило бы их благодарить. Если бы мальчишки добрались до «Коня» страшно представить, что бы было. К одинокому каменистому острову не могла причалить ни одна лодка. Вернее могла, но на подобное решился бы только очень бывалый моряк. И не на такой посудине. Только вот зачем бы ему это понадобилось? Кроме чахлых, изломанных ветрами кустиков да птичьих гнезд там больше ничего и не было. Зато волны, огибая помеху на их нескончаемом пути к берегу, неутомимо ярились и вгрызались в скалы даже в полный штиль, а подводные течения образовывали коварные водовороты из которых не выбраться даже опытному пловцу. Диего говорил это мальчишкам и видел проступающее недоумение и недоверие на их лицах. Конечно, предположить такое они и не могли, ведь с берега все казалось таким простым.
- И с чего вас туда понесло? - вкрадчиво поинтересовался маркиз в какой раз уже облегченно выдохнув про себя, что все обошлось. Мальчишки замялись и опять переглянулись.
- Мы хотели найти клад… - наконец выдавил из себя страшную военную тайну Росио.
Маркиз не выдержал и расхохотался. О да, большую наивность невозможно было даже предположить. Росио краснеет, но совсем не от стыда или смущения. Мальчик злится, и злится серьезно, и похоже, что не на него, а на себя. Неужели до него только сейчас начала доходить абсурдность собственной затеи. Но в таких ситуациях жалеть нельзя. Рей Альмейда знал, к чему может привести слабина. И что нет лучшей команды к действию, чем простое, короткое слово «нельзя». Особенно для таких как Росио. А Рамон пусть послушает, и глядишь, тоже что-нибудь намотает себе на ус.
- Юноша, от вашей новаторской идеи несет как от протухшей селедки, - как можно более презрительно произнес дор Диего, глядя на то, как непроизвольно сжались маленькие кулачки, - И разве ваш отец не говорил вам простую истину, что не зная броду… не лезут в воду? Мне крайне неприятно сейчас в вас так разочароваться…К тому же чаячье дерьмо там уже не раз перекопали до вас. Такие же… хм, умники…
Росио вздыхает, услышать, что ты наивный дурак, да к тому же повторяющий чужие ошибки, сколько бы тебе лет ни было, всегда неприятно. И при этом чувствовать себя не жертвой обстоятельств, что такие нехорошие и злые взрослые помешали им, не дали свершить свой вожделенный подвиг, а понимать, что единственная здесь причина – это собственные глупость и недомыслие. Осталось только узнать сможет ли он это признать и принять. Смог.
- Я не подумал...
Растерянность и раскаяние на мордочке кажутся совершенно искренними. Как и у Рамона. А еще у сына в глазах проступает испуг. Он смотрит на Росио и вздрагивает. Ну, что, голубь мой, и ты теперь понял, чем все могло для вас закончится?
- Простите… - неслаженно, но на два голоса.
- Прощения будете просить не у меня. А вон… - кивок в сторону опять повесившего голову Рамона, - У его матери. Она чуть с ума не сошла. И у старого Бийо. А еще у капитана Инсаны и его людей, которым пришлось вместо того, чтобы отдыхать в тепле и сухости, разыскивать вас. Все ясно?
- Да.
- Ладно, буду думать, что вы все осознали и прониклись. Но у меня к вам еще один вопрос, молодые люди. Вам разве никто и никогда не говорил, что брать чужое нехорошо?
Сопят и опять краснеют оба. Но слово на этот раз берет Рамон.
- Мы же не насовсем… Мы бы вернули...
- Надеюсь. Но объяснять это Бийо будете сами. Все, пошли прочь! Завтра решу, что с вами делать дальше.
Росио облегченно вздыхает, но Рамона отсрочка не радует. Он не разделяет безмятежности кузена, для которого из-за возраста есть пока только сегодня и сейчас. А Рамон все-таки старше и его так легко не провести. И он понимает, что разговор все равно не окончен, и поэтому повторяет, каким-то неожиданно напряженным, замирающим голосом:
- Папа? Ты же не отправишь Росио домой? - и смотрит, выжидающе и серьезно, словно если отец скажет сейчас «да» для него рухнет весь мир.
- Нет… - чуть помедлив ответил Диего и махнул рукой, указывая на дверь. Его это день вымотал побольше мальчишек. И все что сейчас хочется, так это допить вино и пойти к жене. А еще спокойно подумать над тем, что может быть, своим слишком милосердным решением он не решил проблему, а наоборот удвоил её.
Но он-то как раз прекрасно понимает, что сам виноват не меньше других участников всей этой истории. Он и никто другой раздраконил мальчишек. Разве он не догадывался, к чему все идет. Как Росио смирно сидел и внимал каждому слову, чуть ли не открыв рот, хотя у него обычно шило в заднице. Неуловимый капер, наводящий ужас на побережье три навигации подряд. Одноглазый капитан Баррос, повешенный на рее собственного корабля. Немыслимые сокровища, которые за минувшие двести лет так никто и не нашел. Он же видел, как загорелись его глаза! Видел, но ничего не понял.
Конечно, кто мог ожидать такой прыти и, надо признать, немалой сообразительности от почти восьмилетнего мальчишки. Безалаберности, впрочем, тоже, но она его летам соответствует. Другие в его возрасте вполне довольствуются деревянными лошадками и деревянными же корабликами. А этому уже понадобился настоящий!
Но его Рамон! Как он мог?
Это какой-то удивительный дар - увлечь за собой. Уговорить, убедить, заставить поверить. И он либо есть, либо его нет. Ни воспитанием, ни опытом подобного не добиться. Можно только развивать и совершенствовать.
А мальчишка наделен им в полной мере. Это ж надо, чтобы Рамон, уже вполне для своих лет понимающий, что можно, а что нет, так повелся.
Жена, куда больше понервничавшая и передумавшая тоже не мало, дожидалась мужа уже лежа в постели. Лицо её было очень бледным, в тон кружевному чепцу, спрятавшему роскошные косы. В спальне сильно пахло настойкой кошачьего корня и еще какими-то травами. Сидевшая у изголовья кровати служанка тут же поднялась, поклонилась и оставила супругов вдвоем.
- Это не мальчишка, а какое-то наказание, - пробормотал дор Диего, развязывая шейный платок, - У него вместо головы Королевский Совет времен Франциска Великого. Просто ураган идей! Ты представляешь, они хотели найти сокровища Барроса.
Женщина улыбнулась, устало, но светло. Ее пальцы расправили складочку на одеяле.
- Представляю. Но он не первый.
Диего не выдержав, хохотнул. Легенда о сокровищах будоражила умы не одного поколения марикьярских мальчишек. Он сам не был исключением.
- Да, я помню… У моего отца была тяжелая рука.
Жена чуть завозилась и немного приподнялась, опираясь на подушки. Она по-прежнему улыбалась, но взгляд её стал тревожным.
- Хорошо все, что хорошо кончается. Ты их накажешь?
- Конечно. За свои поступки надо отвечать, - маркиз аккуратно повесил свой мундир на спинку стула и присел на край кровать, рядом с женой. И накрыл своей широкой ладонью изящную, тонкую ручку. Пальцы женщины, несмотря на то, что в спальне было очень тепло, казались ледяными.
- Не волнуйся. Лупить их я не стану. Хотя по-хорошему, надо бы выпороть обоих, что б впредь было не повадно.
- Тебе это, помнится, не сильно помогало…
- Не сильно, да. Хотя, конечно, немного остудило пыл.
- Ну, так что ты решил?
- Я велю им завтра же отправиться к Бийо и для начала принести извинения. А потом помочь с ремонтом лодки. Старику тяжело будет управиться с этим одному, с его-то руками…
- А что бы на это сказал Алваро?
- Думаю, то же самое. Пусть учится исправлять последствия собственной глупости собственными же руками. Не думаю, что соберано желает вырастить из сына неженку и белоручку - с усмешкой произнес маркиз Альмейда и нежно поцеловал жену в лоб.
Бийо уже и припомнить не мог, когда к нему обращались более почтительно чем «Эй, ты!». Обычными были «урод» или «грязный пропойца».
А тут надо же, «сударь»! Да еще «уважаемый»! Бийо даже дар речи потерял.
Перед ним стоял чистенький, домашний мальчик, явно из тех благородышей, что никогда и внимания не обратили бы на старика. По росту, из недешевой ткани курточка. Аккуратные маленькие сапожки из мягкой кожи, хотя даже дети дворян летом носятся босиком. Ну, чисто принц к нему пожаловал, не иначе! И открытый, уверенный взгляд. Ни брезгливости, ни превосходства, разве что любопытство, но не обидное. Бийо привык к другому. Он знал, что его увечье притягивает чужие взоры и вызывает интерес, как к какой-то выбивающейся из общей гармонии мира и отнюдь не украшающей его диковине. Он сам себе казался в глазах других людей укором их совести, за то, что они все такие благополучные и здоровые и лишь он никуда не годный, никчемный урод, от которого даже кошки шарахаются. Что уж говорить о детях! А этот вот надо же, не боится совсем… Вернее хочет показать, что не боится.
Приятель у странного пацаненка выглядел попроще, да и постарше значительно. Но тоже не уличная голодрань. Тот офицер, что вернул ему лодку и еще сунул довольно увесистый кошелек, намекнул, что не стоит больше орать о своей пропаже на улицах каждому встречному и поперечному, и вроде бы обмолвился, что «Трепанга» угнали мальчишки. Так значит эти что ли? Ну и дела!
Конечно, первым желанием у Бийо было отвесить обоим богатеньким лоботрясинам по хорошему подзатыльнику, а потом обматерить так, чтобы они и дорогу к его дому забыли.
Нет, ну вы только представьте! Какая наглость! Украсть у него лодку!
Но он почему-то этого не сделал. И вовсе бы его не смутил маячивший неподалеку пожилой мужчина, судя по всему, сопровождающий парочку то ли слуга, то ли нянька. Но возможно потому, что почти забыв о том, что кто-то может отнестись к тебе как к человеку, а не презренному изгою, легче отбросить и все обиды. А может и из-за того, что сознательно отодвинувшись ото всех и вся, старый Бийо только сейчас почувствовал, как же устал от своего беспросветного одиночества. Лицо вечно угрюмого старика немного посветлело.
- Звать то вас как, салажата?
Две пары глаз. Пронзительно-синие, как море в конце месяца Летних Скал, и бархатно черные, как ночное небо все в те же Летние Скалы. И две совершенно искренние улыбки, у того, что помладше, чуть-чуть плутоватая.
- Рамон, сударь. К вашим услугам… - с достоинством и как полагается первым представился старший.
- Росио, сударь. К вашим услугам… - мгновением позже отозвался второй.
И старик, потрясенно глядя на протянутые к нему в открытом и честном жесте детские ладошки, одну маленькую и узкую, а другую покрепче и пошире, с длинными, уже сейчас сильными пальцами, внезапно растрогался. Ему так давно никто не подавал руки. Один вид изуродованных, страшных культяпок вызывал у людей отвращение и ужас, а эти, надо же, не побрезговали. Рыбак совсем оттаял, сморгнул набежавшую слезу и шмыгнул носом:
- Можете называть меня дядюшка Бийо…
Много позже, Рамон с особым удовольствием вспоминал именно то лето, оказавшееся таким богатым на приключения. Вот как интересно бывает. В детстве дни кажутся огромными, просто бесконечными. Столько всего происходит с утра до вечера, что потом все сливается в какой-то яркий и немного сумбурный круговорот. А тут он помнил все так ясно и четко, словно все произошло только вчера. Они с Росио повадились бегать к Бийо, и отец не имел ничего против. Нет, с кузеном им было очень неплохо и вдвоем, и всегда бы нашлось, чем заняться, но в компании старика было тоже интересно. Уже потом Рамон сообразил, что все было не просто так и, скорее всего, у отца был какой-то предварительный договор со старым рыбаком. Что-то такое было в Бийо, из-за чего он ему доверял. К сожалению, когда повзрослевшему Рамону в соответствии с чином стали доступны архивные документы, он не нашел ничего, кроме скупых строк послужного списка. А отец так никогда и не признался и только загадочно улыбался на все его расспросы.
Оказалось, что угрюмый рыбак, которого до того дня они с Росио сильно побаивались, совсем не так мрачен и тоже очень рад их обществу. Он научил управлять своей лодкой и еще целой куче всяких важных мелочей, которые знать было полезно. И о них бы не рассказал ни один даже самый просвещенный ментор.
Как, например, исхитриться и разжечь костер из плавника на пронизывающем морском ветру, как правильно потрошить рыбу и что обычная салака, просто обсыпанная солью и запеченная на углях это потрясающе вкусно.
Они с Росио сердито шипели и дули на обожженные пальцы, потому что дождаться, когда хоть немного остынет, было совершенно невозможно, а старик с нерастраченной теплотой смотрел на двух мальчишек и рассказывал им сказки про глупую камбалу, потерявшую своих мальков на морском дне и еще травил матросские байки, коих знал превеликое множество. Многие из них были совсем не для детских ушей, по крайней мере Рамон, уже кое-что соображающий в вопросах откуда появляются дети, смущенно краснел. Росио же, пока сохранивший полнейшую невинность, от изумления округлял свои и без того большие глаза, но расспрашивать самого Бийо не решался. Зато потом приставал к Рамону, а тот снова краснел и заикался, пытаясь в меру своих скромных познаний объяснить дотошному кузену то, о чем тоже имел довольно смутное представление.
А еще, на рыбачьей лодке они доплывали до крошечных бухт, что изрезали побережье Марикьяры, и куда с берега казалось невозможным спуститься по практически отвесным скалам.
Сквозь прозрачную, почти спокойную воду можно было видеть ползающих по дну морских звезд и ежей, любоваться на волшебные фонарики медуз с мерцающими и переливчатыми вкраплениями в их студенистых телах и длинными бородами жгучих щупалец. Ленивые волны еле-еле колыхали ленты морской травы, в которой резвились стайки мелких рыбок, и верилось, что их можно поймать рукой.
Рамону нравилось здесь плавать, а еще лучше было просто раскинув руки покачиваться на воде и смотреть в небо. И если при этом стараться не моргать, в какой-то миг мир словно переворачивался и начинало казаться, что наоборот, он висит где-то в пустоте, над бескрайней синей бездной и только мягкие объятия теплых волн удерживают его от падения.
Росио же упорно сидел в лодке, при том что плавать он в общем-то, пусть и довольно плохо, но умел. Все мальчишки, выросшие рядом с морем, держаться на воде начинали чуть ли не раньше чем ходить. И было удивительно, что его бесшабашный друг панически боится глубины.
Рамон не понимал причин этого страха до того момента, как Росио ему рассказал, что его напугал старший брат. Он как-то поднырнул под ничего не подозревающего мальчишку и резко и сильно дернул за ноги. Росио тогда чуть не захлебнулся и в месте с испугом от того, что он ничего не может поделать, когда морская вода заливает рот, ноздри и слепит глаза, в нем, в самой глубине его существа намертво угнездилось недоверие к водной стихии и какой-то парализующий ужас. Рамон пытался ему помочь, уговаривал не бояться, придерживал за руки, заходя вместе с ним в море, и терпеливо повторял, что нет ничего страшного, и даже если что и случится, он всегда успеет и его не бросит.
Росио цеплялся за его пальцы, упрямо и сосредоточенно поджимал губы и честно забирался в воду по шею. А потом случалось из раза в раз одно и тоже. Мальчишку начинало трясти, он вырывался, и отчаянно молотя руками и ногами, плыл обратно, к спасительному берегу.
Бийо довольно долго наблюдал за этим безобразием, но однажды не выдержал. Подкараулил безмятежно рассевшегося на корме лодки Росио и уцепив его тремя пальцами левой руки за шиворот, широко размахнулся и закинул его в воду, почти на полтора десятка бье, благо силы у старика было еще достаточно. Росио, не ожидая такого коварства, даже пикнуть не успел. Рамон тогда чуть не бросился на старика с кулаками. Чуть, потому что в следующий миг сам прыгнул в воду и поплыл к нелепо барахтающемуся другу и не успев сделать даже пары гребков с удивлением понял, что помощь ему уже в общем-то не очень и требуется. Движения стали увереннее, испуг на лице сменился сначала недоумением, изумлением, а потом Росио засмеялся. Звонко и заливисто. Вода тут же попала ему в рот, он закашлялся и зафыркал, тряся головой, но идти ко дну уже совершенно не собирался.
А Бийо, стоя в лодке, поучающее поднял вверх указательный палец и торжественно провозгласил, что вот так давно и было надо. И с тех пор дело пошло на лад. Страх перед глубиной у Росио как отрезало.
- А ты молодец, - говорил потом Рамону старый Бийо, - За другом готов и в огонь, и в воду.
На узких, почти скрытых бородой темных губах усмешка и лукавое веселье в глазах, а еще какая-то удивительная, колдовская мудрость, и почему-то Рамону именно сейчас кажется что, наверное, такие же глаза бывают у волшебников из сказок. Только Бийо совсем не волшебник, он всего лишь одинокий, несчастный и почти спившийся старик, но ощущение, странное и затягивающее, что он знает о чем-то куда более важном, не отпускает, рука, казавшаяся еще недавно уродливой и страшной, а теперь вполне привычной, ложится на теплую макушку:
- Эх, дурачок. Главное не растеряй это…
Еще не совсем простив рыбаку его жестокость по отношению к кузену, Рамон строптиво мотает головой, а Бийо смеется. Далекая яркая звезда отражается у него в зрачках и на Рамона внезапно обрушивается странное, непривычное и совсем недетское ощущение, что кроме этого вечера, моря и их троих в мире ничего больше нет…
Бийо первым прерывает это наваждение, встает и потягивается, Рамон слышит, как хрустят натруженные суставы, и неожиданно гаркает:
- Все, салаги! Отбой! Построение завтра в восемь!
А в следующее мгновение в круге света, очерченном костром, появляется Хосе. Отец волнуется и послал его за загулявшимися мальчишками. И все опять становится на свои места, завтра ждет новый день, полный неожиданных открытий и ничем пока незамутненным счастьем, и кажется, что так будет всегда…
Ему скоро двенадцать, а тебе покатился семнадцатый год. Это твое последнее вольное лето. Осенью будет Лаик. Нудные и холодные дожди, бесконечная зима и странные северные люди.
А Росио здорово вытянулся за то время, что вы не виделись, но похоже, тебя ему все-таки никогда не догнать. Мать сокрушается, что штаны и рубахи становятся малы быстрее, чем их успевают шить. И все время хочется есть. Росио ржет над тобой, когда за обедом ты, стесняясь, уже в третий раз просишь добавки.
- Рамон, ты лопнешшшь! – ехидно шипит и пинает тебя под столом ногой.
- Не лопну, тощщщий малёк! – ты никогда не остаешься в долгу.
Росио завидует. Пытается не показать виду, но завидует. Нет, не тому что ты старше и уже почти взрослый. Это никогда не было для вас хоть какой-то помехой. Просто в твоей жизни очень скоро все изменится и сильно. А он опять вернется к своим менторам и урокам.
Вот как странно, да? В детстве всего один год кажется такой существенной разницей. А ваши почти пять так и совсем непреодолимым препятствием. Куда как естественней тебе было бы подружиться с Карлосом. Вы почти погодки. Но почему-то прикипел ты сразу и безоговорочно к Росио.
Как и он к тебе. «Да у них любовь с первого взгляда!» - хохотал соберано Алваро, глядя на двух приятелей, не разлей вода.
И все же кто он для тебя, Рамон? Троюродный брат? Cамый лучший на свете и самый надежный друг, неугомонный заводила и выдумщик? Будущий сюзерен?
Понимание приходит неожиданно, словно до этого дня перед глазами было мутное стекло, искажающее все, что ты привык видеть каждый день, а потом оно внезапно исчезает.
Летний Излом на Марикьяре празднуют со всей широтой южной души. Карнавал, танцы всю ночь до упаду, костры на площадях города и по побережью. И полные реки вина. Но главное развлечение - шуточная, но с большим размахом баталия, где вместо снарядов - спелые апельсины. На рукавах синие и алые ленточки. Дружба на века дело хорошее, но иногда можно и выпустить пар. Никто из мужской половины города не остается в стороне. Разве что совсем дряхлые старцы и младенцы на руках своих матерей. Словно это настоящая война. Служанки, кухарки, цветочницы и знатные дамы и девицы снисходительно наблюдают за побоищем с балконов и из окон, одаривая приглянувшегося героя брошенным цветком. Кругом бедлам и гомон стоит страшный. Заслуженные морские офицеры, строгие командиры ведут себя, как разыгравшиеся дети. О званиях и чинах сейчас никто и не вспомнит.
- Альберто, ну ты и мазила! - басит здоровяк в боцманской куртке тому, кто завтра опять оденет адмиральскую перевязь и поднимется на капитанский мостик. А он сам щелкнет каблуками, отдавая честь. Но это лишь завтра, сегодня они равны. И, конечно, тут же вертятся все городские мальчишки. Куда же без них! Потешные «порученцы», «оруженосцы» и «адъютанты» сбиваются с ног, подтаскивая корзины полные налитых соком и солнечным светом снарядов.
А сыну соберано нужно больше всех. Он рвется на передовую.
- Куда лезешь! Затопчут! – здоровенная матросская пятерня, не разбирая табеля о рангах, сгребает его за шиворот и отшвыривает назад. Ты видишь, как у Росио от гнева раздуваются ноздри, но обычно скорый на язык, ответить нахалу он не успевает. Пущенный чей-то меткой рукой оранжевый шар летит в вашу сторону и ты, не думая, что и зачем делаешь, заслоняешь Росио собой. Тупой удар в грудь, довольно болезненный, так что даже сбивается дыхание. Перезревший апельсин трескается и вся рубашка залита соком.
- Закрывший своим телом сюзерена уходит в Рассвет, – голос у Росио не насмешливый, не ехидный, а наоборот, какой-то задумчивый и немного удивленный. Да ты и сам удивляешься: это как озарение, потому как в тот самый миг понимаешь, что будь настоящая война и настоящие пуля или кинжал, ты поступил бы точно так же. Но в твоем порыве нет ничего от почтения перед титулом или кровью, все это шелуха. Важно одно – ближе и дороже его никого у тебя нет. Мать и отец не в счет.
А бой на улицах продолжается. И «Синие», кажется, побеждают.
Хохот, азартные и восторженные вопли, и такие тирады отборной моряцкой ругани, что невольно алеют уши. У тебя. Росио сам бранится, как хорошо поддавший боцман, и когда только успел нахвататься?
- Эй, салаги! Прикройте! На абордаж!– орет высоченный лохматый парень, созывая команду на прорыв. Росио тут же срывается с места, а ты успеваешь увернуться от нового снаряда, метившего тебе в голову. Все правильно, на войне нечего ротозейничать. И ты, чуть не поскользнувшись на апельсиновой кожуре, скрывающей сейчас камни мостовой, кидаешься вперед, стараясь не упустить из виду смешной чернявый хвостик, перевязанный синей ленточкой…
Родители в этот раз отмечают Излом дома. Последнее время мать неважно себя чувствует, и отец остался с ней. Его немного встревоженный взгляд теплеет, когда вы, хохочущие, перемазанные в липком, сладком соке с головы до пят вваливаетесь в гостиную. И замираете перед огромным зеркалом. О да! Одно дело смотреть на соратника по оружию и потешаться над застрявшими у него в волосах косточками и апельсиновыми шкурками и совсем другое оценить всю картину целиком, понимая, что сам выглядишь ничуть не лучше. Росио сгибается пополам и стонет, что у него уже живот болит от смеха. И везде этот одуряющий цитрусовый запах, вам от него не отмыться теперь с неделю.
А вечером ждет побережье. Костры и фейерверки. Это все, конечно, очень здорово, но вам уже интересно не только это. На Марикьяре живут лучшие в мире девушки, это ты знаешь точно. Надо лишь сделать пару глотков вина для храбрости и можно полным курсом вперед. Выбор воистину хорош, но почему-то вместо того, чтобы, наконец, побороть свою стеснительность, ты ищешь взглядом Росио.
И только теперь замечаешь, какой же он красавчик, твой кузен. Тоненький, гибкий, стремительный и легкий в движениях. Девочки уже сейчас вьются вокруг стайками. Он выбрал самую бойкую и теперь с ней танцует. Белозубая улыбка, яркие синие глаза...
И тебе становиться так муторно, что ли… Муторно, тоскливо и ужасно обидно. Сам не знаешь почему.
- Я устал, - ты врешь ему впервые. Не лукавишь, не хитришь, а именно врешь. И он прекрасно это распознает и недобро щурится.
Праздник остался далеко за спиной. Здесь почти не слышно ни звуков музыки, ни смеха. Только мягкий шелест набегающих волн и огромные, низкие звезды над головой.
- Рамон, что с тобой? – с совершенно несвойственным ему терпением и удивляющим тебя беспокойством повторят Росио свой вопрос.
- Я, правда, устал… - от придуманной на ходу отговорки отступиться сложно. Да и не знаешь, как объяснить, это глупо, наверное, ужасно, и смешно тоже, Росио вряд ли поймет, что до тебя самого только сейчас доходит, что то время, когда казалось что вас только двое, и что ты все для него, так же как и он для тебя, безвозвратно прошло. В мире есть и другие люди, и ты не сможешь навсегда удержать его при себе. Да и бесполезно, и не нужно все это, так же как бессмысленно пытаться ловить ветер горстями.
Для Росио все пока проще, ему не ясна очевидность твоих открытий, и он видит лишь то, что лежит на поверхности:
- Ты это из-за Марии? – беспечно фыркает и машет рукой куда-то в сторону далеких костров. А тебя внезапно охватывает злость. Вот как! Значит ту красивую девчонку зовут Мария, но ты и сам на нее засмотрелся, уж себе-то не лги. Правда, еще до того, как увидел её с Росио.
- Хочешь, познакомлю, - с безоглядной щедростью предлагает кузен, для него все пока легко и просто и совсем ничего не жалко для тебя.
Остается только хмыкнуть и сделать вид, что раздумываешь над его словами, а потом в тон ему же отшутиться;
- Да ладно! Можешь оставить себе. Я получше найду.
А он уже смеется. Заразительно и звонко, как всегда, и тебе вдруг становится стыдно за свои нелепые мысли и за то, что ты позволил себе усомниться в своей важности для него. Есть другие и есть ты, и в этом вся разница. И этого на самом деле так много, что ничем и никогда не переломить.
- Ну так, может, вернемся? - отсмеявшись спрашиваешь ты, а он мотает головой.
- Да ну! Надоели эти девчонки!
Родители отпустили вас до утра, и домой уходить совсем не хочется. Ты выжидающе смотришь на Росио, ожидая, что он сейчас обязательно что-то придумает, как всегда, у него никогда не задерживается с очередной идеей, да и жалко упускать такую ночь, вольную и по-летнему короткую.
- Пошли лучше к Бийо, - мгновением позже предлагает он. И ты согласно киваешь. Вы действительно совсем позабыли про старика…
А лето после Излома срывается в галоп. Вы не замечаете дней.
Конечно, строить из камней домики для крабов и носиться с дикими воплями по побережью, распугивая чаек, вам уже не солидно. Ты сам кажешься себе ужасно взрослым, да и Росио воображает, что он не ребенок.
Вместо деревянных палок теперь учебные рапиры. Ты самонадеянно считаешь себя уже не совсем дилетантом, но Росио преподносит сюрприз за сюрпризом. Кажется - что может быть легче, чем справиться с мальчишкой. Ты сильнее и выше, да и опыта конечно больше. Но нет, он уже сейчас не такой простой противник. Верткий и быстрый, как мангуст. И такой же неутомимый. Попробуй-ка его достань! По сравнению с ним ты чувствуешь себя ужасно шумным и неуклюжим. Потоптавшись всего лишь минут пять, со шпагами, по этой жаре, ты начинаешь обливаться потом, а он даже не сбивается с дыхания.
А еще вы много ездите верхом, но на своих двоих путешествовать лучше. На Марикьяре полно мест, куда на лошади не добраться. Вы доходите до Дальней бухты, как называете ее для себя. Здесь кроме вас никто не бывает и можно купаться голышом. А потом валяться на горячем песочке, который на самом деле не настоящий песок, а перемолотые за столетия упорным прибоем в мелкое крошево миллионы ракушек. Да и подтачиваемые морем скалы Марикьяры это не только базальт и гранит. Ты таскаешь ему разноцветную гальку: тут и нефрит, и яшма, и халцедон. А еще какой-то совсем незнакомый камень с золотистыми прожилками и вот этот, темно розовый, и пронзительно голубой. Где-то, в далеком Талиге за них платят бешенные деньги, украшая свои дворцы и особняки.
А рядом с тобой младший сын соберано Кэнналоа, плюхнувшись на живот и болтая в воздухе босыми пятками, выкладывает на песке диковинные фигурки.
Вот топорщит плавники плоская забавная рыба, переливается всеми цветами радуги странная ящерица, которую он упорно называет ызаргом. Ты никогда не видел этих зверей, но уверен, что такая красота вряд ли соответствует действительности. А вот птица у него не получается.
- Тьфу! Какой-то гайифский павлин! – фыркает Росио и быстро перемешивает камушки.
А до тебя только сейчас вдруг доходит, что уже довольно долго ты пялишься на его спину, на сведенные лопатки, на полупрозрачные песчинки, ссыпавшиеся треугольничком к пояснице и на кристаллики соли в подсыхающих иссиня-черных волосах, густоте которых позавидовала бы любая, самая капризная красавица.
Он поворачивает голову и смотрит на тебя из под чуть опущенных ресниц. И тебя внезапно обдает жаром. По всему телу, тугой, плотной волной. А ведь ты уже действительно большой мальчик, Рамон. Здесь, на юге, взрослеют рано и у многих в твоем возрасте уже есть дети… А может все дело в снах? Странных и томительных. Утром ты не можешь вспомнить, что было в них, они изменчивые и никогда не повторяющиеся. Только одна вещь остается постоянной – это чьи-то зовущие, шальные и пьяные, синие глаза…Ты, кажется, где-то их видел. Но где? Не подскажешь, нет?
- Я хочу искупаться – как можно небрежнее бросаешь ты и быстро вскочив на ноги разворачиваешься к Росио спиной. Не годится еще пока ребенку, как бы тот не отнекивался и не злился, когда его так называют, видеть твою реакцию. Никак не подобающую, с какой стороны не посмотреть.
В воде тебя немного отпускает. Солнце, стоящее в зените, бьет в глаза и приходится часто смаргивать.
Сзади шум и поднятый фонтан брызг. Как будто со стапелей спустили корабль. Это так Росио влетает в воду. И выныривает чуть впереди тебя.
- Ты же не хотел?
- Я передумал. Ну что, до камней?
- До камней!
- Вот посмотришь, на этот раз я буду первый! – заносчиво фыркает и уходит под воду.
А ты даешь ему с десяток мгновений форы, и лишь потом кидаешься догонять.
Вот плаваешь ты все равно намного лучше его. Хоть какой-то повод для гордости и совсем беззлобных подначек…
Ветра Марикьяры полощут алые и синие флаги. Над бойницами форта взвивается белый дымок, чтобы через мгновение ударить по ушам грохотом выстрелов, приветствующих корабль, входящий в порт под вымпелом соберано Кэналлоа. Ответная любезность не заставляет себя ждать.
Выстроившиеся как на параде офицеры и матросы, солдаты городского гарнизона замерли и спокойно ждут. Ты вместе с ними, но сердце бешено стучит от нетерпения.
Тебе девятнадцать, а Росио четырнадцать. У тебя впереди первый настоящий и заслуженный отпуск. Ты уже мужчина и бравый вояка. Не поперхнувшись, лихо глотаешь касеру и не краснея целуешь девчонок в губы. Ты даже понюхал настоящего пороху. И поблевал через борт, в один из особо яростных штормов. Пару раз чуть не свалился с вантов. И даже успел подраться на дуэли, из принципа, лишь бы подраться. Так что причин погордиться собой и лишний раз похвастать новенькой перевязью хоть отбавляй. Правда, аппетит до сих пор так и не стал меньше. Вся команда ржет над тем, что теньент Альмейда прожорлив, как кит-полосатик.
Кузен тоже сильно изменился и дело даже не в том, что он больше не худенький, подвижный мальчик с синими глазищами в пол-лица. По сходням ступает, ан нет, увидев тебя, все же сбегает юноша, обещающий в скором времени превратиться в потрясающего мужчину. И хотя улыбается он так же охотно, глаза у него не смеются. Нет больше беззаботного шалопая Росио. Вместо него – наследник древнего рода. Единственный. Последний кто уцелел.
Прошедшей зимой погиб Карлос…
Часть II
В большом доме коменданта даже с появлением Росио теперь тихо. Мать болеет и почти совсем не встает. Правда, весной ей стало немного получше, и пожилой лекарь, уже четвертый или пятый на памяти Рамона исполнен оптимизма. Немного повеселел и отец. Но все равно, слуги разговаривают вполголоса, и постоянно пахнет тревожно и горько какими-то настойками. И этот запах, не смотря на почти целый день приоткрытые окна не в силах перебить ни свежий ветер с моря, ни аромат цветущих в саду роз. В этом году они особо буйствуют. Все плети усыпаны бутонами, очень крупными и тугими, и когда они раскрываются из-за обилия цветов почти не видно листьев. Пакита, перебравшаяся в их дом, потому как никак не годится оставлять его без женского присмотра, говорит, что никогда не видела ничего подобного. И вздыхает, что надо же, у кого-то садовники не знают чем еще угодить капризным красавицам, а у них, совсем позаброшенные бедняжки, получают внимания меньше, чем сорняки вдоль дороги и вот какое за это роскошество.
А у Рамона от навязчивого сладкого запаха болит голова. И почему-то тревожно. Никогда раньше не было такого. Наверное, и, правда, слишком уж много роз в этом году…
Но этим летом и без цветов достаточно непривычного.
Рамон впервые испытывает в присутствии кузена смятение и не знает чего ждать. Да и как себя с ним вести тоже. До него только теперь доходит, как же на самом деле велика пропасть между ними. Он всего лишь сын марикьякского рея, мечтающий когда-нибудь стать адмиралом. А может, ничего и не выйдет, но какая, впрочем, разница, капитаном-то уж будет точно. А отец Росио - второй человек в государстве, в верности которому он присягнул. Вбитые уставом верноподданнические настроения в первый момент берут верх, правда Росио их тут же осаживает. Обещание получить в лоб, знаете ли, довольно быстро охлаждает пыл, и Рамон с облегчением выдыхает. Что бы ни произошло – Росио все такой же. По крайней мере для него и рядом с ним. А вот с остальными… И откуда что взялось, непонятно, или же просто сам Рамон этого не замечал до поры до времени, но глядя на то как его кузен держится и говорит с другими людьми становится даже немного жутко. Росио, наверное, и сам этого еще не знает, пока не чувствует, но во всем, в интонациях голоса, жестах, манере вести себя, он напоминает соберано Алваро до дрожи. И даже не внешне, нет, хотя у обоих в чертах очень много общего, но и разного тоже не только один лишь цвет глаз, даже если учесть что Росио еще только станет и выше и крепче. Скорее здесь дело в одном лишь ощущении от его присутствия. Словно ты касаешься какой-то древней неукротимой силы, опасной и в тоже время невероятно притягательной. Наверное, нечто подобное должен испытывать охотник, подкрадывающийся к черному льву. А, может, и нет ничего такого, и все это Рамону лишь кажется и на самом деле Росио такой же мальчишка, что и он сам, ну разве что выпало ему родиться в семье кэналлийских герцогов. Или правильнее было бы сказать - не повезло…
И почему-то только теперь Рамон вспоминает обо всех этих слухах, про проклятие рода Алва. Ни на Марикьяре, ни уж тем более в Кэналлоа об этом стараются не говорить. Конечно, всегда найдутся и несправедливо обиженные и недовольные, но в целом его земляки удивительно единодушны в любви к своим правителям.
А вот в Талиге все не так просто. Пол года в Лаик разбили большую часть юношеских иллюзий Рамона. И пусть по законам школы оруженосцев им на время обучения полагалось отказаться и от титула и от родового имени, подумаешь, какая великая тайна! Не так уж и много в стране семейств, чьи дети достойны вступить в унарское братство. Так что на второй день они все уже знали, кто есть кто и откуда, и чьи родичи в фаворе, а чьи в опале. Но все равно, это ведь очень неприятно, когда однокашник, свой в доску парень и добрый приятель, вдруг, словно бы между делом, говорит, что твой сюзерен - потомок предателя. И что ответить на подобное: что он ошибается и чего-то не знает? И не имеет права судить сгоряча. А может еще вызвать на дуэль или, не требуя никаких объяснений, так как принято у них на Марикьяре, просто двинуть в челюсть, чтобы заткнулся. А потом отправиться с позором домой, распрощавшись со всеми мечтами. Но ведь он не один такой. И всем рот не закроешь. Да и что об этом знает сам Рамон? Та история почти четырехсотлетней давности явно была не такой однозначной и разделенной только на черных и белых. Победителей не судят, это так. И разве докопаешься теперь, кто на самом деле был прав, а кто виноват. Но даже если и числился среди предков Алва один подонок, при чем здесь мальчишка, что за свою пока недолгую жизнь не сделал никому ничего плохого. Или его единственная вина только в том, что в его жилах течет та же кровь?
Но именно поэтому, когда Росио начинает приставать с просьбами рассказать о Лаик, Рамон старается отшутиться и перевести тему на что-то более нейтральное.
Кузену еще только предстоит доказывать дуракам и подхалимам чего он стоит на самом деле. И он это сможет, вот уж в чем Рамон никогда не сомневался, но начинать придется как раз с унарского «загона». Наивно думать, что раз ему самому досталась своя доля и сплетен и пересудов за спиной, то Росио ничего не останется. Как раз наоборот. Слишком уж много тех, кто ненавидят род Алва и отнюдь не за прошлые дела. А только за то, что именно сейчас у них есть богатство и власть, которые и не снились этим толстозадым лентяям. И всегда намного легче объяснить чужой успех заложенной душой и мистической сделкой с Леворуким, чем оторвать пятую точку с насиженного места. Пойди, возьми, заслужи, докажи, раз тебе так хочется и неймется, и нет никакой жизни без этого – именно так считал всегда Рамон. Но вот надо же, как страшно кому-то за собственную жизнь. Злобно шипеть вслед ведь куда безопаснее.
И даже в те свои наивные семнадцать Рамону хватило ума понять, сколько на самом деле грязи кроется за всеми этими первыми – пятыми – пятнадцатыми в реестре выпускников. А поначалу он думал, что здесь все будет честно. Конечно, ведь это настоящее воинское братство, романтика, кошки ее дери! Но как же на самом деле все просто. Нужен или не нужен. А до них самих, их желаний и чаяний, да и способностей, никому нет дела. Они как безмозглые молодые бычки на ярмарке. Вот это может пойти на развод, его оставим, а вот этого пора на скотобойню, а этого загоним обратно в хлев, сам потом сдохнет от старости. И все это решается не в серых стенах бывшего монастыря танкредианцев, а в помпезных кабинетах и на чинных советах, где люди, которых они не видели и в глаза, держат в руках нити их судеб.
Рамону повезло, он был нужен, так что менторы Лаик его особо не доставали.
Другим попадало куда сильнее. Особенно тем, кто оказался в категории не очень угодных короне. И самым ретивым на этом поприще был мэтр Готье, преподававший унарам описательные науки. Может мерзкий старикашка и был неплохим ученым, об этом Рамон так никогда и не узнал, но то, что он никуда не годный педагог было ясно всем. Всего за один урок он сумел внушить сильное отвращение к своему предмету и к своей персоне. Но это было бы пол беды, если бы он хотя бы скрывал свою явную неприязнь ко всем этим богатеньким недорослям, которым вынужден подтирать сопли. Любимым развлечением мэтра Готье было вытащить кого-нибудь в центр учебной комнаты и заставить искать на карте Создателем забытую деревню на границе Дриксен и Гаунау или россыпь никому не нужных островов у побережья Йерны, задавая коварные наводящие вопросы и только еще больше запутывая очередную жертву. И при этом отпускать ехидные комментарии в духе того, что лучше бы их родители прислали в Лаик лошадей, они бы и то быстрее запомнили.
Сам Рамон грезил дальними странами и с малолетства мог часами просиживать над атласами и картами, так же как Росио над историческими хрониками. Это было одним из самых любимых занятий Рамона, и все эти странные и труднопроизносимые названия давным-давно отпечатались у него в памяти. Так что мэтру Готье подловить его удавалось крайне редко. Пару раз обжегшись на немаленьких познаниях невозмутимого марикьярского парня, он оставил его в покое.
А еще у Рамона в некотором смысле была совершенно счастливая внешность, что называется, никогда и ни за что не подумаешь. Самый рослый и самый степенный из всех «жеребят» он внушал наставникам уверенность в своей полной благонадежности и отсутствии хоть малейшей склонности к дурацким мальчишеским выходкам. В том что их мнение ошибочно и очень сильно, сын рея Альмейды естественно признаваться не стал, но зато быстро просек, что вытаскивание утопающих за уши из дерьма, дело рук самих утопающих и, пользуясь тем, что однокорытники не сговариваясь между собой признали его «старшим по званию» организовал что-то вроде спасательной команды.
Таланты и способности каждого нашли применение. Так что самая частая мера пресечения любого вольнодумства и непокорности – остаться виновнику без ужина в их выпуске справедливо считалась не такой уж неприятной, да и передать в ледяной карцер одеяло, а то и флягу с касерой как правило удавалось. Любой, попавший под горячую менторскую руку, мог рассчитывать на дружескую помощь и поддержку. Возмездие тоже не заставляло себя ждать.
Со сморчком Готье правда вышла отдельная история. К концу обучения он допек всех без исключения унаров, даже тех, кто вроде как числился в любимчиках у начальника школы, полковника Дюваля. Ни подпиленные ножки стульев, ни прибитые к полу любимые войлочные туфли, ни смазанная маслом ступенька кафедры, ни подкинутое протухать в личную комнату мэтра Готье, проткнутое иголкой с двух сторон куриное яйцо, не возымели на него никакого действия. Наоборот, чуя приближение фабианова дня и окончание своей власти над этим выпуском унаров, зловредный старикан расходился все больше. Причина была в одном, он ненавидел своих учеников люто, за то что они молоды, за то что богаты, за то что совсем скоро перед ними распахнет двери настоящая взрослая жизнь, и у них все впереди, а он будет вынужден остаться и прозябать в этих серых стенах и дальше. Потому что он – неудачник.
Придирки Готье становились совсем уж дурацкими. Он мог велеть тупо переписывать несколько страниц из учебника и всего лишь за одно пропущенное или переставленное слово заставить все переделывать заново не только непосредственного виновника, но и всех его однокашников.
Перешептываться на его занятиях было категорически запрещено. Ослушник, если он сидел где-нибудь в первых рядах, незамедлительно получал длинной указкой по маковке или по плечам. В тех, до кого мэтр Готье дотянутся не мог, летел причудливого вида волосатый орех, размером с мужской кулак.
А сам мэтр Готье чинно сидел за столом, на поверхности которого нес бессменный караул кувшинчик с шадди в компании с крохотной полупрозрачной чашечкой, и обозревал склоненные головы своих подопечных.
Обычно к концу академического часа, кувшинчик пустел, а оттенок выдающегося по размерам носа мэтра Готье от просто багрового переходил к сизовато-синему. Тайна сей метаморфозы, не столь значительная как к примеру легендарные призраки монахов- танкредианцев, отгадывалась достаточно легко.
Полковник Дюваль не терпел никаких злоупотреблений на службе. А мэтр Готье был не дурак выпить. И на самом деле в кувшине была тинта, самую малость разбавленная шадди для маскировки.
Решающий удар решено было нанести именно в этом направлении. Действуй Рамон один, у него вряд ли бы что вышло. Но почти полторы дюжины заговорщиков, объединенных накопившимися за время обучения обидами и унижениями - страшная сила. Южанин Анатоль, большой лошадник, как и все уроженцы Эпинэ посоветовал отказаться от нарианского листа, и вместо него использовать снадобье, что предпочитали конюхи у него дома, когда либо в сене, либо в траве на лугу попадалась какая-нибудь дрянь. И припомнив все, что было, без пяти минут юные оруженосцы не поскупились, отсыпав на тщедушного старикашку дозу, более приличествующую какому-нибудь торкскому тяжеловозу.
На церемонии Фабианова дня этот уважаемый ментор Лаик не присутствовал по причине весьма прозаической. Ему в тот момент роднее и ближе всего был стульчак в одной из уборных бывшего монастыря. И пока его вчерашние воспитанники расходились в большую жизнь, он страдал, натужно и долго.
Рассказы про противостояние с мэтром Готье смешили Росио чуть ли не до слез. И, по азартному блеску в его глазах, Рамон прекрасно догадывался, что через пару лет старика ожидают веселые пол года. Если, конечно, новое поколение унаров раньше не доведет его до кондрашки. Но зерна были брошены в благодатную почву. К тому же в Лаик появилась еще одна примечательная фигура. Некто Арнольд Арамона, третий ментор, приставленный к фехтовальному залу. И судя по отзывам младшего братца Анатоля, как раз этой весной окончившего Лаик, сей великий воин в большей степени ножа и вилки, чем клинка, был вполне достойным коллегой мэтра Готье. И лично для Росио эта персона была куда как интереснее. Если Рамон в свое время мог не присутствовать на занятиях по землеописанию, поскольку уже тогда знал куда больше, чем им преподал их наставник, то кузен вряд ли бы что новое мог почерпнуть от свежеиспеченного мэтра Арамоны.
И как не обидно это признавать и сам Рамон видел, что младший родич на этом поприще обскакал его на многие тысячи бье. Не догонишь, как ни старайся.
Впервые Росио приехал не один, вместе с ним в доме коменданта поселились еще двое мужчин. Мигель и Ансельмо. Их смуглые, неулыбчивые лица кажутся чем-то похожими, словно они братья. А скрытая за неторопливостью и плавностью каждого движения хищная ярость выдает в них опытных бойцов. Кузен представляет их как своих учителей фехтования, но Рамон уже кое-что понимает в этом мире и не надо ничего говорить, чтобы догадаться, что эти двое не просто наставники, но еще и охрана. Соберано не хочет рисковать жизнью единственного наследника.
Но гоняют они этого самого наследника знатно. Без всякой жалости и хоть малейшего почтения к титулу. А Рамон, трезво оценив собственные шансы, теперь по большей мере только наблюдает и думает о том, что выпади ему подобное, он лег бы и умер минут через пять. И как только Росио это выдерживает!
А еще приходится терпеть и то, что куда бы они с кузеном не направились, за ними обязательно присматривает молчаливый и хорошо хоть, не особо навязчивый соглядатай.
И его не проведешь, как старого верного Хосе.
Росио это ужасно раздражает, но, судя по всему, ни его собственное мнение, ни желания в этом вопросе не имеют никакого значения. Есть только воля отца и бесполезно с ней спорить.
Зато нашлась новая забава. Росио не оставляет надежды избавиться от «хвоста». Но пока все военные хитрости самонадеянных мальчишек для суровых кэналлийцев на один зубок. И всякий раз, когда им начинало казаться, что они избавились от опеки, многоопытная охрана показывает, чего они стоят на самом деле.
Сегодня опять то же самое. Рамон уже так привык, что не надо оборачиваться, чтобы знать, что примерно в полусотне шагов за ними неотвязно, как рыба-лоцман за голодной касаткой, следует Мигель. Наставники кузена меняются и в этот вечер его очередь выпасать беспокойных подопечных. И честно говоря, Рамон не очень понимает, чего так бесится кузен. Всем известно, что соберано ничего и никогда не приказывает зря. Неприятно конечно и досадно, но из двух зол выбирают меньшее. Так что проще принять все как неизбежность. Но смирение никогда не станет добродетелью Росио, в нем упрямства и напористости хватит на десятерых.
А на улицах города полно народу. Как всегда ближе к ночи. Отоспавшись, отдохнув за время нестерпимого полуденного зноя, когда даже кошке умываться лишний раз лень, люди теперь наверстывают упущенное. Кто-то спешит по своим делам, кто просто ротозейничает, призывно кричат уличные торговцы, и Рамон, зазевавшись, чуть не падает, споткнувшись о стоящую прямо на дороге корзину.
О! А впереди настоящее столпотворение. Прямо как карнавальное шествие в Летний Излом. Нарядно одетые женщины и мужчины, а вот и юная пара. Пунцовый от смущения и гордости жених, опустившая глазки невеста. Это у богатых кареты и кавалькады, простые люди даже с венчания возвращаются пешком.
Рамон вжимается в стену ближайшего дома, а Росио крутит головой.
- Встреть свадьбу к удаче! – шепчет кузен и, схватив друга за руку, тянет в самую толпу,
- Пригнись, ты слишком высокий! – шипит прямо в ухо, и горячие пальцы до боли стискивают ладонь. Кто-то пихает его локтем в бок, а по плечам сухой стук пшеничных зерен, коими с безоглядной щедростью осыпают молодых, да и всех остальных, кто подвернется. Смех и крики, шелест широких женских юбок и аромат цветов. Но толпа чуть редеет и, увидев темный узкий проулок, Росио уверенно заворачивает вбок.
А вот теперь быстро, и поменьше топать. На этой улочке стены домов сходятся на расстоянии вытянутых рук и совсем безлюдно. Два десятка шагов, поворот и быстрей под арку, через маленький горбатый мостик, дальше и дальше. Замереть на мгновение, чтобы прислушаться и попытаться различить шаги их преследователя. Но нет, все пока тихо. И снова вперед. Незнакомым улочкам и переходам нет счета, здесь легко заблудиться, но и догнать их с кузеном ничуть непросто. Перед глазами мелькает вывеска с игривым морским коньком, гарцующим на пузатой бочке, несколько ступенек вниз, тяжелая дверь, а за ней свет, запах специй и кипящего масла, гул мужских голосов, чей-то хриплый хохот и азартные вскрики. Пальцы касаются холодного эфеса шпаги на боку, и Рамон замечает, как Росио повторяет тот же жест. А вот и свободный столик в углу. Как удачно!
Трактирщик понятлив и выгоду чует как гончая зайца. Углядев в своей забегаловке новых посетителей, подходит сам. И буквально через минуту на столе уже дымится парком блюдо с золотистой рыбешкой, целиком обжаренной в масле. Ее можно есть прямо с головой и не опасаться поперхнуться мелкими косточками. И еще он ставит кувшин с двухлетним вином. Почему-то на Марикьяре его называют «ромашковым».
Первый тост за победу. Будущую. Росио предлагает досчитать до четырехсот и если Мигель не появится, они поднимут второй, за уже состоявшуюся. Молчаливого кэнналийца не видно и дольше, и можно свободно вздохнуть. Наконец-то у них получилось.
Оглянувшись, Рамон пытается оценить, куда же их занесло. Обычный кабачок, коих в городе без счета и куда любят вечерком подтянутся рыбаки и матросы. Посудачить о своих делах, метнуть кости и промочить вином глотку. Дворяне, да и просто состоятельные горожане в такие места не заглядывают. И до них с другом никому нет дела. Ну и хорошо.
Женщины тоже есть, но немного. И все уже заняты, судя по всему.
В центре небольшого зала настил из досок немного приподнят. Там сейчас на стуле сидит гривастый парень в черной рубахе, расстегнутой до середины груди, и подкручивает колки у гитары. Склонив голову к правому плечу, трогает струны. К нему поднимается девушка. Очень стройная и тонкая, с по-мальчишески узкими бедрами. На плечах яркая морисская шаль, тяжелые волосы забраны в высокий узел. Черты лица немного крупноватые и неправильные. Совсем не красавица. Но все равно, есть в ней нечто такое, что приковывает взгляд. Она улыбается сидящему парню коротко и быстро, что-то ему говорит, а тот кивает головой. Струнный перебор, и гудящая воркотня стихает. Пропустив несколько первых тактов, девушка начинает петь.
У нее неожиданно низкий голос. Вибрирующий и очень чувственный. А еще в нем чудится так неуместная здесь, среди света, смеха и людской толчеи, нечеловеческая и древняя печаль. Как в крике птицы в ночном лесу. И песня, слышанная уже тысячу раз, кажется новой и совершенно незнакомой. Хотя в ней все то же, что так близко морякам – ветер, солнце, волны и дом, где обязательно хоть кто-то надеется и ждет. Но есть и еще что-то, неуловимое, как касание легкого полуденного бриза, и вокруг совсем стихают и смех, и разговоры, и Рамон видит, как светлеют суровые обветренные лица. И странная девушка кажется сейчас колдуньей, что заворожила их всех.
- Желает ли молодой господин, чтобы ему погадали? – Рамон вскидывает голову, это давешняя певунья стоит рядом. Рука сжимает в горсть шаль у горла. Тугой темный завиток, выбившись из прически, падает на покрытый бисеринками пота лоб. В кабачке действительно душновато. Рамон косится на Росио, а тот смотрит на них обоих с чуть ленивым любопытством. Очевидно, других идей у кузена пока нет, и стоит соглашаться на неожиданное развлечение. Хотя все в этом мире не ново. Рамон прекрасно знает, что все это лишь игра, повод, зацепка, чтобы начать и продолжить разговор. И магия рассеивается. Перед ними обычная девушка из тех, что за несколько монет согласна скрасить ночку одинокому парню. Нет-нет, она ничего не имеет против и его приятеля. Он тоже ей очень понравился. Надо же! Два таких красивых, добрых господина. И богатых! Без подружек. Может, угостите бедную девушку вином?
Росио насмешливо фыркает. А трактирщик, видя, к чему идет дело, услужливо подставляет им на стол еще один полный кувшин. И как бы между прочим, негромко говорит, что у него есть свободные комнаты, очень хорошие и чистые. И совсем за небольшую плату.
В глазах у кузена шальные искры, а может быть это отблеск свечей. Судя по тому, как Росио уверенно-спокоен, ситуация для него не в новинку. А Рамону вдруг становится неловко. Все это как-то уже чересчур. Для него давно не тайна, что происходит в подобных случаях. Для Росио явно тоже. И чего бы казалось стесняться! Когда в компании сослуживцев они заваливались к веселым женщинам, у Рамона и мыслей таких не было. Ну, разве что поначалу, в самый первый его раз.
И это же Росио! Ну, чего тут такого. У них же все и всегда было напополам: и кусок хлеба, и один плащ на двоих, когда им хотелось заночевать на побережье, общие детские беды и общие радости. Да, он теперь взрослый, и Росио тоже совсем не ребенок. И желания стали другими. Но даже вздумай он попросить, Рамон без раздумий вырежет собственное сердце и протянет ему на ладони. Так почему бы им не поделить и любовь, к тому же такую. Но вот то, что должно произойти, совсем иное. И непонятно, почему именно сейчас Рамону кажется, что они не разделят благосклонность вот этой девушки, что призывно смотрит на них обоих. А что он, Рамон, отдаст, потеряет безвозвратно то, что куда дороже пригоршни монет за случайную ночь.
А тоненький нежный пальчик уже настойчиво скользит по его ладони. И Рамон в который раз слышит о том, о чем про себя давно знает. И про великую любовь, что ждет его в скором времени и про детей, и о будущих подвигах, и о несметных богатствах. Да и про долгую жизнь тоже. Но даже подобия правды здесь нет ни на один суан. А только её видимость. Для него, для Росио, он ведь тоже об этом знает, но раз они согласились подыграть, надо принимать правила. Девушка вдруг улыбается, с неожиданной для рода её занятий искренней застенчивостью, и Рамон кладет на теплую древесину стола золотой. Заслужила, хотя бы за то, что не стала сейчас вываливать лжи больше, чем было достаточно для поддержания иллюзии, что все по серьезному. Восторженный тихий вздох. Она не ошиблась. И к одной монетке добавляется вторая.
- А мне? Я тоже хочу все знать! – кузену весело. Он откровенно забавляется и не видит смущения Рамона.
Девушка подсаживается к Росио ближе и берет его ладонь. Чуть склоняется и близоруко прищуривает светло- карие глаза. У нее такой вдумчивый и значительный вид, словно она действительно хочет разглядеть в линиях руки что-то настоящее. Но все это притворство, виденное не раз. Ничего настоящего там нет. Сейчас прозвучит еще один, ласковый для ушей обман.
- Нууу? У меня тоже будет пятеро детей? Или четыре жены?– нетерпеливо спрашивает Росио и тоже пытается выглядеть серьезным. Но уголки губ предательски дрожат. Ему все это смешно.
А девушка вдруг отшатывается, шаль ползет с её плеча.
- Простите… Если бы я знала… Я никогда бы не посмела…
Росио хмыкает. В его глазах недоумение. Он не любит нелепые дурные шутки. А это явно из таких.
Глухой стук упавшего табурета, частая дробь каблучков. Тот парень, что играл на гитаре, провожает свою подругу долгим сумрачным взглядом. Но вот в сторону двух приятелей даже не смотрит.
- Что это с ней? - раздраженно спрашивает Росио и Рамон мотает головой.
- Откуда я знаю. Это ты ее напугал, себя и спрашивай.
- Я?!
- А кто же.
- Интересно, чем? И что у меня на руке такого, что ее как шквальным ветром вынесло?
Рамон пожимает плечами. Девица действительно чудноватая, хотя разве кто поймет женщин? У него самого не так уж много опыта общения с этими загадочными созданиями, но все-таки есть, так что одну непреложную истину он усвоил. Бесполезно, не стоит даже вдаваться, что движет их поступками. Не угадаешь все равно. Казалось, было ясно, чего хотела вот эта девчонка и на что польстилась, но вот надо же, даже денег не взяла. Две монетки по-прежнему поблескивали на столе.
- Ну и побрал бы её Чужой! – машет рукой Росио и подливает себе вина. На губах снова безмятежная ухмылочка, а в глазах контрастом серьезность и какое-то затаенное напряжение. Он пытается сделать вид, что ему наплевать на выходку этой дурочки, но Рамон видит, что все не так. И это странно вдвойне, есть люди, что в каждом чихе видят дурной знак, но для Росио любые суеверия только повод для насмешек. И уж тем более понятно, какая цена словам случайной гадалки.
Они приканчивают второй кувшин в молчании. И трактирщик приносит еще один. А Рамон совершенно ощутимо чувствует, что сейчас между ним и Росио стена. Прозрачная, но абсолютно неприступная. Сложенная из маленьких кирпичиков, сцепленных между собой насмерть. Можешь биться об нее лбом, идти на нее с тараном, все равно не пробьешь. И ни ворот, ни калитки в ней нет.
Росио хмурится, поднимает глаза на Рамона. Губы снова кривятся в усмешке, куда больше похожей на гримасу от сильной боли. Что это с ним? Но один из кирпичиков в странной стене вдруг начинает шататься, а потом выпадает. А потом еще и еще, и вот появляется брешь.
- Ты знаешь, а это второй раз, - тихо произносит Росио каким-то неживым голосом.
- Второй?!
- Да… Первый раз было с Карлосом… - имя прежнего маркиза Алвасете заставляет Рамона вздрогнуть, словно сейчас, в разгар жаркой и душной летней ночи ему в лицо дыхнуло холодом.
- Мама дергалась ужасно… Волновалась. Не хотела отпускать его в Лаик, несмотря на решение отца. Тогда ее служанка привела одного старика. Кажется холтийца. Тайком. Отец взбесился, если бы узнал. Он терпеть не может, всех этих…Колдунов …
- И что? – Рамон не замечает, что сам почти шепчет, внезапный приступ откровенности у Росио его пугает.
- Он кидал какие-то разноцветные камешки. На них еще были такие странные насечки. Похожие на буквы, но не буквы, точно. И говорил, что они значат...
- Ну, и? - кажется, из Росио сегодня все слова придется тащить клещами. Но с другой стороны понятно, что такие воспоминания не из приятных, и рана еще слишком свежа.
- Он обещал Карлосу блестящее будущее…И что все будет хорошо… Мама даже немного успокоилась… Какая чушь! – неожиданная горькая складочка ложится между бровей. И Росио несколько раз смаргивает, словно в глаза ему что-то попало.
- Но ты же говорил про себя? – участливо спрашивает Рамон, понимая, что другу сейчас нелегко дается эта странная исповедь.
- Да, - опять морщится Росио, - Он потом еще бросил свои камешки для меня и сказал, что еще слишком рано и они пока отказываются говорить…
- Камни сами отказываются?
- Угу. Так и сказал. Мне еще показалось, что он чего-то испугался. Тогда показалось.
- А сейчас?
- Сейчас нет… Он действительно испугался… Тебе смешно?
- А мне должно быть смешно? – как можно мягче переспрашивает Рамон.
- Ну, как же! Старик – обычный шарлатан, а я несу тут всякую ерунду, как древняя бабка. Сейчас еще четыре свечки зажгу и пойду закопаю хозяину этой забегаловки под порог кошку! – растерянный мальчишка исчезает на глазах. И сейчас перед Рамоном, ну почти тот же прежний Росио, которого он знает тысячу лет. Веселый и беззаботный, как летний ветер.
- И вообще, это все от зависти.
- От зависти? – брови Рамона от изумления ползут вверх. Но, кажется, друг наконец-то развеселился.
- Конечно! Тебе тут такого расписали, а мне ничего. Думаешь, приятно?
- Ну, хорошо. Я могу поделиться. И будущего генерала забирай себе. Да и столько отпрысков мне тоже не нужно. Вполне хватит троих. А если вдруг они окажутся вроде тебя, то и одного будет многовато. Даже в наказание. Я столько нагрешить не успею.
Росио хохочет и отмахивается от него рукой.
- Тебе не нужен генерал?
- Нет, - улыбается Рамон.
- Ах да, я и забыл. Ты же будущий Первый Адмирал Талига. И тебе плевать на всех этих сухопутных.
- Да будет тебе! Болтун! – с показным безразличием хмыкает Рамон, а в глазах у Росио понимающая лукавинка. Он-то лучше тебя самого знает, как тебе этого хочется. Это вершина кажется недостижимой, но как же было бы здорово до нее добраться.
- Будет- будет, - уверенно говорит друг, - Считай, что я тоже тебе сейчас нагадал.
- Ах, так! Давай сюда руку. Мужчины из рода Альмейда всегда отдают долги.
- Рамооон! – с восхищением тянет он и улыбка от уха до уха, - С каких это пор?
- А с таких, - главное сейчас самому не расхохотаться. Дурачиться - так уж с серьезным выражением лица, - У меня была в Хексберг одна подружка…
- Всего одна? - идеально очерченная бровь насмешливо изгибается. Но руку протягивает он послушно.
- Одна – это та, которая рассказала. А так нет. Но мы не будем отвлекаться.
Вообще это бред и ужас. Теньент Альмейда заделался в прорицатели! Узнай об этом кто из команды, ржать над ним будут до конца его дней. Но так хочется разогнать неприятный осадок, что остался после слов той девчонки. Рамона пока не отпустило, и он видит, что Росио тоже, каким бы веселым он не выглядел сейчас.
У него красивая мужская кисть, сильная и узкая, ведь он все же аристократ, а не сын портового грузчика. Так что не с чего и быть грубоватым, широким лапам. Теплая, мягкая ладонь. Чуть шершавые бугорки сухих мозолей от клинка. На большом пальце тонкий шрам белой чаечкой. Когда ему было девять, он очень сильно порезался осколком стекла.
Кровищи было море, и Рамон даже испугался, что она никогда не остановится.
И он столько раз держал эту руку в своей, что становится странно от неожиданно нового ощущения, что он сейчас испытывает. Словно где-то глубоко внутри него спрятана тайная струна и вот теперь кто-то невидимый чуть задел ее и она тонко вибрирует.
Указательный палец так доверчиво лежащей на его ладони руки чуть дергается, но это все, что выдает нетерпение Росио. Он ждет, пока Рамон припоминает то, что рассказывала ему та его подруга. Её звали Грета, типичная северянка с льняными косами ниже пояса. Марикьяре любят таких. Спокойная и понимающая. И совсем ненавязчивая. С ней было хорошо.
- Я мало что знаю, на самом деле, - честно признается Рамон,
- Но вот это - линия жизни. Слушай! – от удивления он даже присвистывает, - Какая же она у тебя длинная!
- То есть ты хочешь сказать, что я доживу до ста лет и умру в своей постели в окружении внуков, и, даже страшно представить, правнуков? – синие глаза недоверчиво щурятся. А Рамон утвердительно кивает:
- Видимо так.
- И никакой героической смерти лет в тридцать на поле брани? Безутешной вдовы, рыдающих друзей и ликующих недругов? – Росио шутит, а Рамону сейчас совсем не до веселья, хотя он и пытается беззаботно улыбнуться. Интересно, а что было на руке у Карлоса? Ведь наверняка, хоть однажды, такая же, как давешняя девчонка глядела на его ладонь. Неужели она видела тогда нелепую гибель в двадцать один и так же пугалась. Или же лгала. А, скорее всего – не видела ничего, только обещая придуманное счастье.
Что может быть настоящего в складочках кожи, в камешках, в перышках, косточках и шаддийной гуще. Ерунда и сплошной обман. Людям нравится придумывать себе красивое будущее, они и придумывают. И свято верят в собственные же сказки.
- Рамон, ты меня расстроил… - с напускной трагичностью вздыхает друг, - Я доживу до ста, буду старый, горбатый, беззубый и лысый. Как был дед у Салины. Это чудовищно.
- Ничего подобного! Насколько я тебя знаю, ты и в девяносто девять будешь шастать по кабакам и задирать молоденьким девчонкам юбки.
- В компании с тобой, конечно же?
- А то! Неужели ты думаешь, я от тебя отстану!
Какую же дичь они несут! Но это, наверное, и правильно. Все что угодно, лишь бы отогнать пугающее ощущение надвигающейся беды. Он не поручится за Росио, но сам чувствует это совершенно четко. Именно этим вечером и именно здесь. Как, наверное, буревестник, заранее знает, что скоро грянет шторм. Еще не завтра, нет, но это обязательно будет. Зависшее в воздухе предгрозовое напряжение холодит грудь. И не причем тут ни так хорошо начинавшийся вечер, заканчивающийся неожиданно по-дурацки. Ни эти люди вокруг, и ни та девчонка. Никто ни причем, и никто не виноват.
Только кому-то придется за это платить…
И очень хочется хотя бы сейчас избавиться от этого неприятного наваждения. Чтобы пока еще есть возможность не думать ни о чем плохом, и как в ответ на его желание Росио вдруг выдыхает:
- Леворукий и все его кошки! Мигелито! Отыскал, зараза! - в притворном, а, может, и нет, отчаянии он стукается лбом о столешницу, а Рамон трясет его за плечо. И слышит совсем тихое, с такой неуместно звучащей в каждом слове безнадежностью, что разве пристала мальчишке четырнадцати от роду лет:
- Как мне все это надоело… Кто бы знал…
У входной двери молчаливым укором замер Мигель. А Ансельмо, оказывается, ждет их на улице.
Домой они возвращаются с почетным эскортом. Правда, больше похожим на дышащий в спину конвой. Чтобы опять не удрали, хотя никто и не собирается.
Интересно, кто из двоих надзирателей Росио первым вышел на след и как? Им казалось, что они так замечательно все запутали. Или у Мигеля с Ансельмо есть еще глаза и уши, о которых они с приятелем не знают. Возможно и так. Соберано Алваро всегда был как-то подозрительно хорошо и подробно осведомлен обо всех их с Росио «подвигах». Даже тех, у которых вроде как и не было свидетелей. Только вот то, что это все неспроста, задумываешься лишь сейчас. А сжавший сердце испуг не отпускает. Идущий рядом Росио негромко насвистывает какую-то песенку, всем своим видом демонстрируя полное презрение к очередной неудаче. Подумаешь! Попробуем еще раз.
И Рамону даже не надо поворачивать голову, чтобы видеть выражение его лица. Достаточно лишь представить. Это странно, потому что перед мысленным взором даже образы матери и отца всегда были немного туманными. А вот Росио виделся очень четко. Словно стоял рядом. Он мог припомнить все. Каждую мелочь, казалось бы незначительную и такую обыденную. Каждый жест и мимическую морщинку. Что он скажет в ответ и даже что может подумать. Как умывается, касаясь ладонью сначала левой щеки, а потом правой, и всегда так, а не иначе, как загибает уголок салфетки за обедом, как берет бокал, подхватив снизу и зажимая ножку между указательным и средним пальцами. И уж тем более его нахальную дерзкую ухмылочку для всех, и теплую искреннюю улыбку только для него. Так он улыбается еще только своей матери, но не отцу.
А еще привычным в последнее время стало то, что обычное, вполне естественное беспокойство о приятеле, как он там и что делает, сменилось никак не желающей проходить тревогой.
Когда от большой семьи за несколько лет остается всего ничего, поверишь во всякое. Нет страшнее участи для родителей, чем пережить собственных детей. Конечно, разное случается, жизнь есть жизнь, и молодых мужчин убивают на войне, и умирают женщины родами, а малые дети от болезней. Но если словно молодую траву на лугу выкашивает одного за другим, невольно вспомнишь не про волю всеблагого Создателя, а про проклятие, навешенное неизвестно кем. И, наверное, все-таки не зря о нем говорят. А еще говорят, что от когда-то первой марикьярской красавицы к концу этой зимы осталась лишь тень. Росио всегда мрачнеет, когда вспоминает мать.
Состояние «не догулял» грозит бессонницей, особенно когда тебе нет еще двадцати.
Так что Рамон ничуть не удивляется, когда спустя четверть часа после водворения его домой вместе с блудным кузеном, дверь комнаты приоткрывается.
- Еще не спишь? – спрашивает Росио и, не дожидаясь ответа, заходит внутрь.
- Нет, и пока не собираюсь. Ты расстроился?
- C чего бы? – усмехается кузен и как в подтверждение своих слов довольно потягивается. Он избавился от камзола и в расстегнутом вороте рубашки видна впадинка у горла.
- Нас же опять выловили.
- Ну и что. Как раз отлично все вышло, - уверенно произносит Росио и, усевшись в кресло, смотрит, как Рамон из-за комода достает припасенную пару бутылок. А потом поворачивает в двери ключ. Им не то чтобы совсем нельзя, но отец неодобрительно относится к попойкам в доме. И не стоит нарываться на лишние неприятности. Хотя все уже скорее всего спят, даже убегавшиеся Мигель с Ансельмо, и лишь они вдвоем полуночничают.
- Ну, так что у нас вышло отлично? - интересуется Рамон разлив по бокалам вино.
- Я теперь абсолютно уверен, что надсмотрщиков за нами не двое, а побольше. И кое-кого, наконец, знаю в лицо.
- Я тоже об этом подумал сегодня, - чуть помедлив, соглашается Рамон, а Росио вдруг начинает смеяться.
- Только сегодня? Рамон! У тебя что, солома в голове?
Скажи ему это кто другой, сын дора Диего бы обиделся, и даже оскорбился. Но на Росио сердиться невозможно. Но то, что до сего дня казалось игрой, теперь уже не выглядит пустой забавой. Росио серьезно настроен еще побороться и добиться победы.
- Это урок, если ты еще не понял, - в подтверждение его мыслей произносит кузен, - Отец меня проверяет.
Вот что всегда поражало Рамона в Росио, так это казалось бы совершенно невозможное сочетание ребяческого и абсолютно взрослого. Всегда было так. Даже когда они только познакомились. Мальчишеские замашки накладывались на вполне разумные и логичные суждения. Наверное, именно поэтому они так легко сошлись. Иногда Рамону казалось, что это не он старший, а как раз все наоборот. Да даже и не казалось. Он не видел этой разницы в возрасте, понимая умом, что она, конечно, есть, но почувствовать её не удавалось. Да и голова у Росио всегда работала куда быстрее, и он умудрялся подмечать и учитывать все, даже самую вроде как никчемную мелочь. Пока Рамон раскачивался, его кузен уже успевал выстроить настоящий план и по крайне мере несколько путей его осуществления. Так что Росио уже наверняка придумал, чем и как доводить до белого каления Мигеля с Ансельмо дальше, но спросить все-таки стоит:
- И что мы будем теперь делать?
- Ничего. Абсолютно ничего. Во-первых, нас теперь попридержат на коротком поводке. А во-вторых, мы все поняли и прониклись, - темноволосая макушка покаянно склонятся и Рамон начинает хохотать. С облегчением, потому что пусть лучше голова у Росио будет забита мыслями как провести приставленных отцом соглядатаев, чем тем, что случилось в этом проклятом кабачке. Хотя может кузен уже об этом и думать забыл.
-Ждать, так ждать. Я не против, - соглашается Рамон, но, чтобы окончательно увести тему разговора в другое русло, неожиданно спрашивает:
-О! А ты знаешь, как спорят гвардейцы на кто кого перепьет?
-Как? – Росио тут же перестает изображать из себя образец смирения и вскидывается. Вот теперь все мальчишеское в нем уверенно подмяло под себя взрослое и ему, конечно, любопытно послушать о похождениях бравых вояк.
-Нууу… Берется бутылка вина – это раз. Встаешь на подоконник- это два. Залпом и на одном вдохе - это три. Без рук – это четыре. Если не уверен в собственных силах, лучше и не пробовать.
-Это почему?
-Свалишься.
-Всего с одной бутылки?
-Всего с одной.
-Не может быть, - недоверчиво бормочет Росио и пристраивает свой наполовину опустевший бокал на подлокотнике кресла. Старая, до дрожи узнаваемая, только его привычка, правда, раньше, в детстве, это был стакан с молоком и Рамон отлично помнит, откуда она у него появилась. Росио терпеть не мог ни читать, ни писать сидя за столом и, не смотря на то, что и его родители и менторы выговаривали не раз, что он испортит себе осанку, кузен упорно забирался с книгой в кресло, усевшись на морисский манер. По мнению Рамона это было очень не удобно, быстро затекали ноги и спина, да и держать на коленях внушительный талмуд тяжеловато. Но Росио нравилось именно так. К тому же, он еще стремился в столь ограниченном пространстве устроиться с максимальным комфортом, используя все подходящие для этого поверхности. Ладно, когда на подлокотнике стоял стакан все с тем же молоком или тарелка с ягодами, но вот когда кузен водружал туда еще и чернильницу, почтенный Хосе, с его страстью во всем соблюдать порядок, приходил в ужас. И всякий раз предрекал её падение, переживая отнюдь не за мальчишку, а за обивку кресел, помнивших еще дедушку дора Диего. Однако, его пророчества так никогда и не исполнились.
-Наверное, летают с подоконников только северяне? – немного обдумав слова Рамона, предполагает кузен.
-Да нет. Южанам тоже случается. И очень даже неплохо.
Росио, сам не зная, как забавно это выглядит, шевелит бровями. Прикидывает, очевидно, вопросы превосходства территорий. И опять недоверчиво прищуривается.
-Все-таки этого не может быть.
-Может.
-А ты пробовал?
-Нет. Повод не слишком достойный, а мне, знаешь ли, дороги собственные кости, да и голова, целыми.
-Тогда зачем утверждаешь?
-Ну я же видел!
-Это ничего не значит. Вот я бы…
-Ты?!
Вот тоже манера. Всегда и все примерить на себя. Это иногда похвально, но чаще лучше сразу осадить.
-Успокойся. С твоим бараньим весом…
Договорить Рамон не успевает. Метко пущенная пробка попадает четко по кончику носа. И не потому, что Росио промахивается и метил куда-то еще. Он сделал то, что хотел.
-Больно же! – возмущается Рамон, а кузен задиристо усмехается:
-Ты думаешь, у меня не получится?
-Я не думаю. Я уверен.
-Уверен?!
И только сейчас Рамон замечает, что пока он валандался с бутылкой «Слез» Росио уже приканчивает вторую «Крови». Если еще прибавить, сколько они до этого выпили в том кабачке, выходило прилично, но, что удивительно, по самому Росио это было ну почти совершенно незаметно. Хотя выпивший человек выделяется только в компании трезвенников, и когда твой собеседник находится приблизительно в том же градусе, что и ты сам, разительных отличий не видишь.
А Росио уже завелся. И Рамон жалеет, что несколькими минутами раньше не прикусил себе язык. Уж он то лучше всех знает к чему приводят любые попытки взять Росио на слабо. Лучшего побуждающего мотива заставить его что-то сделать просто не найти. Причем, когда кузен входил в раж, подбить его можно было почти на все, что угодно и степень бредовости идеи только разжигала его азарт. И далеко за примером ходить было не надо. Всего-то неделю назад они раскопали в отцовской библиотеке тоненький сборничек каких-то стихов на гайи. Нетипичная строгость оформления книжицы навела их на мысль, что это какие-то религиозные псалмы. Неизвестно как они попали к отцу и зачем, но дело было не в этом. В вопросах веры они с кузеном были удивительно единодушны и посмеявшись над тем, что надо же, находятся люди, кто тратит время на заучивание подобной ерунды наизусть и что более бездарного способа убийства времени просто не найти, они неожиданно договорились до того, что Росио на спор взвился вызубрить самый длинный. Надо сказать, несмотря на абсолютно неизвестный язык и столь же туманные правила произношения, ритмика у стихов была четкой и запоминающейся, так что Росио, схватывающий все буквально на лету, управился за пару вечеров. Да и случай блеснуть обретенными познаниями представился почти сразу же.
В марикьярский порт иногда заходили торговые суда под флагом с павлином. А Рамон, не смотря на отпуск, не отказывался от небольших и необременительных поручений отца.
Их тогда занесло как раз на ту часть причала, где разгружались купцы. Как обычно неподалеку маячил один из наставников Росио. А он, узрев на вымпеле знакомую переливчатую птичку, вцепился в рамоново плечо, развернул его к себе и как по маслу выдал тот самый вроде как псалом. С хорошо поставленной дикцией и немалой эмоциональностью. Моряки, не ожидавшие в таком месте и в такой ситуации услышать родную речь, пусть даже и немало исковерканную, но все же узнаваемую, даже побросали свои тюки и уставились на двух странных парней, одного высокого и плечистого, и второго, стройного и изящного, еще ну почти совсем подростка. Свое выступление Росио довел до конца без единой запинки и победно ухмыльнулся, глядя на ошарашенные лица невольных зрителей. Те же потрясенно молчали.
Довольный произведенным эффектом неугомонный кэналлиец схватил за руку и потащил за собой не меньше обалдевшего Рамона, потому как он сам о том, что пора трогаться с места, забыл. И уже на ходу объясняя, что наверняка, среди этих торгашей затесался прознатчик и вот пусть он теперь поломает голову, что бы все это значило.
Однако самое смешное всплыло чуть позже. Они поделились своим достижением с дором Диего, и Рамон не мог припомнить случая, когда его отец так хохотал. До икоты и до слез. А потом объяснил, что они несколько поспешили с суждением и на самом деле это были не молитвы или псалмы, а собрание любовной лирики, отмеченной некоторыми национальными особенностями и довольно фривольным смыслом. Тут уже была очередь Росио открыть рот, особенно после того, как, отсмеявшись, маркиз Альмейда, которому по долгу службы иногда приходилось общаться с людьми говорящими не только на талиг, любезно предложил племяннику помочь с переводом. А так же поздравил с тем, что интуиция его не подвела, и из всех баллад, он выбрал самую откровенную. Гордый Росио тут же стал отнекиваться от любого содействия, почуяв подвох, но дор Диего оказался неумолим. И привел им приблизительное содержание некоторых четверостиший.
О! После таких откровений, изумление на лицах гайифских моряков было вполне понятным и объяснимым. И именно тогда Рамон впервые в жизни увидел уникальное и неповторимое зрелище - Росио, засмущавшийся до зардевшихся щек и пунцовых ушей. И к тому же явно забывший, что он вообще-то существо, наделенное речью. Длилось это, правда, всего пару минут, не больше, но все равно выглядело впечатляюще.
Как же они потом смеялись втроем, хотя нет, они не смеялись и даже не хохотали, а именно что ржали, посрамив собственным примером, наверное, целый табун диких морисков. А Рамон пообещал Росио придержать под уздцы собственную вассальскую верность и прибить его, в следующий раз, если ему опять взбредет в голову читать при свидетелях всякие словоблудия непроверенного содержания.
А вот сейчас, ну какой только Леворукий тянул его за язык. Еще хорошо, что он не стал рассказывать Росио про узнанный в Хексберг способ борьбы с тамошним промозглым дубаком. Когда в одной фляге мешали касеру, тинту и темное бергерское пиво. Пойло выходило преотвратнейшее, даже для луженых глоток и привычных ко всему желудков моряков. Но действительно, всего один глоток этой дряни согревал мгновенно. И не надо быть провидцем, чтобы догадаться, что Росио обязательно пожелает испробовать это и на себе. Правда, бергерское пиво попробуй найди на Марикьяре!
Рамон конечно попробовал утихомирить разошедшегося мальчишку, заранее зная, что это бесполезно. К тому же когда Росио вот так упирался, он мог довести кого угодно. И Рамон не был исключением, хотя вытерпеть был способен довольно долго. Всегда сказывалась привычка длительного общения, но не сейчас. Раз он не верит словам, так пусть набивает себе шишки! В исходе Рамон не сомневался ни на мгновение, но сам уже тоже разошелся порядочно. Как раз до той стадии, когда и на самого себя никакие доводы рассудка уже почти не действуют. Так что ему пришлось встать, пойти в погреб и принести бутылку «Дурной крови». На «Черную» кузен нафыркал, что это слишком легкая артиллерия.
Нет, конечно, если Росио сверзится с подоконника, то лететь ему недалеко. Во внутренний дворик, выложенный морской галькой. Обкатанные, плоские голыши ставили на торец, плотно подгоняя друг к другу. Их днем проливали водой, на ребристой поверхности влага удерживалась долго, и медленно испаряясь, она делала сухой воздух хоть чуть-чуть попрохладней. И можно было дышать.
А в кадках как раз под его окном – миниатюрные апельсиновые и оливковые деревца. Раньше за ними ухаживала мать, теперь Пакита. Жестковатой окажется «соломка» для Росио, но ничего, несколько синяков он переживет.
А кузен, получив затребованное, забирается на подоконник, и ловко, что, в общем-то, неожиданно, откуда такая сноровка у четырнадцатилетнего парнишки, сдирает сургуч с горлышка. Запрокидывает голову и пьет.
Сначала Рамон хотел, чтобы все прошло чисто и честно. Но сам невольно сделал несколько шагов к окну, чтобы если что случится, успеть подхватить, когда Росио примерно на середине процесса взмахнул рукой, видимо неосознанно пытаясь схватиться за раму. Но пальцы тут же упрямо сжались в кулак. Он никогда не останавливался на полдороги.
Судорожный глубокий вдох означал, что все закончилось. Росио даже не покачнулся. Но почему-то зажмурил глаза. Неестественно плавным и замедленным движением отер рот и, наклонившись, поставил на подоконник пустую бутылку.
Рамон потрясенно помотал головой, представляя, что вздумай он хоть кому-то об этом рассказать, никто ему не поверит, что четырнадцатилетний пацан способен перепить здоровых мужиков.
- Ну ты даешь!!! – только и смог пробормотать ошеломленный марикьяре, потому как в следующий момент его кузен развернулся, видимо собираясь спрыгнуть в комнату, и практически по стойке смирно, солдатиком, рухнул прямо на него. Рамон среагировал мгновенно и успел подхватить, а потом его разобрал смех, перешедший в хохот, потому что доверчиво ткнувшийся лицом в его широкое плечо Росио спал. Крепко и совершенно беспробудно, как человек, исполнивший свой долг, и, наконец, дорвавшийся до заслуженного отдыха. Ну да, как бы он не хорохорился, как бы не ершился, когда ему указывают на возраст, он все еще мальчишка. Только что с ним теперь делать?
Утром ему плохо. Тебе, кстати, тоже неважно. Пакита, укоризненно качая головой, заваривает горичник. Две чашки. Одну ты выпиваешь под её присмотром, вторую, жестом доброй воли соглашаешься доставить Росио. Он вроде бы проснулся, а ты сам почти не спал. И дело здесь совсем не в количестве выпитого. Если ты пережил свою первую попойку с моряками, значит поплывешь и дальше, и уж в этом-то море вряд ли утонешь.
Рамону не спалось из-за другого. Он честно исполнил свой долг, дотащил кузена до его комнаты и даже раздел. Укрыл одеялом. А потом сделал, наверное, самую большую глупость в своей жизни.
Наклонившись над Росио и, поправляя подушку, он, почувствовав на щеке сонное дыхание, и сам не понимая, что на него нашло, нагнулся еще ниже и коснулся губами сначала слегка влажного от пота виска, а потом чуть приоткрытого, теплого рта. То ли Росио почувствовал его прикосновение, а, может, ему уже что-то снилось, но губы пахнущие вином, чуть двинулись, и Рамона как отбросило. Он смотрел на неподвижно лежащего кузена в этот миг совсем другими глазами.
На его всегда такое живое, а сейчас абсолютно спокойное лицо, на темные тени от ресниц и румянец на щеках. На расслабленную руку поверх одеяла, на непослушную прядь, перечеркнувшую высокий чистый лоб и маленькое нежно очерченное ухо. И ему нестерпимо хотелось коснуться его еще раз, хотя бы один, и он до смертного ужаса боялся это сделать. Вот так и стоял над Росио может совсем недолго, а может и нет, смотрел, как он спит, а потом, тихо ругнувшись, пошатался к себе, только сейчас понимая, как же сильно он сам набрался.
И лишь когда он улегся в свою постель, повернулся на левый бок и зажмурил глаза, пытаясь справиться с неизбежным тошнотворным головокружением, его как ледяной иглой, прошило жуткой мыслью, что Росио на самом деле решил его разыграть. Он ведь всегда любил подурачиться, да и актерский талант был не последней из тех многих способностей, коими его природа одарила весьма щедро.
И эта мысль была такой убийственно страшной, что с Рамона в один миг слетел и сон, да и половина хмеля, кажется, выветрилась. Он лежал и смотрел как дурак в потолок, и боялся наступления утра. И клял, клял, клял, тысячный раз подряд себя клял, за свой идиотский поступок. И что с того, что и раньше у него были такие желания. Были, да, и не раз и не два, что отнекиваться, но он думал, что это пройдет.
Оно и проходило, когда Росио был рядом и Рамон, ну признайся же себе, не лги, был счастлив только от одного его присутствия. Ему казалось, что больше ничего и не надо.
А вот когда кузен был далеко, наваливалась глухая, безнадежная, казалось бы совершенно беспричинная тоска. Она чуть слабела в суматохе морской службы, но никогда не отступала. И что с того, что ты только сегодня понял, почему так происходит?
Вернее не понял, а всего лишь нашел смелость признать.
Ведь все-таки к девятнадцати годам, особенно если ты избрал карьеру военного, из головы выдувает добрую долю прежней юношеской легкомысленности. Так что в отношении себя Рамон знал, что найдутся некоторые вещи, о которых не осмелишься рассказать никому. Ни родителям, ни друзьям, ни даже Росио. Особенно Росио. А ведь раньше у вас не было тайн. Но как расскажешь, разве он поймет, что ты даже не удивляешься, когда в компании младших офицеров, заваливаешься в очередной портовый кабак, а взгляд первым, из всего многообразия девиц, желающих скрасить одиночество моряка, выбирает светлоглазых, жгучих, изящных брюнеток. Но тебе же не нравятся брюнетки, скорее наоборот, к душе, да и к телу ближе совсем другой тип женской красоты. И все это происходит неосознанно, так же как и первая реакция зажмурить глаза от ярко бьющего и слепящего света. Не пересилишь себя, как ни старайся.
И почему всякий раз, уступив желаниям собственного тела, ты с какой-то обидой понимаешь, что удовольствие было не полным, каким-то обманом, подделкой, и что все должно быть совсем по-другому. И когда твои товарищи хвастаются своими победами на любовных фронтах, тебе мучительно стыдно за себя.
А еще почему-то очень неприятно думать о том, что кузен тоже уже не невинный мальчик. Это у чопорных северян все строго и куда не посмотришь – сплошные грехи, да запреты. Здесь, на юге, на такие вещи смотрят куда как проще. А все Алва известные юбочники. Про похождения соберано Алваро до свадьбы на Марикьяре и в Кэналлоа до сих пор ходят легенды. Да и Росио уже лет с двенадцати демонстрирует все задатки не отстать от отца. И уймись, Рамон, ты совсем поехал рассудком, если можешь подумать, что будет иначе.
Как можно оскорбить Росио даже мыслями о таком!
Пытаясь спрятаться от жестокой действительности похмельного утра, кузен глубоко окопался в подушках и одеялах, так что из под всей этой груды торчала только босая пятка.
Непреодолимый соблазн и Рамон ему поддается, но вместо ожидаемого смешка из под одеяла раздался только жалобный стон.
Выныривает. В глазах неподдельное страдание, на голове что-то вроде вороньего гнезда.
В пору расхохотаться, но Рамону сейчас страшно встречаться с ним взглядом.
А вот ему, кажется, нет, даже пытается улыбнуться, но тут же морщится и хватается за виски. И Рамон сует ему под нос чашку с горичником.
- Фу! Ну и отрава! – в несколько глотков справившись с испытанием бормочет Росио и, взболтав осадок на дне, героически допивает оставшееся.
- За удовольствиями всегда наступает расплата, - спокойно и серьезно произносит Рамон.
- Мой совет. Следуй выбранному призванию – выдыхает Росио и трясет головой. Зря и это видно по тому, как он опять морщится и снова хватается за виски. Лицо снежно- бледное, но даже малейшего оттенка раскаяния на нем нет и видимо не ожидается.
- Эмм? – непонимающе тянет Рамон.
- Из тебя не выйдет проповедник. Кстати, спасибо, наверное ты меня спас.
- Думаю, что зря это сделал. Я тебя предупреждал.
- А-а-а! Так, Значит, я все-таки свалился? Обидно… - вздыхает кузен, а Рамон чувствует, как волнение, не дававшее покоя все утро, немного проходит.
- Да нет. Не совсем.
- Это как свалился не совсем? Что ты имеешь в виду, Рамон? – Росио пытается усмехнуться и по привычке снова встряхивает головой и опять болезненная гримаса искажает его черты. Судя по всему, не смотря на настой горичника, боль еще не прошла. Хорошо хоть не просит тазик.
- А ты не помнишь?
- Ну, кое-что и местами. Как мы поспорили. Как я полез на подоконник. Я допил эту чертову бутылку до конца и потом выпал? Или не допил и выпал сразу?
- Допил-допил. Успокойся. Твой подвиг достоин летописей, - ухмыляется Рамон, - Летел ты уже потом. И во внутрь.
- Ооо! – тянет Росио, и похоже других слов для описания собственной доблести у него пока нет. Он некоторое время вертит в руках пустую чашку, а потом, подняв на Рамона значительно прояснившийся взгляд, спрашивает:
- Значит победа засчитана?
- Да. И, пожалуй, чистая. Ты даже поставил бутылку. А на счет выпадения внутрь в правилах нечего нет.
- А потом? – Росио намерен выяснить все до конца, а Рамона внезапно прошибает холодный пот. Кузен смотри на него очень внимательно и как-то подозрительно понимающе и эта дурацкая мысль о розыгрыше опять набирает силу.
- Ты совсем ничего не помнишь? – с надеждой спрашивает Рамон и Росио кивает. И опять морщится. Ну да, горичник конечно великая вещь, но похмелье не лечится одним мановением руки. Страдать кузену как минимум до обеда.
- О, это было потрясающе! Ты рухнул на меня и вырубился. Как наш боцман после бочонка тинты.
Росио недоверчиво хихикает, но взгляд все равно почему-то настороженный.
- А дальше? Что было дальше, Рамон?
И марикьяре решает махнуть на все рукой. Если кузен хотел его разыграть, то он его поддержит. И пусть все сведется к шутке. К неумной пьяной шутке двух молодых дураков, хотя на самом деле такой только один. Он сам. Потому что не смог справится со своими желаниями. И не смотря на кошек, скребущих на душе, Рамон широко ухмыльнулся:
- Ты заснул, а я, конечно, не мог оставить тебя в столь плачевном положении. Но мне к службе оруженосца не привыкать. Непочтительно взвалить на плечо не позволила вассальная верность, так что пришлось взять на руки и отнести в твою комнату и уложить баиньки.
- А я что, так ничего и не почувствовал?
- Ага. И был такой…Такой… Просто прелесть. Как в сказке - спящая красавица. Росита.
- И это все? – осторожно спрашивает кузен и Рамону почему-то чудится в его голосе разочарование. И кажется, что с его губ должен вот-вот сорваться еще один вопрос. И если он будет, Рамон не знает, что на него ответить.
Но вместо этого - всего одна секунда и Росио заваливает его на постель, а сам усаживается сверху. Его так легко рассмешить, но и разозлить ничуть не труднее. Рамон, ты забыл, насколько он проворнее? А последний ваш подушечный бой был несколько лет назад. Но стариной тряхнуть всегда приятно.
- Я тебе покажу Роситу! Я тебе сейчас такую Роситу устрою! – в его голосе даже не злость, а какая-то неожиданная, совсем детская, но такая отчаянная обида. Она звенит как случайно задетая струна. Рамон получает по затылку подушкой, а потом еще раз и еще. И хоть вырваться очень легко, пусть Росио изворотлив, как ящерица, растерянность от внезапности атаки уже прошла, да и сила все же на его стороне. Но Рамон даже не пытается. Вместо этого он замирает. Коленки Росио больно сдавливают ребра, он как будто пришпоривает лошадь. Но Рамон этого почти не чувствует. И боится даже пошевельнуться, ошеломленный новым ощущением. Тяжесть Росио, неожиданно обжигающий жар его тела заставляют вспыхнуть лицо. И как хорошо, что он его сейчас не видит, не понимает, не знает, что его троюродный брат еле сдерживает себя, потому что огонь, полыхнувший у него по щекам, не идет ни в какое сравнение с пламенем, разгорающимся внутри. И одна только мысль бьется сейчас в голове – не выдать себя, не позволить, нельзя, все что угодно, но это нельзя…
А кузен так же внезапно, как и завелся, успокаивается. Тяжело дыша, слезает с Рамона и тот слышит как он отфыркивается. Рамон поднимает голову и видит, что Росио пытается языком сдвинуть прилипшее к нижней губе перо, выбившееся из многострадальной подушки. Непонятно откуда взявшаяся обида, кажется, выветрилась, ну, если только самая малость ее осталась в неожиданно мягкой и робкой просьбе:
- Рамон, никогда так меня не называй… Пожалуйста.
Ну, что тут сделаешь. Конечно, согласишься. А Росио вдруг валится на подушки и начинает хохотать. Так заразительно, что Рамон мгновение спустя уже смеется вместе с ним…
***
Встречи, которых не ждешь, радостнее вдвойне. Ведь последний год только письма. Да и то, когда они тебя догонят. Соберано после похорон супруги забрал сына в столицу, и когда Рамон видит поднятый над замком синий штандарт, он не верит своим глазам. Кто-то из Воронов вернулся в родное гнездо и, конечно же, это не дядя Алваро. Лишь бы не он. Или, пусть даже и он, но тогда уж не только. Так не хочется обмануться. После нескольких месяцев плаванья стоянка в Алвасете всего лишь три дня. Часть команды и офицеров отпускают на берег, а у остающихся дел по горло. И разве понять альмирантэ, почему парень в перевязи старшего теньента прилип к борту и забыл обо всем. И смотрит на гордые белые стены, на город лежащий подковой, и нервно теребит узел шейного платка, словно он запыхался после долгого бега. И только с третьего раза слышит, как пожилой, седеющий мужчина с алой широкой лентой через плечо его окликает:
-Рамон. Рамон! Теньент Альмейда!!! Сутки. Шлюпка отходит через десять минут. Не задерживаться.
Часть III
Странно видеть когда-то шумный замок почти нежилым. Всего каких-то два с небольшим года назад, здесь было полно народу, на широком внутреннем дворе били копытами кони, сновали слуги, хорошенькие горничные и вездесущие пажи. И обязательно кто-то гостил. Родственники и знакомые, друзья соберано и приятели Карлоса. Из крыла, где находились кладовые, кухни и даже своя пекарня тянуло вкусными, обольстительными запахами. Постоянно что-то затевалось. Смех и гомон не стихали до утра.
А теперь тишина. Во дворе пустынно и седой привратник, что служит здесь, наверное, лет сто, признает Рамона не сразу, а потом долго охает, какой же молодой господин стал взрослый и серьезный. И пропускает без лишних вопросов. Слуга в черно-синем колете несется доложить хозяину о госте. Этикет, конечно, превыше всего, но так жаль, что сюрприза не получилось.
Роскошный ковер с парадной лестницы убран и все затянуто светлой тканью: портреты на стенах, драгоценные старинные вазы, в них раньше обязательно были цветы, мебель и зеркала. Дом словно чем-то прогневал своих хозяев, и они его разлюбили.
А вот за этой портьерой есть глубокая ниша в стене, вы прятались здесь как-то пол дня, удрав от воспитателей Росио. Замок тогда весь стоял на ушах, а вы смеялись над недогадливыми взрослыми. Как же давно это было, а, кажется, только вчера.
Протянув подбежавшему пажу перчатки и шляпу, ты только успеваешь подняться на пару ступенек. Росио стремительным шагом вылетает откуда-то слева и замирает наверху. Так, а сейчас, как это было всегда, он вприпрыжку помчится вниз, перескакивая сразу через несколько ступенек. Сколько раз ему говорили, что так носиться потомку древнего рода никак не годиться. Неприлично. Постыдился хотя бы слуг, что они подумают о своем молодом господине! Но он всегда поступал по-своему и никто ему не указ. Раньше, еще бы повис у тебя на шее с восторженным воплем «Ромооон!».
Но у него почему-то странное выражение лица. Холодное и отстраненное. Чужое. Он что, не рад вашей встрече? Чушь какая! Такого не может быть. Просто он никак не ожидал и, наверное, не поверил, решил, что бестолковый слуга чего-то напутал, так же как и ты подумал, что ослышался, когда строгий альмирантэ отпустил тебя.
А ноги сами несут наверх, ближе и ближе, глаза невольно отмечают каждую мелочь.
Ну, что ж, трепещите, столичные дамы и девицы. Какое подросло искушение для вашей добродетели. Интересно, как много вас, кто уже сейчас не спит ночами, вздыхая о синеоком, юном маркизе. А беспокойные мамаши заранее просчитывают хитрые комбинации и шансы своих дочерей. Неженатый король будоражит их умы и щекочет амбиции куда меньше.
А ты останавливаешься всего на одну ступеньку ниже и ваши глаза почти на одном уровне. В густой синеве вспыхивают знакомые теплые искры и ту же гаснут. Он смущен. Растерян. Расстроен. Да что это с ним? Неужели это из-за его отца? Какая еще может быть причина! Сын чем-то прогневал соберано? Пошел против его воли? В Олларии ведь в самом разгаре осенние балы и приемы. И место наследника рода Алва там. Дома всегда хорошо, кто спорит, но к чему месить дорожную грязь в такое гнилое время?
Но на это сейчас плевать, он расскажет все сам, но позднее. А пока долой мрачные мысли, ты только теперь понимаешь, как же действительно соскучился.
-Ну, здравствуй, дружище! – тысячу раз повторенный ритуал, но опять как впервые. Встретить его руку, узкую, легкую, сжать чуть сильнее. Его пальцы вздрагивают, выдавая истинные чувства. Пусть холод с лица не ушел, но радость за ним не спрячешь. Но он
по-прежнему не дает волю сердцу. Спокойное и властное «Пойдем» настораживает, но ровно до тех пор, пока вы в молчании идете рядом до его комнат. Это тоже непривычно. Обычно после долгой разлуки Росио мог тарахтеть, не умолкая, пока не выкладывал все, что, по его мнению, заслуживало твоего внимания в первую очередь.
В его комнатах все по-прежнему, со скидкой, конечно, что хозяин вырос, но почему-то особенно памятен огромный ковер с четким геометрическим рисунком. Когда Росио исполнилось девять, соберано подарил сыну игрушечную армию из оловянных солдатиков. В ней было все, и пехота, и мушкетерские полки, и кавалерия, артиллеристы с их конными упряжками и интендантские фуры. Искусно расписанные неизвестным мастером фигурки казались живыми. У них даже выражения лиц были неповторяющимися. У каждого свое. Росио тогда пришел в такой восторг от подарка, что метнулся к отцу, забыв, что тот не любит и не допускает избыточных проявлений чувств. А соберано впервые изменил своим правилам, потрепал сына по макушке и подхватил на руки. А потом пол вечера, словно в один миг скинул сорок с лишком лет, ползал вместе с вами по этому самому ковру и кто бы мог подумать, что узорные линии и фигуры, как ни для чего, лучше всего подходят для расстановки диспозиции. Несколько раз вам пытались помешать, сначала дворецкий, потом какой-то парень, ненамного старше самого Рамона, в мундире порученца, но соберано гаркнул, чтобы не лезли к нему со всякими пустяками, потому что ему сейчас некогда. У него тут война.
Не нуждаясь в приглашении, Рамон опустился в ближайшее кресло, а Росио остался стоять. Зябко повел плечами, словно ему было холодно. Странно, все очень странно, но такое ощущение, что он хочет о чем-то сказать и не знает с какой стороны подступиться. Подобное Рамон видел впервые.
-На тебя плохо действует столица, - с ласковой усмешкой произнес он, надеясь хоть как-то расшевелить друга, - такое впечатление, что это время ты провел не в Олларии, а в монастыре.
Росио встряхивает головой. Ну, давай же, поддержи шутку. Съязви чего-нибудь в своей излюбленной манере. Не засмейся, но хоть улыбнись, наконец! Но вместо этого вопрос совсем ни к селу, ни к городу:
-Ты давно получал известия из дома?
-Да нет. Пару недель назад. Правда, письмо от отца прилично поплутало, пытаясь нагнать меня. А что? – с беззаботной улыбкой спрашиваешь ты.
Действительно, послание с родины запоздало примерно на месяц по свежести новостей. Но они были вполне неплохими. Ведь самое главное - матери намного лучше. Она теперь гуляет в саду. И очень-очень ждет. Что ж, недолго осталось. После Алвасете у вас стоянка как раз на Марикьяре. Не отпуск конечно, но вы еще навидаетесь.
-Значит, ты ничего не знаешь…
-Ммм… Смотря, что ты имеешь в виду.
-Мне очень жаль Рамон. Твоя мать… - Росио как будто весь поджимается. Только теперь ты видишь, что в глазах у него не отчуждение, не холод, а беспокойство.
-А что мать? - как последний дурак переспрашиваешь ты, и улыбка, совсем не к месту растянувшая губы, никак не желает сходить с лица. А взгляд натыкается на четыре оплывших огарка на каминной полке. В погасшем камине осколки стекла. Совсем недавно они были алатским хрустальным бокалом. Росио никогда не проявлял склонности к языческим ритуалам. Особенно к таким. Что случилось опять?
-Четырнадцатого… Ветров… - тихо произносит Росио и до тебя вдруг доходит…
Ты дворянин и этикет в тебя вбивали с младенчества. Дежурные, пустые фразы, каждая к своему случаю. Наверное, и придумали его для того, чтобы проще было лицемерить. В них нет подлинных чувств, просто так положено. Ты видишь, как шевелятся губы Росио, а в ушах стоит звон. Размеренный и монотонный. От такого сходят с ума. Но в потемневших, внимательных глазах боль. Живая, гадина, настоящая. Она не меньше чем твоя. Здесь нечему удивляться, ему о ней известно больше. Гораздо больше, чем тебе.
И кто только придумал, что у смерти синий взгляд. У нее пустые, гноящиеся бельма и если в них заглянуть, то увидишь лишь тлен…
Росио сунул в руки бокал, и Рамон не глядя, что в нем, выпил. Вино, касера, просто вода – не понять. Но в глотке начало саднить и звон в ушах немного стих. И взамен в голове начала биться хиленькая, трусливая мыслишка, что все это шутка. Глупая и жестокая. Пусть Росио скажет об этом, сейчас. Любого другого за такое убить мало. Но ему он простит. Лишь бы все оказалось неправдой. Но по тому, как кузен аккуратно присел на подлокотник его кресла, и приобнял за плечи он понял, что нет. Надежда тщетна.
А пальцы Росио вдруг вплелись в волосы. Нерешительно и осторожно. С непривычной, чуткой лаской. Кто бы мог подумать, что порывистый и резкий кузен способен на такие жесты. Это оказалось неожиданно, но так необходимо, что у Рамона защипало в носу и горло перехватило судорогой. Но именно это ощущение выдернуло его из бесчувственного, глухого оцепенения, куда он, сам не замечая как, начал проваливаться.
Он шумно вдохнул, словно только что вынырнул из под толщи мутной стоячей воды и еле успел сделать первый, жадный глоток воздуха.
Расклеиваться никуда не годилось. Он никогда не позволял себе этой слабости, не допустит и сейчас. И почему-то само вспомнилось, как Росио, когда ему было лет восемь, на полном серьезе пытался убедить, что убит, это на самом деле то же самое что ранен, но только очень тяжело. А умер – это просто очень далеко и надолго уехал. Сложно сказать, додумался он до такого сам, или кто заронил в его голову эту идею, пытаясь, насколько возможно тактично объяснить мальчишке, что незадолго до того случилось с его старшей сестрой. Не угадаешь. И хотя Рамон уже знал, что все совсем не так, в тот момент он ему почти поверил. В детстве не понимаешь слов «никогда» и «невозможно», их пока для тебя еще нет. А смерть кажется выдумкой взрослых и вы, двое, уж точно будете жить вечно.
И самой большой бедой тогда было упасть и разбить себе коленку. Или вместо прогулки остаться дома в наказание за очередную шалость. Какими же наивными простачками вы были!
Ее уже почти месяц нет на этом свете, а ты и не знал. Хотя нет. Все ты знал, только никак понять не мог, с чего бы это мать стала сниться почти каждую ночь.
Не измученная болезнью усталая женщина, какой ты видел ее последние годы. А молодая и такая красивая, как ты ее запомнил тогда же, когда впервые стал осознавать самого себя. Ты был еще мал, а у нее пока хватало сил подхватить тебя на руки. Нежные и теплые. И казалось, ничего нет надежнее этих объятий. Они защитят от всего...
Вот так и заканчивается детство. Не в день совершеннолетия, не в тот миг, когда ты переступаешь порог родного дома чтобы погнаться за своей мечтой. Нет. Тебе может быть больше тридцати, и за сорок, и даже за пятьдесят, но если за твоей спиной тебя ждет родная душа ты по-прежнему для нее ребенок. И лишь когда ее не станет, поймешь, что пути назад больше не будет…
Вечер, которого так ждал, оказался совсем невеселым. Росио предложил послать кого-нибудь с запиской к альмирантэ, чтобы Рамону сегодня же выписали отпуск, но он отказался. В этом не было никакого смысла. Они через день отходят к Марикьяре и несколько часов уже ничего не решат. Он все равно не успел сказать матери последнее «прости»…
И все же, даже в такой безрадостной ситуации нашелся хоть один, но светлый момент.
Рамон был признателен, что Росио не теребил его и не досаждал бесполезным сочувствием, он просто был рядом, и это согревало.
Но он хорошо мог себе представить, что было бы на корабле, нагони его печальное известие там. Рамона в команде любили, и каждый счел бы своим долгом выразить соболезнования, а ему, затолкав куда подальше желание просто побыть одному, подождать пока все уляжется и успокоится в душе, пришлось принимать бесконечное скорбное паломничество, выслушивать, отвечать, и еле сдерживаться, чтобы не послать всех этих доброхотов куда-нибудь туда, где и Леворукий не бывал.
Удивительно, но Росио при всей своей немалой эгоистичности и стремлении быть в центре событий и чужого внимания, очень тонко умел чувствовать, когда нужно подвинуться и уступить. По крайней мере, в его отношении к Рамону так было всегда, и он был за это безмерно благодарен своему взбалмошному приятелю.
Росио распорядился, не смотря на сухой и по-летнему теплый день, разжечь камин и накрыть обед в его комнате. И только когда кузен притащил поднос с едой и поставил его прямо на ковер, предложив и им самим, не мудрствуя лукаво расположиться на полу, поближе к огню, Рамон сообразил, что довольно сильно проголодался. Что бы ни происходило в его жизни, какие бы встряски его не поджидали, некоторые вещи по сию пору оставались неизменными. Они в молчании поели, вернее ел только Рамон, а Росио так, немного пощипал холодного мяса с хлебом, больше за компанию, и только неотрывно следил за другом. Эта молчаливая, но явно осязаемая забота показалась такой трогательной, что Рамон не выдержав, усмехнулся:
-Да не переживай ты! Я в порядке. Справлюсь.
-Я вижу… - задумчиво протянул кузен и вдруг совершенно неожиданно спросил:
-А ты помнишь про шлейф?
-Шлейф? – удивленно вскинул брови Рамон, не понимая к чему клонит его друг и вытер о салфетку пальцы, - Какой шлейф?
-Забыл? – Росио осторожно улыбнулся, вглядываясь в его лицо, и Рамону вдруг показалось, что ему прямо в глаза ударил солнечный луч. Да! Точно! Было. А он и действительно совсем запамятовал об этом довольно неловком эпизоде из своего… нет, их с Росио детства.
В еще то первое лето, когда кузен только-только появился в их доме. Во многом Росио был совершенно обычным мальчишкой. Он мог придумать, что у него прихватило живот, когда утром было лень выбираться из под одеяла и хотелось подольше поваляться в постели. Мог сочинить, что накануне ушиб сильно палец, хотя на самом деле, конечно, ничего у него не болело, лишь бы мэтр Одон, занимавшийся с Рамоном, отстал от него со своим чистописанием, тетрадками и занудными глупыми закорючками и палочками.
Избитые детские хитрости, давным-давно известные взрослым, но тебе-то кажется, что ты до них додумался впервые. И так обидно, когда твою, казалось бы непревзойденную находчивость, так быстро разоблачают. Однако, в некоторых вещах Росио оказался невежественней какого-нибудь дикаря, живущего в Саграннских горах. Он не имел ни малейшего понятия о том, что из стручков акации можно сделать замечательные свистульки, что если пойманную лягушку пощекотать травинкой по брюшку и по горлышку, то заставишь её квакнуть, и какие чудесные плотины из щепочек и камней можно строить поперек ручьев, бегущих вдоль улицы после веселого и короткого летнего ливня.
Рамон не понимал, как можно дожить до целых восьми лет и не знать таких элементарных вещей, что известны любому мальчишке. Но самым большим потрясением для Росио оказались деньги. Когда Рамон, жестом фокусника, извлек из кармана и показал своему приятелю маленький кружочек красно-желтого металла, кузен пришел в восторг, но только никак не мог взять в толк, как же и зачем нужно такую прелестную вещицу обменивать на пригоршню засахаренных орешков, кулек поджаренных мелких креветок или пирожок с мясом, когда достаточно только приказать, и тебе все принесут. Просто так.
Объяснение, что просто так ничего не бывает, далось Рамону с большим трудом. Но именно тогда, после того как Росио вроде все уяснил, и для пущей убедительности Рамон еще продемонстрировал ему серебряную монету, как раз полученную накануне от отца за то, что последний месяц мэтр Одон был очень доволен усидчивостью и успехами сына рея Альмейды, Росио, чтобы не оставаться в долгу, рассказал, что ему, что когда он хорошо себя ведет, его мама позволяет прокатиться на шлейфе своего платья.
Тут настала очередь Рамона удивляться. Его мать любила довольно простые, без излишней вычурности, наряды, и что такое шлейф он не имел ни малейшего представления. Но по тому, с какой восторженностью об этом поведал ему Росио, оставалось только признать, что видимо это действительно очень здорово и очень почетно. Шлейф парадного платья герцогини Алва на несколько дней занял его мысли.
А потом был какой-то важный прием, на который собирались его родители. А они с кузеном путались под ногами, чтобы не пропустить такое событие. Стоящая у парадного входа карета. Четверка лошадей. Мундир отца и орденская цепь. И мамино темно-вишневое, бархатное платье с длинным складчатым хвостом тянущимся сзади. Росио шепотом пояснил, что вот это и есть шлейф.
Забыв, что разница между восьми- и двенадцатилетним мальчишкой довольно велика, а правильней будет сказать – весома, Рамон решил попробовать. Результат оказался предсказуем. Опоздание на этот злополучный прием, заплаканное лицо служанки, накануне почти не спавшей ночь, чтобы успеть дошить платье, довольно серьезный выговор от отца, собственный стыд за свою же безмозглость и неожиданно светлая, всепрощающая улыбка от матери, когда в самый разгар разбирательств встрял со своими объяснениями Росио, как главный подстрекатель не увиливающий от ответственности и не желающий оставить друга с трудной ситуации. Рамону потом долго поминали этот шлейф, правда, уже со смехом. А он в который раз все смущался и краснел, вот точно так же как и сейчас…
Сколько же было всего, и веселого, и грустного, давно перечувствованного и пережитого, полузабытого, того, что Росио разбередил сейчас и вытащил на свет. И Рамон только удивлялся, как много же он помнит. А ведь казалось, какое ему дело до этого.
Эпопея с разбитой любимой маминой чашкой, когда они выпросив у Хосе клей, полные раскаяния и желания исправить непоправимое, чуть навсегда не прилепились друг к дружке, еe коробка с рукоделием и как они тайком таскали оттуда иглы для вышивания, чтобы сделать крючки для рыбной ловли. А служанки были вынуждены перетряхивать все подушки на диванах в гостиной в поисках опасной, колючей пропажи. Ведь дети в доме. Мало ли что.
Как Рамон чуть не сорвался со скалы, когда полез за странным цветком, скромной пятиконечной звездочкой, словно покрытой густым золотистым пушком, со светлыми стеблями и листьями. Он увидел такой первый раз, и ему захотелось показать это чудо матери.
А еще, как они все вместе ездили на праздник молодого вина, и Рамон шел с отцом, а мама взяла Росио за руку, чтобы не потерялся в толпе. И кузен, не терпящий никаких посягательств на собственную независимость, в тот раз не возражал и только хитро, но так довольно улыбался, когда какая-то незнакомая женщина приняла его за самого младшего из семейства Альмейда и долго ахала, что у столь молодой госпожи такие красивые и уже почти совсем большие сыновья…
Рамон и не заметил, как за окнами сгустились сумерки. Грядущий день обещал быть непростым и для него самого, и для Росио, собиравшегося наутро отправиться обратно в Олларию, и решено было долго не засиживаться. Они пожелали друг другу спокойной ночи, не любивший долгих прощаний кузен не поймешь с чего, вдруг пообещал Рамону, что обязательно проводит его на пристань, и уже уходя, от двери, он вдруг услышал спокойное и уверенное, словно Росио совершенно четко знал, о чем говорит:
-Она не умрет, пока мы о ней помним, Рамон. А мы не забудем…
Марикьяре обернулся. Его друг стоял у камина и смотрел на огонь. Прогоревшие поленья с треском и искрами обрушились, головня подкатилась к решетке и Росио вместо того, чтобы взять кочергу, просто пнул ее носком сапога. Совсем еще юное лицо, освещенное багровыми всполохами, странные для шестнадцатилетнего мальчишки слова…
-Спасибо, - отозвался Рамон, не зная, что и думать. И тихо прикрыл за собой дверь.
Он не понял, провалился ли в сон или только ненадолго закрыл глаза. За окном по прежнему была ночь, и чувство времени, безотказностью которого Рамон Альмейда вполне справедливо гордился, решило, видимо, его разыграть. Хоть убей, но он никак не мог понять который час. Явно за полночь, но и только. В отведенных ему покоях было несколько комнат. Не считая спальни, что-то вроде гостиной, гардеробная и даже небольшой кабинет. С размахом и масштабностью, как и все в замке герцогов Алва. Как раз в этой гостиной были часы, но сейчас в ночной тишине он никак не мог уловить привычного тихого тиканья. Видимо, остановились, так что вряд ли здесь он может рассчитывать на подсказку. Впрочем, это было неважно. Проспать ему все равно не дадут.
Рамон несколько минут хлопал глазами, вглядываясь в неясные тени в углах комнаты. И опять думал о матери, но как-то удивительно спокойно. Ни тоски, ни печали, просто холодная, ровная отстраненность, что больше ничего не будет. Все кончилось. Никогда её маленькая легкая рука не проведет по его волосам, и он не услышит ласковое, но такое гордое:
-Мальчик мой, как же ты вырос...
Рамон сморгнул и прислушался к собственным ощущениям. Какое-то легкое, почти неуловимое беспокойство, что его разбудило, стало явственней. Просто лежать и смотреть в потолок показалось совсем невмоготу, он поднялся и подошел к окну.
Небо от края до края затянуло какой-то мутной хмарью. Звезд не видно совсем, а тускло светящаяся луна казалась позеленевшей от времени медной монетой.
Он же вроде разделся, когда ложился. А сейчас на нем были штаны и рубаха. «Значит все-таки сон» решил Рамон и, выйдя на балкон, получил этому подтверждение. Подчинившись логике бреда, балкон успел превратиться в террасу, тянущуюся вдоль всего фасада, и ступени спускались прямо к широкой лужайке посреди замкового парка. Что-то приглашающее было в этой картине, зовущее за собой. А еще очень странной казалась тишина, абсолютная, полная, словно его голову обложили ватой. Ничего не расслышать, кроме собственного же дыхания, кажущегося сейчас пугающе громким. А ведь южная ночь на самом деле полна звуков: стрекотанием цикад, сонным ворчанием близкого моря, шелестением ветра в кронах деревьев, еле различимым смехом загулявшихся парочек и лязгом якорных цепей в порту. Это днем их совсем не слышно, а ночью, словно что-то преломляется в пространстве, и кажется совсем близко. Но нет, кое-что все же Рамон услышал. Очень похожее на цоканье копыт, как будто где-то неспешно брела лошадь. И чуть прихрамывала.
Не задумываясь больше над странностями и окончательно уверившись, что все ему только сниться Рамон сбежал вниз по ступенькам. И лишь сделав несколько шагов по мокрой и прохладной от вечерней росы траве, сообразил, что забыл обуться.
Озабоченность собственной рассеянностью во сне, где в общем-то плевать что на тебе одето, а уж простудиться и вовсе невозможно, показалась забавной, и он рассмеялся. Накатила приятная легкость, как после первого бокала молодого вина.
И Рамон прямиком пошел через лужайку. Чуть левее и все ближе с каждым шагом чернел аккуратный круглый провал. Странно, там же всегда была решетка. Колодцу этому почти столько же лет, сколько и самому замку. Его выкопали очень давно, на случай долгой осады. И хотя им не пользовались никогда, да и вряд ли будут, чистили регулярно. И так же регулярно запечатывали обратно, кроме одного единственного раза…
-Они так удивлялись, почему я не разорался.
-А, правда, почему?
-Сам не знаю. Наверное, не успел испугаться. Честно-честно, ты что на меня так смотришь? Не веришь?
Рамон смеется, а сердце сжимает страх. Что было бы, если тогда взрослые не спохватились так быстро и не сообразили, куда мог деваться трехлетний ребенок только что игравший у них на глазах и вдруг, словно провалившийся под землю. А так почти и случилось. Говорят, соберано, не смотря на вспыльчивый, тяжелый нрав не любит телесных наказаний. Но тогда приказал пороть чуть ли не до полусмерти нерадивых слуг, забывших закрыть решетку на этом колодце. А Росио повезло просто сказочно.
Непонятно откуда, но у самой воды распором в стены оказалась доска. За которую и успел схватиться кузен, ухнув во внезапно разверзшуюся под его ногами дыру. Закоченевшего в ледяной воде мальчишку еле отцепили от своей спасительницы.
Росио тоже смешно сейчас вспоминать об этом. Они сидят прямо на траве, под кустом цветущей гортензии и синее вечернее небо над головой с пронзительным щебетом рассекают бесчисленные алвасетские ласточки. Теперь та решетка надежно закрыта и ее покой охраняет новенький блестящий замок.
В руках у кузена гитара. Его последнее помешательство, потому как иначе не назовешь. Ну, скажите на милость, зачем самому мучить руки и мытарить пальцы, когда стоит лишь только пожелать, и к его услугам будут лучшие музыканты. А вот взбрело же в голову! Но как всегда, если он что-то решил, то обязательно доведет до конца. Не отступиться.
И теперь каждую свободную минуту Росио проводит в обнимку с капризным инструментом, упорно пытаясь превратить терзающее слух рваное треньканье во что-то более мелодичное. А вот голос у него очень хороший. Сильный и чистый. Конечно, никто не знает, что будет, когда он переломается, но сейчас, Росио вполне мог бы солировать в церковном хоре, не будь он сыном кэналлийского герцога. Правда, вряд ли у него получится состроить должное, благочестивое выражение лица.
Очередная попытка взять аккорд оканчивается неудачей. Росио рассерженно шипит и сует в рот средний палец.
-Опять порезался? – участливо спрашивает Рамон.
-Угу, - кивает головой настырный кузен. Надоедливая прядка прикрывает ему левый глаз, и он забавно пытается ее сдуть, одновременно зализывая крошечную, болезненную ранку…
Из колодца, чуть не забравшего когда-то жизнь Росио, внезапно потянуло гнилью и затхлостью, и еще какими-то ужасно знакомыми цветами. Лилиями, чуть позже сообразил Рамон. Откуда в Алвасете лилии? Розы - да, их здесь полно. И еще мелкие дикие астры, и синие шапочки чабреца и лиловые метелочки лаванды. А вот лилии не растут, плохо им, жарко и слишком сухо летом…
И опять перестук копыт, словно где-то в отдалении за Рамоном бредет лошадь. Он даже оглянулся, столь реальным и явственным показался звук, но ничего не увидел.
Рука задела цветущую ветку, усыпанную смешными пушистыми шариками, пахнущими медом. Холодные, мокрые листья коснулись кожи. И ощущение было таким ярким, настоящим, почти как ожог, что Рамон снова засомневался, а сон ли это?
Лужайка кончилась, начинался парк. Темнели гордые свечи кипарисов и аккуратные кубики подстриженного мирта. Смолистый свежий запах перебил навязчивую колодезную вонь.
А вот и выложенная камнем дорожка. Если пройти по ней до конца, совсем недалеко, упрешься в крепостную стену, увитую плющом так густо, что её почти и не видно.
Вечерами, когда закатное солнце раскладывало по дорожке длинные черные тени, казалось что это не обычная садовая тропинка, а потаенный путь в другой мир. И если пройдешь по нему, то вместо привычной стены, перед тобой откроются неизведанные, прекрасные дали.
На пару с Росио, потому как в такое приключение годиться отправиться только в компании лучшего друга, они несколько раз брались проверить, но всегда выходило одно и то же. Холодный камень скрытый темными бархатистыми листьями.
Вот и сейчас он уверен, что будет как всегда. Поворот, еще один и стена. Но нет, кажется, он ошибся в подсчете. Не этот, следующий. И опять ничего. Дорожка петляет и изворачивается угрем, и Рамон понимает, что совсем потерял направление. А вокруг уже не прилизанный выстриженный парк - настоящий лес. Деревья смыкаются и ветки нависают над головой. Нога поехала на чем-то скользком и Рамона передергивает от отвращения, когда он понимает, что наступил на слизня. Посмотрев вниз, он видит, что этих тварей на дороге целые сонмы. И все лезут и лезут откуда-то. Чудно, вокруг же ночь, должно быть не видно не зги, но странная луна рассеивает темень до послезакатных сумерек. Далеко, конечно, не разобрать, но куда ступаешь разглядеть можно.
«Тебе это сниться» - повторяет про себя Рамон и по-прежнему топает дальше. Его охватывает странное упорство. Он же всегда хотел узнать, что будет в конце этого пути. Вот, пожалуйста, любопытствуй. Только почему-то страшно посмотреть назад и повернуть тоже, и кажется, что за своей спиной он оставил нечто, с чем лучше ему не встречаться теперь. Так что только вперед!
На мгновение остановившись Рамон задирает голову вверх, чтобы увидеть объяснение, почему все же вокруг не совсем непроглядная темень. Надо же! Затянувшая небо мгла стала еще гуще. Как туман, только он не стелиться по земле, а поднимается выше. И просвечивающая сквозь него луна дробиться на свои отражения. Метр Готье – тот еще самодур, но когда он рассказывал про оптические иллюзии и миражи было интересно. С тех пор Рамон все мечтал увидеть огни, появляющиеся на мачтах кораблей как предвестницы сильной бури. Пока не удавалось. Но полюбоваться на сразу четыре ночных светила, вместо привычного одного, тоже неплохо.
А тропинка все вьется и вьется. Как будто ей не будет конца. Лес вокруг превращается совсем в непроглядные дебри, дикие, первозданные и Рамону кажется, что он сейчас единственный человек, во всем мире.
Становится почему-то тревожно. Странный сон все меньше и меньше нравится ему. И когда он все-таки решается посмотреть назад, то видит, что дороги обратно нет. Деревья вырастают прямо у него за спиной.
Рамон слышал как-то жутенькую побасенку, про то, что в тюрьмах морисских шадов есть камеры для смертников, где стены сжимаются. Казнь длится несколько дней. Водяные часы отмеряют промежутки, когда каменные палачи шагнут друг к дружке на всего лишь десятую часть бье. А потом опять, неумолимо все ближе и ближе. Говорили, что обычно обреченный узник сходил с ума до того, как его раздавит.
Вокруг сейчас не стены, а толстые вековые стволы, свисают бороды лишайников. И опять пахнет лилиями. Да, лилиями, а еще прелой лесной подстилкой, мокрой корой и хвоей. Но это не тот лесной бодрящий воздух, от которого светлеет в голове, наоборот, становиться как-то тяжело дышать, наваливается усталость, хочется лечь и не двигаться больше. Но Рамон понимает, что как раз этого делать нельзя. Если он хоть немного задержится, то навсегда останется тут. Сквозь его тело прорастут хрусткие стебли и корни, и никто никогда его не найдет.
И опять вдалеке перестук копыт. Только он теперь не сзади, а впереди. Кто-то торопит лошадь. Он все-таки не один! Кто-то же есть в этом жутковатом месте. Кто проложил дорогу и ходит по ней иногда…
И Рамон кидается вперед, он уже не идет – бежит, а ветки хлещут его по лицу, цепляют за плечи и руки, извивающиеся корни норовят обвить ноги. Задержать. Не выпустить.
А в небе над ним хмарь рассеивается, и там действительно теперь сияют четыре луны…
Кошмар кончился так же внезапно, как и навалился. Рамон выскочил почти на такую же лужайку, с которой ушел, только перед ним были не жилые покои замка, а небольшой кусочек упорядоченного парка с разбитыми клумбами и беседками, как в Алвасете. Все было огорожено невысокой садовой оградкой, тропинка подводила к изящной калитке, за которой видимость того, что человеческая рука приложила здесь свои усилия, заканчивалась и начиналась ковыльная степь. Вдалеке смутно чернели какие-то горы. Сохранившиеся остатки самоиронии подкинули мысль, что, наверное, пока он тут во сне удирал от чего-то неведомого, то скорее всего поднял своими воплями весь замок. Но он бы сказал большое спасибо тому, кто его разбудит.
Чувства, что все закончилось, не было. За калиткой его ждали. Рамон понял это сразу.
Невысокая женская фигура светлела рядом с изумительной по красоте лошадью. Белая мориска! Чудо из чудес! Отец говорил как-то, что очень хотел сделать такой подарок матери на годовщину свадьбы, но, не смотря на то, что рей Альмейда далеко не бедный человек, позволить себе выкинуть почти половину состояния на лошадь он не мог. Да к тому же мать очень плохо ездила верхом. Боялась.
Рамон вплотную приблизился к ограде, а незнакомка подняла вуаль, до того скрывавшую ее лицо. Сердце заколотилось бешено. Он в один миг забыл про то, что все, что он видит всего лишь сон. Никогда Рамон до того не испытывал даже близко похожего на ту радость и счастье, что его охватили. Росио ошибся! Он просто не знал и напутал, сказав, что его мать умерла. Ничего подобного! Она здесь, совсем рядом, надо только пройти за ограду. Рамон метнулся вперед и напоролся животом на преграждающую путь, запертую калитку. И сквозь рубашку почувствовал, что причудливые, металлические дуги не просто холодные, а мертвяще ледяные. Словно вокруг не теплая ночь, а лютый послеизломный мороз. Ну и ладно!
Перескочить через эту ограду и делов то! Но ноги как прирастают к земле. И кто-то невидимый начинает нашептывать на ухо, что так просто его не пустят. Он должен сам, собственной рукой толкнуть металлическое кружево преграды, она распахнется, и только тогда он шагнет дальше. По-другому нельзя.
Мать смотрит на него и укоризненно покачивает головой. Как было всегда, когда Рамон приходил к ней с повинной после очередной своей безмозглой детской проделки. Причем, как правило, они были задуманы и осуществлены при непосредственном участии Росио.
Но отдуваться-то приходилось Рамону. Как старшему. Мать его выслушивала, а потом выслушивал он полагающуюся в зависимости от тяжести вины порцию нравоучений. Его трепали за ушко, он честно обещал, что больше не будет, а, выйдя за дверь её комнаты, облегченно выдыхал и отправлялся проказить дальше.
Но сейчас казалось, что мать не расстроена или огорчена его своевольными выходками, нет, все гораздо хуже. Не понимая, но чувствуя, он сделал нечто совсем недопустимое, что ее разочаровало, и она не хочет его видеть. Крикнуть бы, попросить прощения пусть и не зная, в чем твоя вина, но вместо слов с губ слетает какое-то невнятное, еле слышное шипение. И Рамон раздраженно пнул калитку все с тем же результатом. Заперта.
Ну, что ж, это сон, у него свои законы. Раз нужно открыть он её откроет. Пальцы дергают задвижку, но она не поддается. Хотя вроде и нет никакой замочной скважины или тайного запора. Надо только сдвинуть и все. Но легкий металл как прикипел. Ничего не выходит. Он застрял тут навечно.
А мать отворачивается от него и начинает отступать. Все дальше и дальше. Ее силуэт становиться каким-то полупрозрачным, словно она истаивает в воздухе.
-Подожди, - тихо шепчет Рамон думая, что кричит, - Подожди, пожалуйста, я сейчас. Я иду к тебе. Я все объясню. Не оставляй меня одного…
Мать замирает в своем движении и смотрит на него с печалью:
-Мальчик мой, поспеши. Нам надо успеть…
У Рамона затряслись руки от злости на собственную беспомощность. Он еще раз попытался справиться с тонкой полоской, но опять ничего не вышло.
А по бледным щекам женщины покатились слезы. И опять тихий шелест:
-Я не могу ждать, сынок. Мне придется уйти одной. И ты меня больше никогда не увидишь…
-Нет! – в отчаянья вскрикнул Рамон. Все что угодно, но только не это. Он думал, что навсегда её потерял. А она вот, здесь. Рядом. Живая, мертвая ли, снится ли все ему или это явь - неважно! Он может снова подойти к ней, коснуться, обнять, опуститься на колени, а она положит свои теплые ладони ему на голову и счастливо рассмеется. Все будет как раньше. И только эта проклятая калитка мешает ему сейчас.
Он с утроенной силой дернул задвижку, и ему показалось, что она чуть сдвинулась. И правда, сдвинулась. Еще и еще, на каких-то несколько волосков, но он стал ближе к цели. А женщина в белом платье перестала плакать и чуть улыбнулась. Рамон не мог отвести от нее глаз.
-Не слушай её. Не делай этого, - жесткая, сильная рука перехватывает запястье. Блеск перстней на пальцах и отсверк серебряных нитей в роскошном кружеве манжета.
У Рамона от гнева темнеет в глазах. Какой наглец смеет его задерживать! Он резко развернулся, но уже занесенная для удара рука замерла в воздухе.
Перед ним стоял уверенный в себе, властный мужчина, каким мог бы стать Росио лет через двадцать. Одновременно чужой и такой знакомый. А у краешка губ горькая складочка и правую бровь пересекает тонкая белая черточка старого шрама. У того Росио, что он знает, ничего этого нет. Да и перстни эти дурацкие, с крупными камнями, кузен терпеть не может. Но все же это он. Повзрослевший. Изменившийся. Но в чем-то, самом главном, что чувствует Рамон, оставшийся совершенно прежним.
Но сейчас не время и не место еще думать над метаморфозой, произошедшей с Росио. Он здесь и это здорово! Друг разделит нежданную радость. Он ведь тоже любил его маму и она всегда относилась к нему как к родному.
-Ты чего? – потрясенно бормочет Рамон, - Взгляни! Ты же говорил… А она … Лучше помоги мне!
Счастье так велико, что слов не хватает. Только, кажется, Росио его не замечает. Но смотрит на мать, так же как и Рамон. Внимательно и во взгляде с каждым мгновением проступает брезгливость, словно перед ним не тихая, скромная женщина, что всегда называла его своим вторым, младшим сынишкой, а что-то непередаваемо гадкое и совершенно чуждое. И красивые губы кривятся в недоброй ухмылочке:
-Это не она. Ты ошибся.
От слов Росио, а особенно от тона, с каким он их произносит, становиться обидно.
-Нет! – запальчиво чуть ли не кричит Рамон, - Ошибся ты!
-Он не ошибся. Он тебя обманул. Он всегда тебя обманывал…- ласковый мамин голос совсем рядом. Пока они с Росио препирались, она опять подошла близко к ограде. Еще немного и до нее можно будет дотянуться рукой.
А кузен словно и не слышит её слов и равнодушно отворачивается, давая понять, что эта женщина для него пустое место.
-Рамон, решать только тебе. Но предупреждаю, она – очень хитрая, старая тварь. Ей удавалось провести и не таких как ты! - а вот теперь от равнодушия нет и следа. Рука ложится на его плечо, и он чувствует, какая она горячая. И вдруг понимает, что на самом деле это единственное ощущение, в реальности которого можно не сомневаться. А вот все остальное…
Ну, как же! Такого не может быть! Почему Росио так себя ведет и так говорит! Ведь это его мать, ее лицо, где до боли знакома каждая черточка. Неужели он не узнает её! И платье, ее любимое белое платье и на шее ниточка бус из кошачьего глаза.
И если один из безмерно дорогих ему людей говорит правду, то значит - другой лжет. А он должен выбрать. Он обязан выбрать. Он не хочет ничего выбирать!
И он действительно не знает, кому поверить сейчас. Такой растерянности Рамон никогда не испытывал. И никто ему не поможет.
А Росио терпеливо ждет, но своей руки с плеча не убирает. Только пальцы сжимаются чуть сильнее, когда женщина протягивает к Рамону руки, словно хочет заключить его в объятия:
-Ну что, ты там стоишь, сыночек! Не слушай его! Иди ко мне! Мы всегда будем вместе! -интонация становится все настойчивей, капризней, и в ней проступают истеричные нотки. Но именно это и настораживает Рамона. Мать никогда так не просила и не требовала. Не умела она этого.
Устало прикрыть глаза, потому как сейчас это единственный способ, чтобы хоть как-то попробовать справиться с полным раздраем и в чувствах и в мыслях. И услышать совершенно спокойный, выдержанный голос Росио:
-Правильно, Рамон.
Удивительное дело, но картинка перед глазами не исчезает. «Это же сон!» - спасительная мысль, не дающая окончательно увериться в настигшем его безумии, помогает немного.
Он по-прежнему видит все и даже, пожалуй, более ярко и четко, чем до этого. Легкая дымка окутывавшая все вокруг исчезла. И так же исчез окутавший его чувства и мысли обман.
Лицо женщины, ждущей его за оградой, искажается гневом, а зрачки начинают светиться, словно вместо глаз у нее болотные гнилушки. Жутко видеть, как меняются родные черты. Но еще страшнее понять, что Росио прав и это действительно, не она. Очень похожа, как будто-то сестра- близнец, если бы она у нее была, но не его тихая, ласковая мама, которая и голоса-то никогда не повышала.
-Не слушай его! Он тебе лжет! Я тебя люблю! Я тебя жду! Иди ко мне скорей!
Существо, да, именно так, существо, топнуло ножкой, обутой в легкую, домашнюю туфельку, расшитую крошечными жемчужинками. Почему-то именно эта деталь приковала внимание Рамона и он не мог отвести взгляда от того, как прямо на глазах перламутровый блеск пропадает, бусинки чернеют и вот, рассыпаются в прах.
-Смотри Рамон, смотри, - все с той же уверенностью говорит Росио.
И Рамон теперь видит, что вместо чудесной белой мориски всхрапывает понурая, водовозная кляча, с провисшей спиной и разбитыми бабками. И большим темным пятном на боку.
В ужасе он отшатнулся от ограды. Еще немного и точно бы упал. Все тело как не свое, но он же стоял тут совсем немного, а ощущение, что несколько часов провел в ледяной воде.
А тварь поняла, что ее разгадали. Взвизгнула раздосадовано, что-то забормотала. И укоризненно ткнула когтистым костлявым пальцем в сторону Росио:
-Что ты наделал! Он же почти согласился!
-Почти не считается, - с неожиданным злым весельем отозвался кузен.
Теперь она меняется стремительно. Больше её незачем прикидываться матерью Рамона, пытаться обмануть его обликом близкого человека, и плоть на скулах как истаивает, растворяется и теперь вместо живого лица - череп обтянутый кожей. Беззубый провал кривящегося рта. Седые космы выбиваются из под нелепого кружевного чепца. В вырезе то ли платья, то ли ночной рубашки, открывающем иссохшую грудь, завядший цветок понсоньи. Рамона передергивает от отвращения и от собственной глупости. Он ведь действительно, почти…
-Отдай мне его, отдай! – ноет и канючит омерзительная старуха. И топчется вдоль ограды, но не может приблизиться к ней, словно по земле пролегла какая-то невидимая черта, за которую она боится переступить.
-Ну, зачем он тебе нужен! Он же тебя предаст! Как все! Тебя все предадут! Отдай его лучше мне. Сейчас. Расплатись им. И ничего тогда не случится.
Росио опять молчит. Он задумчив. Словно всерьез оценивает слова этой твари.
А Рамону становится страшно. Нет, совсем не так, как до этого, когда стало меняться лицо лже-матери. Он думал, что это страх, но это был не он. А вот теперь, когда все тело цепенеет и трудно дышать, а по спине катиться ледяной пот, он знает, что такое бояться по-настоящему.
Еще немного и он просто потеряет сознание, не понимая, что более чудовищно. Вот это отчужденное молчание друга, слова лживой гадины, беснующейся перед ним, обещающие, что он станет предателем или одна только мысль, что так и будет. Старуха права. И он действительно предаст Росио.
А в следующий миг Росио развернул его лицом к себе, ладонь с плеча переместилась на шею, и еще чуть выше, на затылок, так приятно ероша волосы и притягивая ближе к себе. Рамон еще успел подумать о том, что так странно, и в этом сне они с Росио почти одного роста. А потом словно порывистым, шквальным ветром из его головы вынесло все попытки осознать и понять происходящее. Губы Росио накрыли его рот без малейшей, робкой осторожности первого поцелуя. Уверенно и ошеломляюще жадно, словно они давние любовники и просто встретились после долгой разлуки. И ничего нет естественней и правильней. Рамон попытался перехватить инициативу, но жесткие, неуступчивые губы тут же пресекли все его порывы и, опешив, он замер, позволяя языку Росио ворваться в его рот. Кровь застучала в ушах. Бормотание старухи теперь доносилось словно бы издалека. Он как будто выпал из этого мира, полностью поглощенный только одним ощущением, как чужой язык ласково скользит по деснам, побуждая разжать стиснутые зубы и впустить его глубже. И вот теперь он касается неба, сталкивается с его языком. Прикрыть глаза и податься еще ближе, так, как хотелось давно, а сердце сжимает острая боль, что это все сон, а наяву такого, конечно, не будет. Ну, и пусть! Хотя бы сейчас он не упустит ничего из того, что так долго жаждал.
Ладони скользят по плечам Росио, забираются за ворот рубашки и поглаживают шею.
Под подушечками пальцев живая, горячая кожа, и он сам тоже живой, настоящий, а все остальное вокруг только колдовской морок.
И когда Росио его отпускает, Рамон уже совершенно точно уверен в этом.
На лице кузена больше нет той пугающей сосредоточенности. Он улыбается. Почти безмятежно. Его пальцы легко касаются виска. А синие глаза смотрят с теплой, насмешливой нежностью, так, как будто на самом деле старший он. А Рамон просто глупый, растерянный мальчишка.
-Ничего не бойся. Я знаю, что она лжет. Я ей тебя не отдам…
Губы снова почти касаются его губ. Ловят каждый вдох и выдох, дающиеся с большим трудом. Жар Росио передался и ему, и все тело сейчас как горит.
-А я и не боюсь, - шепчет Рамон, потрясенный отнюдь не словами Росио, а его поступком.
-Вот и правильно. Её нет. А мы есть. И я ее сейчас спроважу, чтобы больше и близко подойти к тебе не посмела.
Росио отступает на шаг. Насколько мог заметить Рамон, при нем не было никакого оружия, а теперь в его руке оказался кинжал. И кузен, подобно ярмарочному кудеснику, вытащил его прямо из воздуха. Тускло сверкнула старинная, чуть запорошенная патиной сталь. Простой по форме клинок, и из примечательного - только огромный, почти необработанный сапфир в рукояти.
Но Рамону становиться жутко от физически ощутимой древности вещи, что держит сейчас в руках Росио. Она, должно быть старше даже того позабытого всеми города, лежащего в горах Мон-Нуар.
Лезвие скользит поперек ладони, вспарывая кожу и Рамон невольно морщиться, представляя себе как же это должно быть больно. Но по лицу Росио ничего не понять, ни одной эмоции, словно разворотить чуть ли не до кости собственную руку для него обычное дело. Кровь должна бы уже политься рекой. Ан нет. Скупые капли на разрезе выступают нехотя, лениво. И они не ожидаемого красного цвета. Они как частички огня, солнечные, яростные, словно по жилам Росио течет не обычная человеческая кровь, а расплавленное золото.
Вопли старухи срываются в визг. Она воздевает руки к беззвездному небу и трясет кулаками. В ней уже ничего не осталось хоть чем-то напоминающее мать. Перекошенный рот, дикие глаза, кажущиеся почему-то слепыми, и платье, легкое кружевное платье теперь превратилось в изодранный саван.
А золотые тягучие капли падают на землю и тут же впитываются. Твердь под ногами жаждет их, она соскучилась, истосковалась. Она так долго ждала.
И, наконец, поднимается ветер. Очень тихонький поначалу, еле заметный. Но каждый порыв все сильнее. И вот он уже развевает седые космы, рвет белую тряпку. Бросает пригоршню песка прямо в лицо и Рамон зажмуривается. Визг переходит в отчаянный, звериный вой. Кажется, еще немного и лопнут барабанные перепонки. Не в силах дальше терпеть это Рамон зажимает ладонями уши, сгибается пополам и замирает. Еще несколько мгновений бесноватые вопли режут слух, а потом все вдруг резко стихает.
И когда Рамон выпрямляется и решается открыть глаза, он видит, что остался один. Никого рядом нет, ни старухи, ни кошмарного пегого одра, ни Росио.
Только степь впереди, горы и луна в небе. Обычная, бледно-золотистая и никакого призрачного сияния. Одна. А в прорехах между облаками проглядывают звезды…
Рамон потрясенно тряхнул головой, опять зажмурился и довольно больно ущипнул себя за запястье. Опять открыл глаза и облегченно выдохнул. Он стоял на той самой знакомой парковой дорожке, и перед ним была заросшая плющом стена.
Рука сама потянулась к темно-зеленым листьям, словно желала окончательно увериться в их материальности, когда его настигла мысль, что если все, что до этого ему привиделось всего лишь сон, то он не должен сейчас быть ни в каком парке. В ужасе, что весь этот дикий бред не закончился, Рамон отшатнулся, чтобы еще раз открыть глаза, вот теперь уже по настоящему просыпаясь…
Жизнь во дворцах имеет свои бесспорные преимущества. Например, время трапез расписано по часам, а прислуга настолько вышколена и обязательна, что ты можешь быть уверен, что к завтраку тебя обязательно разбудят. А уж вставать или нет – дело личное.
Мальчик паж был пунктуален до секунды, но Рамон соизволил приподнять голову от подушки лишь после того, как он довольно сердито грохнул серебряным кувшином для умывания, покрытым искусной гравировкой изображающей сценки охоты на кабана.
Честно говоря, Рамон был уверен, что после того, что ему привиделось, вряд ли сможет хотя бы задремать. Однако крепкий сон на этот раз совсем без видений накрыл его почти сразу же. Если бы не исполнительный паж, Рамон мог бы без всяких зазрений совести продрыхнуть до обеда, наплевав на все приказы альмирантэ. И все равно, вряд ли почувствовал себя хорошо отдохнувшим. Ощущения в теле были как будто та самая стая закатных тварей, наславшая на него весь этот кошмар, всю ночь каталась на нем верхом, заставляя галопировать по самым непролазным буеракам.
Тонкие и ровные, словно подведенные, бровки пажа от удивления поползли вверх, когда уважаемый господин гость распорядился заменить горячую воду для умывания на ледяную. Но мальчик послушно выполнил приказ, пока Рамон разглядывал свою, довольно помятую физиономию, в зеркале.
Видок был, конечно, еще тот. Хорошо хоть седых прядей не появилось. А, что, говорят, случается такое. Рамон не был суеверен и всегда посмеивался над байками, что травил во время штиля Анхель Ньевес, их боцман, когда вся команда со скуки уже была готова добровольно развеситься по реям. Веселый старик, даже на шестом десятке не желающий расставаться с репутацией известного балагура и забияки был охоч до страшных историй и рассказывал их мастерски. В лицах и с разделением на голоса, не скупясь на подробности и краски. Выдумывая их прямо на ходу. Даже капитан-коммандор или сам альмирантэ иногда задерживались на минутку, чтобы послушать его очередную леденящую кровь сказочку.
Но все эти истории оставались всего лишь словами, способными действительно напугать разве что какого-нибудь сопливого юнгу. Молодому парню в чине теньента вестись на подобные провокации никак не годилось.
Рамон с удовольствием умылся холодной водой. Растерся мокрым полотенцем, чувствуя, как по венам разгоняется застоявшаяся кровь.
Занавески были отдернуты и в окно заглядывала не зеленоватая, чудная луна, а белесое, но вполне веселое, утреннее солнце, и последние остатки ночных страхов улетучились без следа.
Он действительно слишком сильно перенервничал. И ничего в этом нет удивительного, такие известия любого выбьют из колеи. Так что тот бред, что ему привиделся, был вполне объясним.
Все тот же метр Готье рассказывал своим подопечным о теории сновидений. И если верить его словам, в том, что приснилось Рамону, не было ничего сверхъестественного. Всего лишь разбереженная память и последние события, заплетшиеся в столь причудливый клубок, что и не сразу сообразишь, за которую ниточку надо тянуть первой.
Правда, посмеиваясь над собственной педантичностью, Рамон все же осмотрел ноги и руки. Но ничего необычного не нашел. Ни одной новой царапины или ссадины не появилось, и он окончательно уверился в том, что все его ночные приключения - просто дурной сон. Ну, а то, что голова трещит, как после недельного загула, так это не беда. Бывало и хуже.
Приведя себя в полный порядок, Рамон спустился в Малую столовую. Когда семья была многочисленной, все Алва и их гости предпочитали трапезничать в Большой. Теперь же она стояла заперта.
Хотя Малой столовой этот зал называли разве что в сравнении. За длиннющий стол из мореной лиственницы могло усесться десятка три человек и еще бы осталось место.
Слуга налил в его чашку шадди, и снял салфетку с блюда со свежей утренней выпечкой как раз в тот момент, когда к Рамону присоединился Росио.
-Ты представляешь, я проспал! – с порога выпалил кузен. Судя по свежему и вполне бодрому виду дурные видения, подобные тем, что насмотрелся Рамон, его не мучили, но сам факт оказался выдающимся. У Росио с самого детства была очень странная для аристократа привычка вставать, как назвали бы это сельские жители, с первыми петухами.
-Что-то снилось? – как можно безмятежнее поинтересовался Рамон, вглядываясь в лицо друга. Минутная заминка или неуверенность могли бы многое сказать и Рамон, сам не зная почему, этого ожидал. Но кузен всего лишь равнодушно пожал плечами:
-Да, нет… Может, конечно, и было что-то, но вряд ли интересное. Я бы тогда запомнил.
Рамон отлично знал, как Росио умел, когда надо, «держать лицо». Ничего не поделать, положение и титул обязывали. Но вот только по отношению к нему, кузен никогда не пользовался этой своей способностью и сейчас он тоже никак не мог заподозрить хоть малейшей неискренности. Если Росио говорит, значит, так оно и есть. Но сам-то Рамон такими талантами не обладал и кузен довольно хитро прищурился, когда тот облегченно выдохнул:
- А ты? И вообще, чего ты сегодня пялишься на меня так, словно у меня позеленели глаза и отросли кошачьи уши? Ну проспал, с кем не бывает!
Рамон смутился. Да, действительно, кое-чему ему было бы очень полезно научиться у Росио. В жизни пригодиться. А то, что это такое, в который раз все написано у тебя на лице!
-Чушь всякая. Я во сне заблудился в парке.
-В нашем парке? – недоверчиво хмыкнул Росио, уточняя.
-Ага.
-А еще что? – кузен отщипнул приличный кусок от хрустящего рогалика, щедро намазал его маслом и отправил в рот.
-А еще там был ты.
-О-о-о! Мы блуждали вместе? Среди трех кипарисов?
-Да нет. Скорее ты помог мне выбраться, - довольно мрачно ответил Рамон, сам не зная, хочет он или нет рассказать Росио о своем кошмаре. Нужно ли это. Еще минуту назад казалось что да, а сейчас, чувствуя довольно ехидную насмешку в голосе кузена, он уже решил, что нет. И вообще, не стоило заводить этот разговор. Но вот только никаких сил не было оторвать взгляд от губ Росио, как он, отпив из своей чашки шадди, проводит по верхней языком. И вспоминать, какие в его сне они были мягкие, нежные. И какие жадные.
-Интересно, - протянул Росио, к счастью ничуть не догадываясь о последних мыслях друга, - А дальше что было?
-Дальше все, - мрачно буркнул Рамон и, наконец, тоже взялся за приглянувшуюся ему булочку, густо обсыпанную кунжутом.
После долго рейда всего сутки на берегу - удручающе мало, и каждый старался за отпущенное время взять от жизни побольше. Весельчак Арси, так притащился на пристань с очередной своей красоткой, которую позевывающим приятелям представил как свою жену.
-У тебя по такой жене в каждом порту – пробасил старик Анхель.
-А ты не завидуй! - тут же ответил Арси, не привыкший за каждым словом заглядывать в чужой карман, и под дружный хохот моряков, притянул к себе девицу, и нимало не смущаясь, смачно поцеловал в губы.
-А ты, Рамон, чего такой смурной? – тут же переключился на подошедшего теньента Альмейду многоопытный боцман, - неужели Арси всех красавиц под себя загреб и тебе ничего не досталось? – наградив парня широкой ухмылочкой на обветренном и загоревшем почти до черноты лице, изборожденном морщинами как печеное яблоко, Анхель Ньевес в следующий миг признал в спутнике Рамона сына соберано, перестал скалиться и почтительно поклонился.
Росио ответил тем же, но следующим жестом уже протягивал старику руку как давно известному закадычному приятелю. Боцман с воодушевлением тряхнул его ладонь. И тут же довольно крякнул. Рамон знал эту его манеру. Хватка Ньевеса была воистину медвежьей, и он любил устраивать новичкам своего рода проверку, стискивая в приветственном жесте ладонь куда как сильнее, чем следовало бы, отдавая дань обычной почтительности. У Рамона в тот раз чуть искры из глаз не посыпались, как удержался от вскрика непонятно. Но, судя по всему, Росио эту проверку прошел и ответил ничуть не слабее. Рамону нравилось эта черта у кузена. Ледяное высокомерие для какого-нибудь великосветского хлыща, и настоящее искреннее уважение как к равным, для таких простых людей, как Анхель. И они, видя это, отвечали ему тем же.
-Наш парень – хлопнул Росио по плечу старик, окончательно признавая за своего, и кузен довольно усмехнулся. Притихшие было моряки, опять загалдели.
Далекая черная точка в море прямо на глазах превращалась в посланную с адмиральского флагмана шлюпку.
Что ж, кто скажет, когда они снова встретятся. Теперь Рамон хорошо понимал смысл выражения «Жизнь разметала». Да, вот так. Их с Росио разметала жизнь. И ничего тут не поделать. У каждого своя дорога. Они, конечно, сойдутся и не раз, но никогда не пересекутся так, как было в детстве. Видимо Росио подумал о чем-то подобном и как-то невесело усмехнулся:
-Ладно. Давай, лети, альбатрос. Присмотри за отцом. И больше не шляйся по ночам, где попало!
Рамону показалось, что его как ударили в поддых. Воздух в легких закончился, и потемнело в глазах. Может все это и чепуха, но смысл последней фразы вновь вызвал к жизни все те кошмарные видения, так измучившие его ночью.
И не думая о том, что они не одни и на них сейчас многие смотрят, Рамон перехватил правую руку Росио и развернул её ладонью вверх. И чуть не заорал от ужаса. На ней розовел совсем свежий, только недавно зарубцевавшийся шрам. Еще даже корочка прозрачной, омертвевшей кожи по краям осталась. Он, наверное, ужасно глупо выглядел, с раскрытым ртом и расширившимися безумными глазами. Росио недовольно нахмурился и Рамон моргнул. Наваждение пропало. Чистая, гладкая ладонь. Никакого шрама. Нет, ему точно, высвистело ветром весь чердак, а он даже не заметил, когда это случилось. Росио прав, тебе все же стоило попросить отпуск. Ты уже начал бредить наяву и пугать нормальных людей.
-Извини, мне показалось… - смущенно пробормотал Рамон.
- Что показалось? – Росио выдернул из его хватки свою руку, и для верности заложил за спину.
- Да так. Ерунда. Не стоит говорить.
-Ну, не стоит, так не стоит. Но ты все-таки береги себя, Рамон…
-Ты тоже.
-Да что мне станется! – беспечно, как всегда, рассмеялся кузен.
***
У рода Альмейда нет своего особняка в Олларии. Да он им ни к чему. Не живут марикьяре там, где до моря больше суток пути. К тому же в доме дяди тебе всегда рады.
Столицу Рамон не любил. Она не понравилась ему с самого первого раза, когда он приезжал с отцом.
Слишком большой, бестолковый город. Плоский. И небо видно только в разрывах между крышами.
А уж Данар! И какой умник решил, что это приличная река. Мутная узкая лужа, к тому же пресная. Настоящая большая вода – до горизонта, в котором каждый вечер тонет солнце. И только соленая, как и кровь прирожденного моряка.
И лишь в Олларии людская толчея представляется именно толпой. Обезличенной, мрачной толпой, в которой никому до тебя нет дела. А на Марикьяре на улицах все улыбаются, многие здороваются, а ты обязательно отвечаешь. Не потому что они тебя знают, или ты их, а просто так. Когда хорошее настроение, почему бы не поделиться им с прохожими. А еще этот воздух, напоенный запахами моря, цветов, прожаренных солнцем скал. Такого нигде больше нет. Им так легко дышится.
Нет, не к душе пришлась Оллария Рамону, и это чувство не стало ничуть теплее от того, что теперь здесь жил его друг…
Часть IV
Дождь зарядил, словно получил непререкаемый приказ свыше, как только они пересекли незримую границу Кэнналоа, и до самой Олларии эскорт альмирантэ сопровождал еще один отряд провожатых: из низких, тяжелых, обложных туч и выматывающей, противной измороси. Всего пара часов верхом по такой погоде и на тебе единственное сухое место – твой собственный зад, да еще седло под ним. А все остальное, даже белье, можно хоть выжимать. Нет, уж кому-кому, а Рамону Альмейде было не привыкать ни к сырости, ни к причудам погоды. После недель осенних штормов, что обычное дело в Устричном море, ему казалось, что он напрочь забывал, что в мире существуют такие простые и приятные вещи – как теплая сухая одежда и сухая же постель.
Что ж, приходилось признавать, что даже если у него и были привычки изнеженного аристократа, за годы службы на флоте он избавился от них безвозвратно. И не считал это хоть в чем-то значительной потерей.
Под копытами глухо чавкала сине-серая, глинистая грязь. Только-только распускающаяся черемуха вдоль дороги пахла нежно и горько. И поля уже покрылись веселой зеленой щеточкой озимых. Говорят этой затяжной зимой, снега навалило под самые крыши. Значит, будет хороший урожай. Все замечательно, только бы прекратило лить сверху.
А дома тепло, можно запросто ходить в одной рубахе. И уже во всю цветет розовая акация, гранаты и апельсиновые деревца. Только, что поделаешь, приказы альмирантэ не обсуждают и не задаются вопросами: куда и зачем. По крайней мере, вслух. А про себя можешь думать и гадать сколько душа пожелает, что значили слова высокого начальства, что Рамону пора приучаться и посмотреть своими глазами на всю эту придворную шушеру. Альмирантэ тоже визиты в столицу были не в особую радость, к тому же в путешествиях по воде и в воде по самые уши есть огромная разница. Рамон заметил, как он напряженно движется, как поморщился и схватился за поясницу сегодня утром, прежде чем сесть в седло. Да и что говорить, их альмирантэ чай не молоденький мальчик, а такая промозглая сырость и холод, когда к вечеру уже не чуешь ни рук, ни ног, доведут кого угодно.
Талигойская весна, побери её Чужой! Рамон поежился, полез за пазуху и нащупал флягу с касерой, настоянной на можжевеловых ягодах. Сделал большой глоток и протянул ее теньенту Серхио, рысившему рядом на каурой кобылке.
Парень совсем продрог. Щегольское перо на его шляпе давно превратилось в жалкую понурую тряпочку. И можно было представить, что и сам тоже выглядишь примерно так же. Оставалось надеяться, что у хозяина трактира, где они остановятся на ночь достанет дров, чтобы вся их компания могла достаточно основательно просушиться и привести себя в надлежащий вид, перед въездом в Олларию. Иначе завтрашним утром столичные улицы увидят не гордых марикьярских альбатросов, а отряд каких-то мокрых куриц. Хотя, если верить народной молве, на день Святого Фабиана всегда должно быть тепло и солнечно. У самого Рамона именно так и было. Правда, сейчас казалось, что на этот раз примета не сбудется. Облака затянули все небо до горизонта без малейшего просвета, да и дождь никак не желал становиться потише.
Теньент аккуратно завернул крышку и вернул флягу Рамону:
-Благодарю.
-Не за что, сударь, - с добродушной усмешкой ответил тот и чуть склонил голову. Нависшие на полях шляпы капли сорвались, одна попала прямо на нос, и Рамон отер лицо. И в который раз про себя чертыхнулся на несносную погоду.
Вдалеке завиднелись какие-то крыши, и слегка потянуло дымком.
-Выше голову, теньент! – Рамон чуть свел колени, подгоняя своего Красавчика, - через пол часа мы сможем погреться у камина и выпить горячего вина.
-Это Фрамбуа? – на глазах оживился Серхио. Для парня это была первая поездка в столицу, и пока еще все в новинку.
-Да, должно быть оно самое - отозвался Рамон.
-А Вы давно были в Олларии?
-Давно. Лет пять назад. После Лаик.
-Ааа, - уважительно протянул теньент. Род Серхио не отличался знатностью и честь оказаться в «жеребячьем загоне» его миновала.
А Рамон в очередной раз поморщился от пока непривычной почтительности. Капитанская перевязь легла на его плечо всего месяц назад. Вообще-то они с Серхио были на «ты», но в этой поездке, вблизи высокого и строго начальства совсем еще зеленый, как недоспелый гороховый стручок, парнишка старался держать фасон. Ну, как же! Такая честь!
Но Серхио можно понять. Его зачислили в команду адмиральского флагмана всего прошлой осенью. К тому же, не смотря на то, что в его семье насчитывалось уже не одно поколение потомственных военных – он был типичный книжный мальчик. Да еще и миловидный, как девчонка.
А новичкам доставалось всегда. Особенно таким. Впрочем, это было правильно. Нытикам и неженкам не место на флоте. И если военная служба – не твоё, то чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Но все эти моряцкие подначки и подколки могли стоить изрядных нервов. А иногда и настоящих слез и кровавых соплей. Сам Рамон по большей мере их избежал. Причина была вполне очевидна, и даже самые злостные и завзятые шутники должны были десять раз подумать, прежде чем связываться с таким здоровенным парнем. И к тому же надо сказать большое спасибо дядюшке Бийо, многому научившего Рамона. Так что даже старик Анхель, абсолютно безжалостный и к «новеньким» и к «стареньким» когда касалось дела, глядя на то, как теньент Альмейда мастерски вяжет морские узлы, хоть и бурчал, что у всех этих маменькиных-папенькиных сынков руки растут из места, на котором обычно приличные люди верхом ездят, не мог скрыть довольной ухмылки.
Но дурных шуток и подстав Рамон не одобрял и никогда не принимал в них участия.
И именно такой случай и сдружил их с теньентом Серхио.
Уж не понятно откуда и с чего повелось, но на флоте существовало поверье, что во время штиля, чтобы призвать ветер есть верный способ: чей-нибудь сапог или ботинок прибитый к вантам. По мнению Рамона обычай был странный и смешной. Но видимо морские боги, если они были, велись на такую жертву, потому что действительно иногда срабатывало. Хотя, конечно, все это можно было списать и на обычные совпадения.
Но уже день на третий затянувшегося безветрия знающие люди старались не оставлять свою обувь без присмотра. Естественно Серхио, отслужившего свой первый месяц, за который он успел вдоволь надраиться гальюнов и по десятому разу ободрать только поджившие мозоли на неприученных к тяжелой морской работе ладонях, просвещать никто не счел нужным.
Сапог с его левой ноги оказался легкой добычей. А Серхио, спросонья не успевший сообразить, что и к чему, на утреннем построении пощеголял босой пяткой перед альмирантэ. И схлопотал за столь вопиющее нарушение устава очередное обидное взыскание. Команда естественно поржала над незадачливым новичком, а как же! А те, кто с самого появления Серхио приняли ставки на то, что смазливый, изнеженный парнишка попросится в первом же порту обратно под родительское крылышко, уже в предвкушении потирали руки, что все, птенчик спекся.
А мальчишка сдаваться не собирался. Его темные, как переспелая черешня, глаза налились слезами, но в них не было ни обиды, ни растерянности и уж тем более беспомощности. Только злость, а еще упрямство. И это, по крайней мере у самого Рамона вызывало уважение. Парень решил держаться до последнего, даже зная, что один против всех. И дурачок явно собирался сейчас это доказать. Рамон почувствовал, что еще одна насмешка, и он просто кинется на обидчиков, не глядя на то, что против них у него нет ни малейшего шанса.
Чем-то в этот момент Серхио напомнил ему кузена, хотя вроде ни в складе характера и уж тем более во внешности не было ничего похожего. И не отдавая себе отчета в том, что он делает и зачем, и, главное, какие у всего этого могут быть последствия Рамон подошел к младшему палубному теньенту Табаре, более всех усердствовавшему в том, как бы побольнее зацепить попавшего ему на зуб салагу и, положив ему руку на плечо, тихо сказал:
-Отлезь от парня. Повеселились и хватит.
Рамон отлично знал, что в таких случаях жалость неуместна и даже вредна. Или мальчишка обломает зубы и отступится, или научится кусаться. Но то, что им двигало не было ни жалостью, ни сочувствием, просто хоть кто-то должен был оказать поддержку. Иногда полезнее вместо того, чтобы биться лбом о поставленный барьер отойти и подождать, когда станешь готов через него перепрыгнуть. Только понять это бывает сложно из-за отсутствия опыта. У Серхио его пока не было. У Рамона был.
Табаре видимо так изумился неожиданным заступничеством, что даже не огрызнулся. А может он увидел что-то в лице Рамона и понял, что тот не разделяет их веселья и сам шутить, не намерен. Так или иначе, но Серхио оставили в покое. Понятно, что до следующего удобного момента.
А вечером того же дня Рамон наткнулся на мальчишку, любующегося закатом у левого борта, и предложил научить драться. Серхио, привыкший к вечным подвохам и ожидавший от непрошенного утреннего защитника тоже чего-то подобного, вначале запетушился, и заявил, что он умеет и сам справиться. Рамон скептично ухмыльнулся и парень тут же остыл.
С тех пор и повелось. Рамон не мог бы назвать это дружбой в том понимании, как у них с Росио, совсем нет. Там все же были отношения равных. Здесь же Серхио безоговорочно признал его старшинство и опыт, и теперь тянулся за ним изо всех сил, что было совершенно естественно. Но все равно, Рамон внутренне посмеивался, представляя себе какую картинку они с Серхио собой являют: высоченный широкоплечий парень и его субтильный приятель, достающий ему макушкой чуть выше середины груди.
Правда, Рамону пришлось таки двинуть в челюсть приставучему Табаре, после того как тот опустил очередную гаденькую шуточку, что мол вон полюбуйтесь, какую Альмейда нашел себе хорошенькую подружку. А в следующий штиль сапог главного обидчика Серхио украсил ванты. Табаре долго носился тогда и брызгал ядовитой слюной, что если он узнает, какая зараза… Зараза предпочла сохранить инкогнито и спокойно смотрела на все это дело, а Рамон с неожиданно радостным внутренним удовлетворением понял, что не ошибся. По крайней мере уверенность в собственных силах у Серхио появилась и это уже было хорошо. А все остальное – наживное дело. И пусть парню не доведется никогда командовать эскадрой – не беда. У Серхио нашелся другой талант. Какая-то просто немыслимая зрительная память, вкупе с природным аккуратизмом и немалыми способностями к рисованию позволяла, бросив всего один взгляд на совершенно незнакомую карту, воспроизвести ее с потрясающей точностью и полным соблюдением масштаба. Его можно было растолкать ночью и он не сразу бы вспомнил какое сегодня число, но названия островов и координаты рифов и мелей отскакивали у него от зубов даже в такой момент. Альмирантэ, глядя на это дело заявил, что хватит парню скакать по вантам или быть на подхвате у орудийных расчетов и для окончательной проверки подсунул юнцу задачку по исправлению курса с того, что показывает компас, на истинный.. В свое время Рамон, впервые занимаясь подобным, пропыхтел изрядно, а Серхио хватило всего какой-то четверти часа. С того дня, его стал натаскивать сам капитан-коммандор, а вчерашние зубоскалы, прознав, что у мальчишки способности к навигации и штурманскому делу, что называется от Бога, оставили свои дурацкие шуточки. Такие люди не валялись на дороге, и это хорошо понимали все.
А теперь его приятеля ожидали раскопки в архивах столичного Адмиралтейства. Естественно Рамону пока было не по чину, знать что там и почему, но потому как волновался Серхио, было понятно, что альмирантэ взял его не просто на увеселительную прогулку.
Впрочем, Рамон тоже не ждал развлечений. Зыбкие очертания детской мечты с каждым возвращением из дальнего рейда становились все четче. Хотя, о самом желанном, он старался даже не задумываться. Красотка-удача девица ветреная и непостоянная, вдруг спугнешь. А в гору несется бегом только глупец. Иди ровным шагом, дыши спокойно, и ты достигнешь вершины, оставив задыхающихся торопыг далеко внизу.
Но приходилось признавать, что все его романтичные и наивные представления о том, что судьба моряка это только ветер в парусах, да блистательные победы действительности соответствовала мало. Вернее совсем никак, потому, как теперь понимал Рамон, иногда прямое попадание вражеского ядра в твой борт приносит куда меньше вреда и забирает меньше жизней, чем какой-нибудь бумажный червяк, окопавшийся в столичном казначействе или раздувшийся от собственной важности ызарг, весело цокающий коготками по дворцовым лестницам. И если ты не собираешься довольствоваться всего лишь капитанством, тебе необходимо разбираться не только в узлах и галсах, но и в этом отвратительном зверинце тоже.
Истинные правители Талига, среди которых были и отец Росио, занимавший теперь пост супрема, и назначенный чуть больше года назад новый кардинал решили на этот раз не растаскивать котят по разным корзинкам, а ссадить всех в одну. Все равно на день Святого Фабиана в столице собираются Лучшие Люди, так почему бы не совместить приятное с полезным и нужным для государства. Но Рамона мало занимало такое солидное сборище людей в маршальских, генеральских, и полковничьих перевязях, что этой весной заполонили столицу. Куда больше его беспокоила перевязь теньентская и на одном, вполне конкретном человеке…
До каких-то там сухопутных генералов, а уж тем более их порученцев, морякам дела, в общем-то, нет. Если это, конечно, не наследник соберано. Так что слухи доходили. Разнообразные.
И очень забавно было их сопоставлять с тем, что Росио сообщал ему в письмах. У кузена были сложные и довольно странные отношения с эпистолярным жанром, и никогда нельзя было предугадать, получит ли он короткую записку в пяток строчек, пропитанную официозом от первой до последней буквы, или пространное послание на несколько листов, где Росио с какой-то бергерской дотошностью расписывал свои торкские будни, словно это был доклад начальству об успешно проведенной военной операции.
Но и в том и другом случаях Рамон был рад. Он вспоминал Росио постоянно. Собственно, почти всегда, когда его мозги не были заняты службой.
Как уроженец юга Рамон хорошо понимал, в чем соль морисской присказки, о двух талигойских зимах. Хексберский промозглый дубак и метели почти по месяцу были одним из самых больших откровений для Рамона. Неужели, люди по доброй воле соглашались здесь жить? Правда, к концу первой для себя такой зимы, что со снегом, он притерпелся. И мог вылететь на улицу, почти как местный уроженец, позабыв и про теплый, подбитый мехом плащ, и про шляпу и про перчатки. Но ведь в Торке же еще холоднее…
Росио сетовал на некуртуазность тамошних нравов и восторгался героизмом местных женщин, вынужденных лицезреть на своих полураздетых, или полуодетых, в зависимости от точки отсчета, кавалерах не изящное тонкое льняное или шелковое исподнее, а кошмарные шерстяные портки с начесом. Но без них никуда, иначе надолго забудешь о дамах. Если не навсегда.
Рамон улыбался, по десятому разу перечитывая ровные, словно летящие, стремительные строчки и представлял себе иней на длинных угольных ресницах, яркий морозный румянец на высоких скулах и опушку из черно-бурой лисицы на капюшоне теплой, зимней куртки.
Он сильно скучал. И поэтому был даже рад и этим дурацким слухам, пытаясь уловить в них хотя бы крупицу истины. Росио мог восторгаться какой-нибудь традиционной торкской забавой, похожей на родное марикьярское побоище с апельсинами, только там снарядами были шарики скатанные из снега, но вот про обстоятельства, как и за что умудрился еще и года не отслужив оруженосцем заполучить перевязь аж сразу старшего теньента, не обмолвился ни словом. Злые языки, конечно, могли до посинения обмусоливать влияние на столь многообещающее начало воинской карьеры его всесильного отца, но Рамон отлично знал, что все не так. Вызов в Лаик Росио получил на год позже, чем ожидал и страшно убивался по этому поводу. Но когда маркиз Алвасете оставил свою подпись в толстенной старинной книге, где отмечались для истории все, прошедшие через унарский загон, его отец уже полгода как сложил с себя полномочия Первого Маршала Талига. Но и не будь этого, авансов и поблажек соберано Алваро не давал никому, и даже родной сын здесь не был исключением. Скорее уж наоборот.
Да и тому, что оруженосец генерала со странным для слуха и неудобным для языка южанина именем Вольфганг фок Варзов успел заработать славу пусть пока не первого, но уже и не последнего дуэлянта Рамон ничуть не удивлялся. Кузен умудрился ввязаться в свой первый поединок, когда ему было всего пятнадцать с небольшим. Причем, ладно бы с таким же сопливым ерепенистым щенком. Так нет. Его первый противник был ровесником Рамона и имел репутацию недурного бойца. Росио тогда сделал его легко, подтвердив, что Мигель с Ансельмо не зря ели свой белый хлеб с маслом и свинину на углях от герцогских щедрот. И теперь Рамон вполне ясно разбирал, в чем истинная причина, когда в своих письмах Росио мог беспечно сообщить, что он что-то там такое пропустил, из-за того, что сидел под арестом. Ага. Опять. Дуэли в действующих частях были под строжайшим запретом.
И уж совсем ожидаемым стало, что его кузен повторил судьбу предков, и оказался одним из главных героев мерзкой сплетни, то утихающей, то закручивающейся в новый виток уже без малого четыреста лет. А как же. Рамиро Второй и Октавий, Белый Луис и Георг, Алонсо и Карл, а вот теперь нескладный тюфяк Фердинанд и его синеглазый родич.
Чужая преданность и верность данному однажды слову кому-то видимо были, что нож в сердце. Так, почему бы, не заляпать их грязью. Погуще, да пожирней.
Впервые услышав об этом от одного из гвардейских офицеров у Рамона даже оскорбиться, как следует, не получилось. Он не мог представить себе более дикой и абсурдной выдумки. За честь кузена стоило вступиться, но Рамон ничего не мог поделать и вместо того, чтобы бросить в лицо болтуну вызов, хохотал как полоумный. А случайный рассказчик, обиженный неподобающей реакцией на такую скандальную и пикантную новость, сообщенную, между прочим, под большим секретом, предпочел оскорбиться сам. Правда, дырку в его бедре Рамон провертел с преогромным удовольствием.
Он видел короля всего один раз, когда окончил школу оруженосцев, и в общем-то ничего не имел против Его Величества. Говорили он тихий и приятный человек, только вот оказался не на своем месте. Не всем суждено родиться красавцами, и его немного одутловатое и бледное лицо, чем-то похожее на вымоченную в воде грушу не вызывало неприязни. Ну, толстоват, ну, может быть, не блещет особым умом. Но он все-таки король. Безумно одинокий и нелепый, к которому Росио относился с почтением как к сюзерену и доброжелательно и терпеливо, как к близкому родственнику. Немного надоедливому, не более того.
Но Рамон хорошо мог представить выражение лица Росио, когда и до него дошли все эти слухи. А они дошли, сомневаться не приходилось. Вокруг полным-полно мнимых доброжелателей, готовых поделиться с тобой гнусью, которую сами же и разносят.
Впрочем, вряд ли кузен расстроился. Но вот от души посмеялся, это точно. Правда, не так как Рамон, а тихо и про себя. Прилюдно же скорее всего изобразил ледяное пренебрежение, а может еще и добавил ухмылочку, ни вашим, ни нашим. К чему оправдываться, если ты не виноват, только вот люди частенько молчание принимают как подтверждение. Особенно если перед ними такой образчик, дающий понять, что ему плевать на свою репутацию. На самом деле Росио было, конечно, не плевать, но в нем всегда сидело какое-то странное мальчишество, ему нравилось развести людей, спровоцировать, а потом посмотреть, как далеко они зайдут.
Кузен уже примерно лет с восьми начал соображать, какие выгоды сулит собственная внешность, как она действует на других, и постепенно научился совершенно беззастенчиво этим пользоваться. Наверное, это свойственно всем людям, осознающим, что они действительно исключительно красивы, и это не комплементы или лесть, а неоспоримый факт.
Росио сильно выделялся даже на фоне своих соотечественников, хотя среди кэналлийцев, и марикьяре немало людей, не обделенных внешними данными. А уж хорошие волосы, белоснежные зубы и чистая кожа хотя бы в молодости были у восьмерых из десяти обязательно. Может, за это нужно было благодарить щедрое южное солнце или удивительный, кристально чистый воздух, который хотелось пить, не отрываясь, как ледяную воду из горного родника, запах моря и выброшенных на берег водорослей, свежайшую рыбу, еще утром игравшую меж прибрежных камней, пряные травы, молодое рубиновое вино или совершенно безумное, с точки зрения талигойцев, количество специй и чеснока, без которых не обходилось ни одного блюда. Кто знает?
Первой жертвой оказалась Пакита. Сердобольная, одинокая женщина не могла устоять перед очарованием синеглазого малыша, и Росио получил поблажки, в виде неположенных сладостей перед обедом или лишнего часа прогулки. Чем вполне был доволен сам, а Рамон, заодно, мог приобщиться без особых заслуг, всего лишь в виду того, что был особой, приближенной к его непревзойденному совершенству. А потом малыш вырос, запросы стали серьезнее, а ставки поднялись.
Росио было совсем не чуждо тщеславие, и довольно значительная его часть выражалась именно в том, что ему очень нравилось ловить на себе восхищенные, восторженные взгляды, в которых удивление частенько соседствовало с настоящей, завистливой злобой, вкупе с желанием отыскать хоть какой-нибудь изъян. При этом Росио делал вид, причем вполне убедительно и правдоподобно, что это ему абсолютно все равно. Но Рамон давно заметил, именно последнее доставляло кузену больше всего удовольствия, потому что изъянов не было. Ни одного. Природа оказалась не просто щедра, а расточительна, словно легкомысленный повеса, транжирящий свое наследство. Даже в подростковый период Росио миновала смешная юношеская нескладность, обычно неизбежная при превращении мальчика в мужчину. Идеально сложенная, пропорциональная фигура, где нет ни одной неверной линии. Наверное, именно такие, называют точеными. Просто классический треугольник широких плеч и узких бедер. Длинные, стройные ноги, что вообще-то большая редкость у мужчин. И очень светлая кожа отнюдь не производила впечатления бледной или болезненной. Рамон поражался, как кузен со своей высокопородистой белизной умудрялся ни разу не обгореть на злом и кусачем южном солнце. Он мог часами валяться на самом пекле, и после этого казалось, что по скулам и по рельефу мышц лишь слегка прошлись мягкой беличьей кисточкой, обмакнутой в золотисто-охристую краску. В сказку, про блудливую прапрабабку Росио, умудрившуюся подцепить себе в любовники самого Повелителя Кошек Рамон естественно не верил. Но вполне понимал тех, кто принимал ее за чистую монету, потому как выверенная, немного хищная правильность черт лица его друга была какой-то пугающей и невольно наводила на мысль о ее нечеловеческом происхождении.
И еще этот прямо какой-то невероятный цвет глаз. Разве может такой быть на самом деле? У всех других, кто мог в этом вопросе претендовать на схожесть с кузеном, радужка называемая синей все же была с явной добавкой серого. Она исчезала, только когда в глазах отражались либо вода, либо небо. И не наводила на мысли о чем-то сверхъестественном.
И лишь у Росио взгляд отличался такой яркой, нахальной синью, без малейшей примеси, как у той краски, что добывали путем каких-то сложных и долгих манипуляций из мантий жемчужниц. Ткачи и портные на Марикьяре называли ее «императорская лазурь» за баснословную цену, редкость и еще поразительную стойкость. Ткань могла рассыпаться и расползтись под пальцами от ветхости, но все ее оттенки оставались таким же насыщенными, как и в тот час, когда отрез дорогущего шелка или бархата только-только вытаскивали из красильного чана. И Рамон, привыкший к внешности своего друга и то изумлялся всякий раз, как этот упрямый, вызывающий цвет мог становиться еще гуще, когда Росио не на шутку злился или наоборот, впадал в безудержное веселье.
А еще доставшиеся в наследство от предков-морисков густейшие, иссиня-черные волосы. Обычно прямые, на влажном морском ветру или после дождя они сами завивались на кончиках в тугие кольца. А за лето отрастали почти до лопаток. И было какое-то просто необоримое искушение зарыться в них пальцами. Рамон столько раз мысленно бил себя по рукам. Но на словах шутливо предлагал кузену заплести их в косу. А Росио гневливо сверкал своими дивными глазищами и фыркал, что он не девчонка.
Правда, один раз все это роскошество пришлось остричь. Они помогали Бийо смолить лодку, и Росио тогда умудрился извозиться, как поросенок. Весь. С головы до пят. Пусть в десяти водах, но с кожи смолу удалось таки оттереть. А вот слипшиеся прядки промыть не получилось. Кузен чуть не плакал, слушая над собой неумолимое и мерное щелканье ножниц. Рамон, не смог сдержаться и совершенно непочтительно заржал, увидев на голове приятеля стоящий дыбом ежик. Куафер пощадил герцогского сына и спас, что мог, но все попытки после такого измывательства хоть как-то уложить непослушные волосы, окончились неудачей. А Рамон с большого ума еще подлил масла в огонь, ляпнув, что вот теперь Росио точно похож на настоящего Человека Чести не только по рождению, но и по внешнему виду.
Как же друг на него тогда обиделся! И демонстративно отказывался замечать и разговаривать почти трое суток. Отец с тревогой посматривал на надувшихся друг на друга мальчишек, но не вмешивался. Не выдержав такого и понимая, что сам совершил бестактность, Рамон еле дождался, когда Росио хоть чуть подостынет и пришел к нему извиняться. До этого момента они так серьезно еще не ссорились. Мелкие разногласия не шли ни в какой счет. Он очень сильно испугался, что Росио его не простит, и так извелся, что не додумался ни до чего лучшего, чем тайком взять ножницы у матери и без малейших сожалений расстаться с собственным, не таким богатым как у приятеля, но все же достаточно густым хвостом. Росио, по-видимому, не собирался сдаваться быстро, хотя было заметно, что эта размолвка ему тоже дается не сладко, но, увидев, что Рамон сотворил со своей головой, расхохотался как сумасшедший. А потом совершенно беззлобно обозвал его болваном. Мир оказался восстановлен и Рамон был счастлив, но именно тогда он дал себе слово впредь быть куда осторожнее и в словах, и в поступках. А рей Альмейда, любуясь на вихрастую, неровно подстриженную голову сына и аккуратную, ровную щеточку на макушке двоюродного племянника, хмыкнул и заявил, что конечно похвально, что они оба так рвутся в Лаик, но вообще-то приличные люди за два квартала до бани не раздеваются.
Но за насмешкой отца Рамон различил его понимание и одобрение. И было это почти десять лет назад…
Молва не соврала. Наутро развиднелось, показалось только-только продравшее заспанные глаза солнце, в небе зависли легкие перистые облачка, не имеющие ничего общего с обложной тяжелой хмарью несколько недель до того, и начало заметно теплеть. Да и дорога до столицы оказалась куда лучше раздолбанного крестьянскими телегами тракта. Рамон и не заметил пролетевших нескольких хорн, и вот уже начальник стражи у Южных ворот проверил их подорожные, копыта лошадей зацокали по мостовым Олларии. Серхио завертел головой, разглядывая проплывающие мимо особняки мещанских кварталов, но делиться впечатлениями пока не торопился.
А потом пол дня в приемной Адмиралтейства. И не уйдешь никуда, думая только о том, что Росио в столице, но ты его не застал, успев утром на несколько минут заскочить в их родовой особняк. Домоправитель поклялся все передать, но кто знает. А еще столько новых лиц вокруг. После родных, обветренных и загоревших до черноты рож своей команды, где ты каждого знаешь, как облупленного, такое количество людей угнетает.
Сбежать бы отсюда, да побыстрее.
И подумав об этом по десятому разу недоверчиво прищуриться, не сразу узнавая в идущем прямо к тебе молодом и стройном офицере кузена. Повзрослел, возмужал. Стал еще красивее, хотя казалось, уже невозможно, юношеская мягкость окончательно ушла из его черт, теперь по-мужски отточенных и четких. Непривычный лиловый сменивший синий, герб с серебряной касаткой. Изумление быстро проходит, на уроках геральдики ты подремывал, но все-таки не спал.
Пожать руки, и послав ко всем кошкам, что на вас оборачиваются, стиснуть друг друга в объятиях и с облегчением крепко хлопнуть по спине. Он отвечает тем же. И улыбка от уха до уха. Все такой же, чертяка.
Серхио рядом с изумлением смотрит на вас, а потом вдруг смущенно краснеет, сообразив, кто сейчас перед ним. Почтительный поклон запоздал разве что на несколько секунд. А Росио почему то не хмурится даже, нет, просто пара лучистых морщинок у краешка глаз, и изгиб губ чуть меняется. И вот уже не улыбка, скорее усмешка, пренебрежительная и нехорошая. Другой может и не разберет, но ты-то знаешь. Чего это с ним? Ему ж было всегда плевать на подобные пустяки. И он что, не видит, у мальчишки же на лбу написано, что в столице он первый раз. Растерялся, разнервничался. Мало того, что вокруг сплошное начальство, так еще и сын соберано собственной персоной. Серхио недоуменно хлопает глазами. Ему тоже не понять, особенно тяжелого, странного взгляда, с каким Росио окидывает его с головы до ног. Вытянулся в струнку, щелкнул каблуками. А кузен уже развернулся к нему спиной. Ему нет дела до каких-то там младших теньентов.
Но такая перемена в друге кажется неприятной. Причем почему-то чувствуешь виноватым именно себя.
-Ну что, господин капитан, поднимаем паруса и отчаливаем из этого болота?
-Вы то может да. А вот я…
Опять смеется.
-А вы со мной., - и уже на полтона тише, - Можешь считать, что я тебя выкупил, Рамон.
-Выкупил?
-Ага, -хитро щурится, - Имею же я право в кои веки воспользоваться родственными привилегиями. А то, что впустую пропадают?
О! А он оказывается уже пол минуты как машет у тебя перед носом твоей же увольнительной, и не мало, за подписью альмирантэ. Когда успел? И главное как?
Но, сбежав по лестнице, прочь из этого душного гадюшника об этом забываешь. Удивительно, может все дело в наконец-то проглянувшем солнце, но сейчас улицы Олларии не кажутся мрачными, да и люди… Принарядившиеся горожане улыбаются. Росио машет кому-то рукой. Посмотрев в ту же сторону, ты видишь молодую женщину, то ли жена какого-нибудь торговца, то ли мещанка. Младенец на руках. Некрасивое лицо, а вот корона из богатых золотых кос обернутых вокруг головы достойна никак не меньше герцогини. И она смотрит на кузена такими отчаянно-восторженно-счастливыми глазами, словно перед ней сейчас Создатель, явившийся во плоти. А этот стервец, зная действие своих чар еще и шлет ей воздушный поцелуй. Побледнела. Того и гляди, грохнется в обморок. А Росио опять хохочет.
-Ты ее знаешь?
-Нет. Вижу в первый раз.
Да и в последний. Людское море захлестывает златокосую горожанку и она остается где-то далеко позади.
- А вот и будущий цвет нашей армии и флота пожаловал! – усмехается соберано, когда вы не подозревая ни о чем таком, замираете на пороге гостиной.
Высокого худого мужчину с волосами цвета спелой пшеницы и неожиданно темными, южными глазами, что стоит опершись о каминную полку, ты знаешь. Так же как и еще один, в сутане священника, в кресле рядом и с чашечкой шадди в руках, тоже известная личность.
А вот третьего видишь впервые. Плотный и коренастый. Его румяное круглое лицо больше бы подошло какому-нибудь булочнику или кондитеру, только те не носят генеральских перевязей. Росио был удивительно точен в своих описаниях.
Но именно он вдруг добродушно усмехается:
-Брось, Алваро. Не будь строг к мальчикам. Я слышал наш альмирантэ очень лестно отзывался о молодом Альмейде.
-А за Рамона я спокоен. Но вот мой бездельник… Бездельник? Ты зачем третьего дня продырявил плечо младшему секретарю посольства Дриксен? Он, между прочим, мало того, что дипломат, так еще хоть и очень дальний, но родственник кесаря. Ты решил помочь его Высокопреосвященству и устроить международный скандал?
-Вот попали…- очень тихо, так что слышишь только ты, шепчет Росио.
-Так в чем дело? – за насмешливой интонацией в голосе соберано скрывается сталь.
Росио пытается состроить умильную рожицу, но его отца этим не проймешь. Он, пожалуй, единственный, кто абсолютно устойчив к таким уловкам сына. И Росио об этом знает, так что повторного вопроса не требуется.
-Мы разошлись в толковании притчи про гуся.
-Да, серьезные разногласия.
Блондин у камина усмехается.
-Это которая про возгордившегося гуся, вздумавшего учившего летать сокола, бежать – лошадь, а плавать - рыбу?
-Так точно, господин маршал.
Граф Савиньяк и супрем Талига переглядываются. А Росио просто спокойно смотрит перед собой.
Уж неизвестно, что оскорбительного для себя в этой притче нашел посольский «гусь», но и правда, альмирантэ очень не нравиться то, что происходит на верфях Дриксен, да и настроения в Эйнрехте не добавляют радости. Похоже, действительно кто-то кого-то пожелает поучить плавать этой осенью.
А соберано вдруг устало машет в вашу сторону рукой, мол, можете идти.
Рамон облегченно вздохнул, уж как там Росио это воспринял, сказать сложно, но вот ему лично, когда к стали в голосе соберано добавлялся еще и яд, хотелось провалиться куда-нибудь поглубже и подальше. Чувствовать себя мальчишкой не способным ни на что, кроме глупостей было очень неприятно.
А уж дядя Алваро как никто другой умел хорошо дать тебе это осознать и проникнуться.
Состояние восторженности от встречи оказалось сбито. Росио замкнулся и только хмурился. Они поднялись в комнату кузена, оставив старшее поколение решать свои важные государственные вопросы, в которые как им дали понять, таким желторотым птенцам еще рано совать свой нос, и Рамон, желая развеселить Росио, рассказал историю Серхио с ботинком на вантах, но почему-то кузен помрачнел еще больше. Они в молчании распили бутылку «Черной крови», а Рамон с нехорошей, малодушной радостью думал о том, как ему повезло с собственным отцом. Даже когда он нес, по мнению дора Диего откровенно кретинскую чушь, он никогда не высмеивал его. Да и вообще, к отцу всегда можно было прийти с чем угодно. А вот соберано Алваро… С одной стороны совершенно ясно, что они с Росио любят друг друга. Но эта любовь не надежная тихая гавань, а постоянно штормящее море, куда тебя швыряют раз за разом, утонуть не дадут, но и руку протянут лишь тогда, когда ты хорошенько наглотаешься воды.
-Ну что, будем тут сидеть и киснуть? – наконец решил нарушить обет безмолвия Росио, разглядывая на свет, как двадцатилетнее вино рисует «пальчики» на стенках бокала.
-Можем и здесь. Но только не киснуть. А у тебя есть предложения?
-Я знаю замечательное место. Думаю, тебе понравиться, Рамон.
Как же он умеет меняться, одно мгновение, и от мрачной задумчивости ничего не осталось. Шальная улыбка на губах. Опять что-то задумал, как всегда. Вот уж неугомонный!
Снаружи дом, в который привел его Росио, был ничем таким особо не примечателен, но внутри оказался богат и изыскан как гайифская шкатулка.
Аромат последних модных изысков от столичных парфюмеров и душистого масла в изящных светильниках. Бархатные портьеры, скрывающие от излишне любопытных глаз многочисленные альковы и альковчики. Большой зал со столами, покрытыми зеленым сукном. Слуги, почему-то все на одно лицо, снующие туда-сюда с подносами, уставленными бокалами с вином. Женский смех, басовитое гудение мужских голосов, звон шпор и хрусталя, и кем-то оброненная атласная лента на полу.
Так. Все понятно.
Глядя на эту аляповатую и показную роскошь Рамон внезапно почувствовал тоску по привычным портовым забегаловкам. Вроде ведь как заведения одного сорта. И суть та же самая, только там ее не прячут стыдливо за всякой дешевой мишурой. Лицемерия меньше, да.
А здесь все пропитано им так же настойчиво и плотно, как и запахами пудры и духов. Не продохнешь. Какого Леворукого Росио понесло именно сюда! Но он не видел или не хотел видеть ни смущения Рамона, ни его недовольства. И по уверенности, с которой кузен ориентировался в доме, было понятно, что он здесь далеко не первый и даже не второй раз. Вот так вот, Рамон Альмейда, у тебя есть замечательный шанс полюбоваться на развлечения лучшего друга, и даже принять в них участие. Но ты, кажется против? C чего, не понятно.
А вот и хозяйка – матрона в почтенных летах. Когда-то была красавицей, но тот прежний глянец и позолота теперь изрядно осыпались. Кокетливо поджимает тонкие, подведенные губки и протягивает ручку, унизанную кольцами.
-Дорогой маркиз, Вы совсем про нас позабыли.
Покаянная гримаска на лице Росио. Притворный вздох.
-Прошу прощения, сударыня. Как я могу загладить свою вину?
Росио кланяется и чуть касается губами подставленных пальчиков, а престарелая красотка подается ближе и что-то шепчет ему на ухо. Росио смеется и хозяйка заведения ему вторит. А потом вдруг принимает вид строгой чопорной мамаши, выговаривающей своему чаду за очередную провинность:
-Я-то Вас прощу. Но вот Лиззи и Жози скучают…
-Какой ужас! – опять вздыхает кузен, но ни малейшего раскаяния в его голосе нет, скорее скрытая за насмешливостью легкая издевка, - Красивым женщинам нельзя скучать. У них от этого портится…Эмм… цвет лица.
Рамон поморщился. Затея ему не нравилась, а сейчас казалась просто отвратительной. Но когда у Росио вожжа под хвостом отговаривать себе дороже. Да и не станешь при других. А хозяйка уже успела подсуетиться. Зачем заставлять клиентов долго ждать?
Искупление забывчивости Росио подплыло к ним двумя кружевными облачками,
розовато-салатовым и светло-сиреневым. Кузен представил дам, но Рамон даже не расслышал имен. Хотя нет. Та размалеванная старая мартышка говорила что-то про неких Лиззи и Жози. Видимо, это они. Две куклы с какими-то собачьими кличками. Одна, с забавными рыжими кудряшками и вздернутым носиком, усыпанным еле заметными веснушками. Чуть полноватая. Вторая - стройная, темно-каштановые волосы, крупными тяжелыми локонами. В других обстоятельствах Рамон мог бы назвать обеих хорошенькими, но не сейчас.
Судя по всему им лет по восемнадцать. Хотя может и больше, уж больно смущает совсем не наивно-восторженный, немного нагловатый взгляд, с каким темненькая без малейшего смущения разглядывает его самого. И видимо примерно взвешивает кошелек. Судя по всему, Рамон ее не разочаровал, ростовщическая жилка дала добро, и в следующий миг темные ресницы кокетливо опускаются. Дележ закончен. Эта прелестница для тебя, Рамон.
А Росио уже обнял рыженькую за талию, и коснулся губами нежного плечика, выступающего из кружевной пены. Насмешливый прищур синих глаз. И улыбочка эта нахальная. Но следит он почему-то за его лицом, словно что-то для себя оценивает, вместо того, чтобы любоваться прелестями доступной красавицы.
-Сударыни, прошу простить моего друга, но он, кажется, онемел от вашего божественного совершенства.
А вот это уже для тебя:
-Рамон! Ну что ты там застыл соляным столбом! Иди сюда. Девушки заскучают.
Росио развалился на низком диванчике как нар-шад, осчастлививший визитом свой гарем. Не хватало только тюрбана на голове, да длиннополого шелкового халата. Ну, и еще курильницы для благовоний, на изогнутых медных лапках для полноты и достоверности картины. Пухленькая дурочка рассмеялась, а Рамону захотелось кого-нибудь убить. Вот прямо сейчас, только решить бы еще кого. Эту рыжую потаскушку, кузена или лучше всего себя самого?
Одно дело знать, что тебе ничего не светит и почти успокоится. Что поделать, в жизни очень многое происходит не так, как тебе бы хотелось. И другие совсем не обязаны разделять твои пристрастия и желания. Довольствуйся тем, что есть. Разве этого мало? Но совсем иное - видеть, как это наглядно демонстрируют. Пусть и, не понимая, что творится у тебя на душе. Росио ведь действительно не понимает, да и не обязан. Ему хочется удовольствий и развлечений, и это так естественно.
Девчонка ластиться к нему как бездомная кошка. Случайный прохожий почесал ее за ушком и она привязалась к нему, надеясь на полную миску молока, совсем забыв о том, что, скорее всего, с нее сдерут шкурку на теплые стельки. Но понять её можно. Как же! Богатство, молодость, красота – редко ходят под одну руку, а тут вот вам, все вместе. Конечно, на обручальный браслет она не рассчитывает, но счастливые звезды некоторых ее подруг заставляют попытать собственное счастье. А вдруг? Пичужке кажется тесноватой эта клетка, и она хочет забраться в другую. Побольше и пороскошней.
Да и возраст Росио может ввести в заблуждение. Наверняка она думает, что перед ней очередной наивный и неопытный болванчик, сорящий родительскими деньгами. Как же!
Его друг, конечно, иногда ведет себя как последний, а вернее первый шалопай Талига, но он не из тех, кто готов потерять голову от смазливого личика и взволнованно вздымающейся упругой девичьей грудки. Хотя, конечно, и на старуху бывает проруха, но это совсем не тот случай. Достаточно бросить один только взгляд. Но обидно-то вот ничуть не меньше.
-Хочешь настроить против себя мужчину, оденься в розовое, - заговорщически шепчет кузен на ухо, - Как ты думаешь, это чудовище что-нибудь незаконнорожденное из клана Манриков?
Рыжая девица в платье цвета главенствующей розы на свадебном торте, в обрамлении сахарных листьев. Кто её знает. Может и правда. Булочник, лавочник, какая к Леворукому разница?
- И, кстати, они очень близкие подруги, ну ты понимаешь, о чем я…
Как же не понять. Скабрезный намек весьма прозрачен. Всего пара бокалов вина, но Росио, кажется, пьян уже совершенно безбожно, затащил девицу себе на колени, и шарит руками под пышными юбками.
Темненькая облизывает губки и пока вполне невинно пристраивает свою головку на плечо Рамону.
-Вы моряк, да?
Ненужный вопрос. Его обветренное лицо и загар не оставляют сомнений. Но ей хочется расшевелить своего молчаливого кавалера, особенно глядя на успехи компаньонки.
Рыжая шлюшка расстегнула застежки колета и быстрые, уверенные ручки уже забрались кузену под рубашку. А Росио с ловкостью многоопытной камеристки почти расшнуровал ее корсет. Прижал большим пальцем нежно-розовый бутончик обнажившегося соска, и впился губами в подставленную шейку. Влажные, непристойные звуки чужих поцелуев, хриплый шепот и негромкий смех, а потом тихий стон. Вызывающее в своем бесстыдстве зрелище отталкивало и завораживало одновременно. Девица рядом молчала, смекнула быстро, что бесед от нее сейчас не ждут, и тоже смотрела на позабывшую о всяких приличиях парочку, темными, повлажневшими глазами. Ее участившееся дыхание касалось щеки.
На ковер упала расстегнувшаяся сережка. Два золотистых топазика в тонкой оправе.
Нежная ручка ныряет под ворох шелка и кружев между телами, короткое металлическое звяканье пряжки и Росио нетерпеливо выгибается, приваливаясь с другой стороны. Чужой жар слева, ненужное и постылое нетерпение справа. Ловушка. Охотничий капкан. Или терпи боль, или отгрызай себе лапу. Щеки начинают гореть. Сколько же это можно выдержать?
-Ты, что, собрался прямо здесь?
-Даа…А что такого? Тебя чего-то смущает?
- Нет. Ничего.
Спихнуть черноволосую голову с собственных колен. Резко встать.
-Хорошего вечера сударыни… Сударь.
Но вот не оглянуться на то, что оставил за своей спиной, почему-то тяжелее всего…
В особняке Воронов стояла тишина. В гостиной уже никого не было, а расторопные слуги успели прибраться. Рамон не задавался вопросом, дома ли хозяин. Скорее всего нет, Росио говорил, что отец после смерти жены почти совсем не спит по ночам и может сорваться и уехать по каким-то своим делам в любое время. Но все равно, даже если дядя Алваро и изменил своей привычке, встречаться с ним и объясняться, почему он так поздно возвращается один, совсем не хотелось. Традиция везде, где можно стелить ковры и дорожки помогла ему бесшумно подняться по лестнице и миновать коридор, ведущей к гостевым комнатам.
Рамон честно собрался лечь спать. Вернее просто лечь, потому, как понятно было, что после того, что он видел сегодня вечером, спокойных приятных сновидений не дождешься.
Ну и пусть! Вон на столе позабыта толстая книжка, а если станет совсем невмоготу, то недолго спуститься в погреб за бутылкой вина. Дорогу он знает. Ах, если б можно было только по одному своему велению оказаться сейчас на корабле. Когда за переборками устало вздыхает и ворочается море, попытаться отыскать мир в собственной душе куда проще. А в этой бестолковой Олларии то прогрохочет под окнами карета, то вдруг начнут буянить загулявшие за полночь школяры. Или пьяный забулдыга заорет в узком проулке. Не поймешь, толи дурь свою выпускает, толи режет его кто. Но какое ему до всего этого дело! Главное только не думать, где оставил Росио, с кем, и чем сейчас кузен занят. Но не выходит, хоть бейся головой об стену. В кровь расшибись и размажь по старинным панелям собственные мозги. Все равно такому тупице они без надобности.
Тебе уже почти двадцать четыре, Рамон! И давным-давно пора перебеситься. Успокоиться и принять, то, что изменить ты все равно никогда не сможешь. Ну, сколько можно во время коротких стоянок тискать кабацких девок, представляя себе совсем другое. Правда та вдовушка из Хексберг была хороша. Но у нее таких одиноких морячков, что сельдей в той самой бочке.
А отец вон, в каждом письме вспоминает младшую дочь рея Эдмундо. Вы знакомы с ней с детства. Она милая, домашняя девочка и ты ей, кажется, нравишься. У тебя как раз через пару месяцев отпуск. Вернешься домой. Сделаешь предложение. Потом женишься. И отцу будет не так одиноко в опустевшем доме, пока ты в море. И у тебя самого все станет как у людей. Или не станет? Интересно, как долго ты еще сможешь лгать самому себе…
-Идиот! – в сердцах буркнул Рамон уже не замечая, что его внутренний монолог прекратился, и последнее слово он произнес вслух.
-Это ты про кого? – раздался знакомый голос и Рамон невольно вздрогнул. Ну что за кошмарная привычка так тихо подкрадываться! Ни одна половица или драгоценная паркетина розового дерева не скрипнет, словно его кузен умеет парить в воздухе, когда пожелает.
Однако, что-то он быстро управился. Шустрый. А теперь вот стоит, опершись о дверной косяк и скрестив на груди руки. И смотрит внимательно на Рамона. И, кажется, трезвее эсператистского монашка, поднявшегося к заутрени. Уличным ветром, что ли, весь хмель выдуло? Хотя нет, не совсем. Шальной блеск в глазах его выдает.
-Ты чего так ушел-то? И девушку обидел. Ты ей приглянулся, кстати.
Рамон, насупившись, молчал. Беззаботный и насмешливый тон Росио сейчас почему-то казался оскорбительным. Он чувствовал, как вся эта безумная мешанина из собственных чувств, эмоций, невысказанных желаний и наивных глупых надежд, которым не суждено сбыться, но и избавиться никак невозможно, вскипает у него внутри как в каком-то котле. Пениться, бурлит и медленно подбирается к краю. А вот сейчас перельется.
-Рамон. Подойди к зеркалу.
- Зачем?
-Ты должен посмотреть на очень поучительное зрелище.
-Не понял.
-Ты знаешь, я вот тоже… - Росио оттолкнулся от косяка и, сделав несколько шагов к Рамону, остановился, - С чего ты бесишься весь вечер?
-Я!? А по-моему это тебе сегодня все не так и не этак!
-И в чем это выражается, позволь поинтересоваться?
-В том, что незачем было тащить меня в этот бордель!
Похоже, Росио насмешила беспомощность и нелогичность отговорки. Но при всем желании сказать правду Рамон не мог. Да, как и расскажешь о таком. Какими словами?
И зачем? Чтобы услышать вполне ожидаемое «нет», а потом увидеть презрение в его глазах? Ведь это твоя слабость, Рамон, а уж кому кроме тебя настолько хорошо известно, что соберано сызмальства приучал своего сына быть нетерпимым ни к своим слабостям, ни к чужим. И Росио великолепно усвоил этот урок. Вот только что бы придумать и прекратить выматывающий душу разговор? Росио по своей воле вряд ли теперь уймется. Конечно, ему интересно, с какой стати обычно такой компанейский приятель, раньше с готовностью поддерживающий почти любую его выходку, сегодня вдруг заартачился.
-Ну, ты же вроде был не против? Ммм?- кузен плавным, каким-то кошачьим движением как будто перетек еще ближе к Рамону.
Он никогда не боялся смотреть Росио в глаза, но сейчас стало страшно. И взгляд отвести невозможно. Это было как признание собственной трусости, потому что за лежащей казалось бы на поверхности обычной человеческой участливостью и желанием понять, спряталось что-то еще. Чему Рамон пока не мог дать определения. И не оставалось ничего иного, как продолжать держаться выбранной линии
-Если б знал заранее, был бы. Но Вы, сударь, не сочли нужным меня предупредить.
На «вы» с Росио Рамон переходил только в официальной обстановке, когда обязывал этикет. Или когда было нужно осадить не в меру раздухарившегося кузена. А так всегда было только «ты». Но сейчас это оказалось защитной мерой, единственной из доступных.
-Тьфу ты, пропасть, - с неожиданной легкостью пошел на попятную Росио, - Ты совершенно несносен, когда начинаешь говорить в подобном тоне.
-Ты тоже не подарок, - мрачно буркнул Рамон пока еще не испытывая облегчения, что ему вроде как удалось завернуть друга со скользкой темы.
-Я знаю, - кузен самодовольно усмехнулся, - Но все же, я думал, мы с тобой не виделись столько времени. Достойный повод как следует качнуть люстру.
-И ты решил поискать подходящую в публичном доме?
-Фи, Рамон. Где твои манеры? Это очень приличное место.
-Я бы так не сказал.
-Ты стал невыносимым занудой. Хорошо. Завтра торжественная служба в Святой Октавии. Может, вместо аромата роз, тебе приятней благоуханье ладана? Уж это то приличнее некуда.
-Ты думаешь, Талигу пойдет на пользу очередная смена церковной власти? – не выдержав расхохотался Рамон.
-Вряд ли это случится так скоро. Его Преосвященство гораздо крепче, чем может показаться на первый взгляд, - Росио вдруг чуть приподнялся на мысках, и его рука легла на плечо Рамона. Почти так же, как в детстве, когда кузен с его неуемной страстью ко всяким секретам, собирался посвятить его в свою очередную великую мальчишескую тайну. Только тогда это было простым доверительным дружеским жестом, а сейчас…
Рамон невольно дернулся, он не успел подготовиться к ощущению горячих пальцев, вдруг с неожиданной, совсем неласковой силой стиснувших его плечо.
-Правда, я уверен, что преподобный Сильвестр тогда сломает себе голову, раздумывая где и когда мы успели столько нагрешить, что он имеет счастье лицезреть нас в храме. И почему его соглядатаи не донесли. У тебя найдется, чем порадовать кардинала Талига?
Это вроде как вышло случайно, когда на последней фразе сухие, теплые губы Росио ткнулись ему в ухо, но сдержать предательскую дрожь Рамон не смог. Кузен это почувствовал и усмехнулся:
-К грехам, укрепленным помышлением, человек более привязан, чем к прегрешениям плотским. Ибо грех плоти явен и ведет к покаянию, а грех помышлением не явен, но тем более тяжек в привязанности к нему согрешившего… Житие Святого Танкреда, страница шестьдесят четвертая. Кажется, восьмая строчка сверху. Но может, я и ошибаюсь…
-К чему это? – неожиданно севшим голосом прошептал Рамон. Он даже не знал, чем поражен больше. Что Росио так свободно цитирует церковные писания, хотя Рамон отродясь не видел, чтобы кузен хотя бы держал их в руках. Но то, что в приведенном отрывке все слово в слово он был уверен. Или же полнейшим совпадением этого послания от давным-давно умершего человека с тем, в чем он упорно не желал признаваться самому себе.
-А, может, и не ошибаюсь, - проигнорировав вопрос, задумчиво протянул Росио, на губах у него появилась какая-то ленивая, мечтательная улыбочка, а взгляд наоборот, вдруг стал холодным и абсолютно трезвым. Кузен, может, и сам не замечал за собой такого, да и откуда, в подобные моменты зеркало - это чужие глаза, но Рамону были слишком хорошо знакомы все эти его коронные ужимочки и гримаски, и он отлично помнил такое же выражение на лице Росио когда он заставлял противника в поединке поверить в его притворную слабость. Отступить и как будто случайно открыться, чтобы в следующий миг, попавшийся на его хитрость болван, кинулся вперед и напоролся грудью на острие рапиры. Сколько раз распаленный азартом схватки Рамон и был именно таким самонадеянным болваном. Сколько раз! Его спасало только то, что рапира была учебной, а смертоносное острие всегда было спрятано под защитным колпачком. Но, похоже, с тех пор он все равно так ничему и не научился.
-Рамон, только ответь мне честно. Ты хотел быть на моем месте или на её?
Так и есть. Абсолютно безжалостный, откровенный удар. И ему как будто плеснули кипятком в лицо. Проницательность Росио била наповал. Рамон не знал, что ему делать. Соврать было немыслимо. Сказать правду почему-то все равно невозможно. Все что осталось – уйти в глухую оборону. Насмешливо вскинуть бровь, в точности как любит делать это кузен. Усмехнуться.
-Ты предлагаешь мне подумать о карьере содержателя дома терпимости? Надеешься на скидки?
Шутка может и неудачная, но должна же быть хотя бы вежливая, прохладная ухмылочка в ответ. Вместо этого равнодушное спокойствие. Да он, кажется, злится! И довольно серьезно причем!
-Не кидай на стол крапленые карты, Рамон. Ты отлично понял, что я имел в виду.
-Подумать только! Лучший друг подозревает меня в шулерстве.
Выглядеть глупцом на словах гораздо выгоднее, чем оказаться им на деле. Насмешку над тем, что тебе недостало ума пережить еще можно, а вот сделав настоящую ошибку – как её потом исправить? Только вот почему ощущение, что сейчас ты оказался глупцом именно второго, самого неприятного сорта, становиться все сильнее?
- Брось, Рамон. Какие подозрения? Что, ты, право слово! Я, если ты еще не понял, говорю об очевидных вещах.
Ах, вот как! Для него все, оказывается, очевидно. Остался только один вопрос, посетило столь великое озарение его голову этим вечером или ему все давно известно, и он специально водил его за нос? А, может быть, и наслаждался при этом! Да, наверняка!
Нет, не в первый раз Росио выводил его из себя. Сколько раз было, когда за его дурацкие и иногда довольно обидные, злые выходки хотелось или наподдать как следует, или отвесить подзатыльник. Но до такого глухого, почти звериного бешенства он не доставал Рамона никогда. А вот сейчас получилось. На счет раз, всего с пол пинка.
Рамон, не думая и не заботясь, что в любой момент может огрести от кузена неслабую зуботычину, сгреб его за шиворот и притиснул к стене. Ему казалось, что если сейчас Росио опять рассмеется или что-нибудь скажет, в своей обычной язвительно-ехидной манере, то он, наплевав на все эти фанаберии «вассал-сюзерен» его ударит. Не сможет сдержаться. Коротко и сильно, прямо в лицо.
Пусть это и будет означать конец всей их дружбы. Такого кузен не простит. Интересно, что скажет соберано, узнав, что вчерашние друзья не разлей вода, решили прогуляться к Нохе. Ведь там, кажется, в Олларии предпочитают окончательно выяснять отношения? Хотя быть может до этого и не дойдет.
Но Росио не смеется, наоборот, он как-то неожиданно серьезен и взгляд такой же жесткий и цепкий, как и когда прицеливается. В нем вызов и ожидание. И еще любопытство. Словно он прикидывает, как далеко Рамон может зайти. Решится ли?
А его волосы, его кожа еще пахнут той женщиной. Сладкий, немного тяжеловатый цветочный аромат, чуждый, непривычный, но не неприятный. Он смешивался с запахом вина в дыхании Росио и Рамон жадно втянул его ноздрями. Рука отпустила воротник и легла на открытое горло как будто в жесте угрозы, но не сжала, а только погладила. Он почувствовал, как под ладонью дернулся кадык, Росио непроизвольно сглотнул, пальцы скользнули под ухо и сами нашли горячую, часто-часто бьющуюся жилку, выдающую, что он сейчас тоже на порядочном взводе. Странно, а выглядит довольно спокойным. Ему все равно, когда Рамону так тошно.
- А ты как то быстро сбежал от этой сучки… У тебя на нее не встало, да? Какая жалость!
Чужой! Что он несет! Как у него язык поворачивается говорить подобное! Но Рамон уже не мог остановиться, он понимал, что как бы не хотелось, действительно ударить Росио все же не сможет. Так хоть попробовать отхлестать его грубыми словами, может тогда удастся согнать это ледяное выражение с его лица. Пусть в его глазах лучше появятся ненависть, презрение, ну хоть что-то, раз того, что хотелось бы больше всего на свете, все равно никогда не увидеть.
Только вот кузен хорошо научился держать удар.
-Тебя так волнует вопрос, на кого у меня встает? Очень трогательная забота, надо признать.
Равнодушное лицо. Разбить бы его в кровь.
-О! Ты, даже не представляешь, насколько, - оскалился Рамон, чувствуя, что на самом деле, о ни чем неколебимое все то же ровное спокойствие Росио сейчас разбиваются его собственные злость и обида. Слабеют и исчезают, оставляя после себя лишь глухую усталость. И пустоту. Куда делась твоя хваленая выдержка, Рамон? Это ж надо так, выставить себя перед другом круглым дураком. Только вместо тебя почему-то тяжело вздыхает Росио:
- Если тебе так понравился этот балаган, мы можем продолжить. Если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду. Если я нужен, я останусь. Но, быть для тебя оправданием твоей же трусости, больше не позволю.
Его повело как от обжигающе-звонкой и злой пощечины. Даже в ушах зазвенело. Хотя пощечин в своей жизни Рамон Альмейда еще не разу не получал. Так же как никто и никогда не обвинял его в трусости. А если бы и нашелся подобный наглец, он тут же бы услышал приглашение на небольшую утреннюю или даже вечернюю прогулку. Затягивать дела подобного рода Рамон не любил. Но вместо вполне ожидаемой новой вспышки гнева пришло совсем другое. Изумление. Недоверие. И очень робкая пока надежда, что он, наконец, правильно понял то, что Росио пытается ему втолковать весь вечер. И только теперь Рамон сообразил, что если бы кузен захотел, он в любой момент мог бы прервать эту некрасивую сцену. А он терпеливо ждал. Чего?
Остатков соображения еще хватило, пинком захлопнув дверь, провернуть ключ в замке.
Все. Попался. Теперь не сбежишь от меня так просто. Да и я не отпущу, пусть потом и пожалею об этом. Хотя сейчас непонятно, кто в кого вцепился сильнее. Собственные руки, сжимающие плечи кузена, или пальцы Росио комкающие воротник его рубашки. Рамон глубоко вздохнул как перед прыжком в воду и почему-то крепко зажмурил глаза, прежде чем вжаться своими губами в его губы. Дурацкая пафосная мысль про наступивший момент истины проскочила и исчезла. Росио ответил тут же, словно только этого и ждал. Приоткрыв рот, он впустил язык Рамона, позволил провести по внутренней стороне, по деснам, скользнуть еще глубже. Голодные, жадные поцелуи, то обманчиво ласковые, то какие-то остервенелые, почти болезненные, они терлись языками, покусывали губы, чуть ли не намертво прижимаясь друг к дружке, словно это был их последний день на земле, а завтра все рухнет. Вскипевшая кровь колотилась в висках, и опаляющий жар разливался по всему телу.
Они оторвались друг от друга только тогда, когда у Рамона перед глазами заскакали разноцветные зайчики от недостатка воздуха. Росио быстро облизнулся, а его ловкие пальцы уже расправились со сложным тройным узлом на шейном платке Рамона, подсказывая, что делать дальше. И снова, пить чужое дыхание как свое и все равно задыхаться от иступленной нежности.
Камзол полетел на пол. Черный бархат, с оторочкой серебряным кантом. Рамон рванул полы рубашки, и по паркету градом застучали отлетевшие пуговицы. Росио что-то пробормотал ему в рот, а потом негромко, протяжно застонал, и весь прогнулся, то ли пытаясь увернуться, то ли наоборот, прижаться еще ближе, когда ладони Рамона наконец добрались до горячей кожи и принялись гладить его по спине, размашистыми, жадными движениями от плеч к поясу и обратно вверх. У Рамона голова кружилась от этого ощущения, от того, что вот, наконец, он касается его, и Росио, жаркий как печка-каменка, сам будто ложится в его руки, и он чувствует, даже через слои ткани его возбуждение. И самым восхитительным было понимание, что он его причина, именно он, вызывает такую реакцию. В этих вещах ни обман, ни игра невозможны, мужчины здесь намного честнее женщин. И если до сего мгновения Рамон еще сомневался, просто не давал себе до конца поверить, что друг не лукавит, не насмехается над ним, решив поддержать столь оригинальную и пикантную шутку, или же им движет только любопытство, ведь как же, в жизни стоит попробовать все, он сам не раз так говорил, то теперь этим опасениям не осталось места.
Он дернул пряжку ремня, втиснулся рукой под расстегнутый пояс бридж. Ладонь защекотали жесткие волоски на животе и в паху Росио, и пальцы, обхватив возбужденную, обжигающе горячую плоть, медленно двинулись вверх и вниз. Вот оно, самое верное и безошибочное доказательство его искренности. Чего тебе надо еще?
Рамон дал себе слово, что он будет сдерживаться, покуда достанет сил, не станет спешить, он хочет прочувствовать все, запомнить, впитать в себя каждую мелочь, каждый оттенок и новый нюанс всех этих неожиданно ярких ощущений, от которых самому хотелось то ли кричать от восторга, то ли взвыть от нетерпения.
Кузен тихонько охнул, и вжался лицом в плечо Рамону, но тот все равно успел разглядеть, как вспыхнул такой яркий по контрасту со светлой кожей румянец на его скулах. Если бы он так хорошо не знал своего друга, с которым понятие стеснительности соотносилось с большим трудом, то мог бы подумать, что Росио засмущался. Трогательно и совсем по-детски, словно малый ребенок, сделавший какую-нибудь неловкость и прячущийся за спинкой стула, думая, что раз он не видит никого, то и его тоже теперь не заметят.
Но нет, Рамон пусть и не видел, но чувствовал сейчас все. Как по позвоночнику Росио волной прошла мелкая дрожь и он внезапно обмяк, расслабился и ему пришлось свободной рукой обхватить его за талию.
И тут даже не надо было думать, что и как. Руки сами прекрасно знали, что надо делать.
В отношении себя Рамон не любил этого, считал низким и недостойным и позволял, только когда становилась уже совсем невмоготу, и не оставалось никакого терпежа подавлять желания собственного тела. Вынужденная мера, раз другие недоступны. Но сейчас все было иначе. Вот так откровенно касаться другого, ласкать его, чувствовать, как возбужденная плоть отзывается на каждое движение пальцев, и слушать, как сбивается чужое дыхание, как Росио с ощутимым трудом втягивает воздух через стиснутые зубы, лишь бы не стонать, было очень приятно самому. Только разве что немного непривычно. И не очень удобно, приходилось выворачивать кисть. Одежда мешала ужасно.
Хотелось прочувствовать Росио не только ладонями и губами, а всем телом, кожей, вплавиться в него, забрать его жажду и отдать свою. От этого жгучего, нестерпимого желания на глаза навернулись слезы. Рамон подтолкнул Росио к кровати, опрокинул на нее и, опираясь на руки, навис сверху, вглядываясь в его лицо. В глазах у кузена билось какое-то восторженное изумление, он вскинул руки, крепко и уверенно обхватывая Рамона за шею, и потянул на себя. Он погладил его по щеке, почти невесомым легким касанием и Рамон беззвучно, коротко рассмеялся от облегчения, ему хотелось спросить, сказать то важное, что он так долго носил в себе, прятал от всех, даже от Росио, но внезапно понял, что сейчас никакие слова не нужны. Они лишние. Не слышный и никому кроме них непонятный диалог вели их глаза, золотистые теплые искры в ласковой синеве, губы, руки. И можно больше не сдерживать себя, целовать подставленное горло, ловить ртом нетерпеливую дрожь, ласкать языком и пальцами так неожиданно нежную кожу на плечах и груди, чувствительные бугорки сосков, спуститься ниже, забраться языком в ямочку пупка и потом дальше, вдыхая свежий чистый аромат ключевой воды, морисских благовоний и самого Росио. Этот почти неуловимый, тонкий запах молодого, сильного тела, самой жизни и бьющего в глаза солнечного света, чужого тепла и родного дома, что он помнил и знал с самого детства. Дома, где осталось его сердце.
Острый краешек тяжелой пряжки на ремне царапнул щеку и Рамон, раздраженный возникшей преградой отпустил Росио. Трясущимися от нетерпения руками стянул с него сапоги, а потом бриджи вместе с бельем. Провел ладонями по бедрам и Росио глубоко, шумно вздохнул, разводя ноги. Ему нечего от тебя скрывать. Любуйся, Рамон. Смотри на его непревзойденное совершенство во всем, даже в этом.
От вспыхнувшего безумного вожделения казалось, что по жилам сейчас заструилась вулканическая лава. Тяжелая, густая, и она сожжет его изнутри. Рамон, как завороженный, склонился к паху Росио. Перед глазами подрагивала налитая, крупная, прямая как ствол корабельной сосны плоть, в удивительной гармонии перевитая выступившими венами. На потемневшей от притока крови головке выступили прозрачные капельки влаги, и Рамон не думая, что делает, слизнул их языком. А кузен вдруг дернулся и как-то совершенно беспомощно вскрикнул. Как сбитая на лету птица. Воодушевленный такой поддержкой, Рамон уже смелее коснулся головки губами, обвел языком, наслаждаясь странноватым, но отнюдь не неприятным, солоноватым привкусом и, наконец, решившись, мягко и осторожно забрал в рот.
Так иногда поступали продажные женщины. За особую плату, конечно. Это было потрясающе приятно, но и очень стыдно. Особенно смотреть, как чужие губы двигаются по твоему блестящему от слюны, твердому стволу и чувствовать свою полную беззащитность перед накатывающим наслаждением.
Рамон и подумать не мог, что когда-нибудь сам решится повторить нечто подобное. Просто в крови оказалось странное знание: так надо и именно сейчас. Росио опять дернулся, словно инстинктивно попытался отстраниться. У Рамона аж пальцы свело, так крепко он вцепился в его бедра, не давая уклониться от бесстыдной ласки. И не думая, что от его медвежьей хватки скорее всего останутся синяки. Плевать! Как в противовес внешнему отрицанию сильная узкая ладонь легла на затылок, пригибая голову ближе к паху. Рамон жадно заглотнул член еще глубже, чувствуя, что головка упирается ему уже где-то в горло. Росио отозвался низким гортанным стоном, но у Рамона уже так шумело в ушах от собственного возбуждения, что он почти ничего не слышал. И не соображал. Из головы подчистую вымыло все мысли. Осталась только память тела, знающая, что и как надо делать, чтобы другому было так же хорошо, как и тебе когда-то.
И по тому, как выгибался и дрожал в его руках Росио, сомневаться не приходилось, что Рамон не ошибся пока ни разу. Удивительным оказалось другое: ослепительно яркое ощущение, что он только-только начал распробовать, что, оказывается, вот так дарить наслаждение ничуть не менее приятно, чем самому его получать. Особенно, когда тебе отвечают на каждое движение губ и языка. Азартно. Требовательно. И в то же время с такой обезоруживающей покорностью, пусть на краткое время, но признавая его полную и абсолютную власть. Наверное, еще немного и ото всех этих чувств, нахлынувших на него разом, Рамон сам бы кончил, даже не касаясь себя, в тот миг, когда завершающая, сильная судорога выкрутила Росио, и он с протяжным стоном излился ему в рот. А Рамон даже и не подумал отстраниться.
Сглотнув семя, он ткнулся лбом кузену в живот и попытался выровнять дыхание. Выходило плохо. От собственного, так и не нашедшего выхода желания, мутилось в голове и перехватывало горло. И пришел запоздалый испуг. Он и так преступил все мыслимые и немыслимые границы, но что будет теперь?
Рамон нашел в себе силы приподняться и чуть не выругался в голос, бросив только один взгляд на раскинувшегося на постели Росио. Какими бы сомнениями и страхами он не изгрыз самого себя, вид кузена, его стараниями приобщившегося к блаженству Рассветных садов, не иначе, искупал все.
Полы рубашки, лишившейся всех пуговиц, о которой Рамон совсем позабыл, в охватившей его горячке, разошлись, открывая грудь. Темные кружочки сосков отчетливо выделялись на светлой коже. Бисеринки пота на лбу и прилипшие смоляные пряди. Крепко зажмуренные глаза. А длинные ресницы почему-то слиплись, как от слез. И чуть подрагивают. Но на губах такая довольная и безмятежная улыбка, словно сейчас Росио получил воплощение самых заветных мечтаний.
Рамон только мог удивиться тому, как это все могло выглядеть одновременно столь порочно и так целомудренно чисто. Хотя какое там целомудрие! Смутные, зыбкие фантазии из снов в этот миг оформились во всех своих вызывающе непристойных подробностях, что Рамон опять испугался самого себя. А искусанные губы припухли и настойчиво манили прильнуть к ним с новым поцелуем. И никаких сил не осталось, чтобы укротить в себе это желание. Потребность опять дотронуться до Росио, ласкать его, трогать везде, где позволит, заглянуть в эти синие глаза и увидеть, что твое желание обоюдно, а Рамон не сомневался в этом, теперь он ни в чем не сомневался больше, стала просто нестерпимой.
Он уже опять потянулся к Росио, как сообразил, что после того, чем занимался только что, наверное, не стоит так спешить. На туалетном столике в углу комнаты белел пузатый кувшин с водой для умывания. Распаленное воображение не могло уловить нелогичность мыслей и действий и проснувшуюся не к месту почтительность, и как бы немыслимо тяжело не было отстраняться от Росио хоть на миг, Рамон попробовал встать и добрести до столика, чтобы прополоскать рот.
Но кузен, казалось бы не замечавший ничего вокруг себя, вскинулся в одну секунду и схватил его за предплечье.
-Ты куда?
-Я… Мне… - беспомощно пробормотал Рамон не зная как объяснить, то что он собирался сделать. Росио перехватил его взгляд, брошенный на кувшин, все понял, и как-то недобро прищурился:
-Тебе было так… неприятно?
-Нет! Что ты!? – торопливо зашептал Рамон, потому как чего-чего, а вот брезгливости от того, что он делал недавно, совсем не испытывал. Но непонятно откуда возникший стыд жаром полыхнул по скулам, а Росио вдруг тепло усмехнулся той самой своей озорной, юношеской улыбкой, что так редко теперь появлялась на его губах и была так памятна Рамону. Рука с предплечья легла на загривок и потянула ближе к себе. Не уйдешь. Не отпустит.
-Дууурень – теплое дыхание коснулось лица, а ласковая насмешка ничуть не казалась обидной. Ну, что поделать, дурень и есть. Сомневаться и отказываться до последнего увидеть очевидное, пока тебе не сунут прямо под нос - это надо суметь. Росио как всегда прав. И теперь, когда он, наконец, докопался до Рамона, то не желал больше медлить. Его губы впились в рот с такой голодной жадностью, словно не он всего несколько минут назад, получив свое, млел перед ним от блаженства, а все только-только начиналось. Да так, похоже, и было. Рамона просто затрясло от осознания того, как же сильно его хотят.
Это было не просто желание, не слепое вожделение тела, а восхитительное и страшное в своей полнейшей обнаженности чувство, что ты для другого человека сейчас самое важное в его жизни. Все, что он хочет получить и все, что ты можешь ему отдать.
И тут уже не было никаких сомнений. Не до них, потому что Росио прижимался к нему, оплетал руками, как виноградная лоза. Разгоряченный и настойчивый, и ему нет никакого дела, что опять щеки Рамона заливает краска стыда оттого, как узкая ладонь уверенно обхватывает его плоть. Чужой! Он же не выдержит так долго! Треск рвущейся ткани. Рамон все-таки стащил с плеч Росио эту злополучную рубашку и впечатался ртом в изогнутую от напряжения шею. Вот так. И опять губы, скулы, глаза. А Росио не отстает, льнет всем телом и свободной рукой пытается помочь Рамону тоже побыстрей избавиться от одежды. Но какая тут помощь! Они больше мешают друг другу. А когда в жадном, торопливом поцелуе сталкиваются зубами, кузен тихонько смеется. Сам над собой и видимо над их общими тщетными усилиями. Проводит губами по щеке. Прерывисто дышит в ухо;
-Не могу…Давай! Снимай быстрее с себя все эти тряпки! – пылко шепчет, целуя и прикусывая мочку, - Теперь моя очередь…
Казалось, разве можно возбудиться сильнее? Ан, нет! Все что до этого, только детские игры, по сравнению с тем какой жар вспыхивает в теле от слов Росио. От его обещания. Только представив себе, что губы, которые он сейчас целует, коснуться его там… Рамон хрипло, как-то совсем по животному взрыкнул и затряс головой, потому что желание не дожидаться ничего, а просто подмять под себя кузена и получить все, что так хочется прямо сейчас, стало нестерпимым. Но на какие-то мгновения в мозгах чуть прояснилось и этого хватило, чтобы все-таки стянуть с себя остатки одежды.
И снова прижать близко-близко, чтобы почувствовать, как под ладонями перекатываются сильные мышцы. Росио весь такой гибкий, гладкий, как большая, лесная кошка, а его кожа… Можно конечно сравнить с шелком или самым дорогим атласом. Но куда там холодной, неживой ткани до бьющегося в его руках огня! Податливого и неукротимого в то же время. Обнять еще крепче, навалиться всем телом. И больше нет никакого страха, что он решился на что-то греховное. Нет запретов, все рухнули, ничего не осталось.
А Росио выгибается под ним и умудряется протиснуть колено между ног. Вот так, пах к паху, чтобы понять, что его возбуждение опять ничуть не меньше твоего. В глазах темнеет и остается только прижаться губами к горлу, прихватить нежную кожу и тут же провести языком. А Росио вдруг начинает смеяться:
-Надо же, как ты реагируешь! Кто бы мог подумать!
Вот зараза, а! Нет, рассудок сейчас совсем не помощник, но все же Рамон еще не настолько одурел, чтобы не уловить легкую издевку в его голосе. Он что, не понимает, что делает с ним этими своими словами? Или все это нарочно? Понравилось выводить из себя? Тогда получай!
Рамон так вжал плечи Росио в постель, что кузен яростно вскрикнул. Ему явно больно, а раскаяние, за собственную несдержанность заставляет немного ослабить хватку.
Легко провести губами, словно извиняясь, по подставленной, беззащитной шее. Но расплата следует немедленно. Ты в который раз забыл, что Росио большой мастер на хитрые и коварные уловки? Не смотря на разницу в росте и в весе, он ничуть не слабее. Какая-то секунда и уже ты распластан навзничь, а он оседлал твои бедра.
Глаза у Росио сейчас абсолютно черные. Шальные. Зрачки такие огромные, что совсем скрыли радужку. А пляшущие в них отражения язычков свечей кажутся каким-то инфернальным светом, закатным пламенем. Можно, конечно, попробовать вырваться. Заставить его сделать по-твоему, только нужно ли это?
-Не дергайся… Я же сказал, что сейчас моя очередь. Или ты хочешь поспорить? - жесткая усмешка, а поцелуй прямо в губы наоборот, нежный, осторожный, как будто испрашивающий позволения и, удивительное дело, тут же лишающий всякого желания сопротивляться. Росио всегда превосходно знал, как найти к Рамону подход, не промахнулся и сейчас.
Когда горячие пальцы опять обхватили его плоть, и задвигались с издевательской неспешностью, Рамон не смог удержаться от вскрика, перешедшего тут же в нетерпеливое шипение. Росио победно усмехнулся и, сполз чуть ниже, склоняясь к его паху. Чужое дыхание коснулось кожи, и Рамон чуть не взвыл, инстинктивно дернув бедрами. Но Росио и не думал спешить. Похоже, он собрался взять реванш. Потерся о член подбородком, щекой, еще раз провел ладонью и чуть сжал у основания. А пальцы другой руки нежно поглаживают мошонку.
И одно лишь мгновение неуверенности, прежде чем он касается своими губами налившейся нетерпеливой кровью головки, тут же подсказывает, что вся эта бравада и показная смелость, на самом деле блеф. Для него все тоже, вот так, в первый раз. И он больше действует по наитию, вспоминая собственные ощущения. Детально, во всех мельчайших подробностях следует им, хотя и с теорией тоже знаком, надо признать. Теплый, влажный рот забирает его целиком и Рамон уже хрипит, потому что ни стонать, ни кричать не может. Сволочь - его друг. Кто бы мог подумать, что он такая нахальная, злопамятная, чувственная и упоительно нежная сволочь. И бесстыжая до восхищения. Движения пальцев, ласкающих промежность, приходят в полное согласие с языком и подчиняют себе полностью. Им нельзя противиться, можно только подхватить этот простой ритм, толкнувшись навстречу, когда они, наконец, проникают в тебя. И опять жар по скулам, это так стыдно и так невозможно хорошо и сладко, Рамон никогда и представить не мог, что захочет вот так, что позволит это хоть кому-нибудь, но Росио можно все. Его осторожные, чуткие и в то же время такие уверенные в том, что он делает пальцы, сводят с ума. Мог бы орать, орал бы уже давно, переполошив пол дома. Но горло опять перехвачено спазмом, как не задохнулся еще – загадка.
С грехом пополам удается собраться лишь для того, чтобы на судорожном выдохе сдавленно прошептать:
-Знаешь, что я с тобой за это сделаю…
Росио выпускает член изо рта, заставляя жалобно и просительно всхлипнуть. И опять усмехается:
-Догадываюсь… Ты только не забудь, что обещал…
Ну, все, голубчик, нарвался. У каждого человека есть предел и свой Рамон давно перешагнул. Откуда только силы взялись, а ведь казалось, что Росио уже вытянул, забрал все, что были. Вцепиться в волосы, отдирая от себя и, перевернув, ткнуть лицом в подушку. Сдвинуть с шеи иссиня-смоляные спутанные пряди, впиться губами в загривок, а потом придавить ладонью. Он дергается, конечно, поняв, что ему предстоит, только вряд ли теперь это поможет. Эта непокорность и упрямство заводят еще сильнее, хотя, казалось бы, куда там еще! Свободной рукой огладить напряженные плечи, провести по спине и бокам, словно успокаивая норовистую лошадь. А он выгибается, с почти пугающей послушностью, подчиняясь движениям твоей руки. И что-то приглушенно бормочет в подушку, ругается, кажется, а может и нет, но сейчас никакой разницы. И ты его не отпустишь, даже чувствуя, как расслабляются мышцы, и сопротивления уже почти нет. Второй раз подряд на такие уловки не ведутся. Вместо этого торопливо облизнуть пальцы и повторить то же, что он только что проделал с тобой. Втиснуться в горячую, желанную узость, резко и сильно. Может и зря, но сейчас уже не до нежности, так что пусть терпит. Толкнуться еще глубже, теперь двумя пальцами, нажать чуть сильнее и Росио вдруг пробирает крупная дрожь, так что слышно как клацают зубы. Он опять что-то сдавленно мычит и все-таки выворачивает голову. Белизна наволочки только подчеркивает идеальный профиль. А у Рамона опять перехватывает дыхание, воздух встает комом в горле и в глазах чуть ли не темнеет от какого-то прямо звериного торжества, что Росио сейчас полностью в его власти. И ему это тоже нравится, да. Он подается назад, следуя мерным движениям ласкающих пальцев. Росио сам подсказал ему этот секрет. И сначала негромко, а потом позабыв обо всем, стонет уже в голос, когда Рамон снова и снова касается болезненно сладкой точки внутри. Но оттягивать дальше, то, что хочется сейчас им обоим, больше нет никаких сил.
Подхватить под живот. Вздернуть на себя. Упереться ладонью в постель у его головы.
А Росио перехватывает твою руку, тянет к себе. Касается губами и трется щекой.
Это последний рубеж. Пути назад уже не будет. Росио прогибается в пояснице и Рамон слышит, как он требовательно шепчет:
-Ну же! Чего ты ждешь? Я тоже этого хочу…
Что ж, мой единственный, верный друг, а теперь вот уже почти любовник. Твое желание- закон для меня. Я подчиняюсь, каждому твоему слову и жесту, движению пальцев и взмаху черных ресниц. Ты, может, никогда и не догадывался об этом, но именно так было всегда.
А Росио вдруг неожиданно слегка прикусывает его руку и так и держит, как настырный щенок, вцепившийся в полюбившуюся игрушку, когда Рамон, наконец, решившись, как можно плавнее и осторожнее начинает входить в него. Щекотная струйка бежит по подбородку. Чужой! Он даже не почувствовал как прокусил до крови губу. Но все ощущения сейчас сосредоточились там, где собственная плоть погружается в обжигающе-жаркую тесноту. И чем глубже он проникает, тем сильнее Росио сжимает свои зубы. Боль в ответ на боль. Хотя, конечно, его не в пример сильнее.
А потом замереть на мгновение. Дать вздохнуть ему, и самому успеть жадно хватануть пересохшими губами глоток воздуха. Росио, наконец, отпускает руку. На тыльной стороне ладони прямо на глазах наливается хороший такой синяк. Но на это сейчас плевать.
Рамон нагнулся вперед и дотронулся губами до влажной от испарины, подрагивающей спины, не зная как по-другому еще узнать, можно ли ему продолжать, а Росио, почувствовав осторожное касание отжался от постели и подался назад, хрипло выдохнув:
-Ну, давай же, Рамооон! Что ты тянешь!
Рамон, поудобнее перехватил его за бедра, и, не сдержавшись, яростно вскрикнул. Жажда Росио, его нетерпение словно прорвали какую-то плотину в нем самом. Ощущение этой неправдоподобной близости сейчас и того доверия, коим одарил его кузен, вызывали томительную нежность и в то же время какой-то упрямый азарт, потому что даже так, признавая его главенство, Росио не уступал. Он умудрялся вроде как полностью отдаваясь, не поддаваться ему вообще. Но Рамон тоже не хотел упускать преимущество и не позволил Росио задать свой ритм и, сцепив зубы, специально старался двигаться мерно и неспешно, не загадывая, надолго ли его самого хватит. Сколько сможет, он вытерпит, но желание в первую очередь довести Росио до исступления, стало необоримым. Он хотел этого просто безумно, даже потребность в собственном удовольствии не была такой сильной. Его ладонь скользнула по поджавшемуся от напряжения животу Росио, погладила пах и обхватила член всего на мгновение раньше, чем это успел это сделать кузен. Росио протестующее мотнул головой, и все же сплел свои пальцы с его, пытаясь заставить изменить выматывающий темп ласки, но Рамон и тут не дал ему своевольничать. Это было упоительно, вот так подчинять его, чувствуя себя полным и безоговорочным хозяином чужого наслаждения.
-Не спеши! Будет так, как хочу я…– с поразившей его самого властностью зашептал Рамон на ухо Росио, одновременно входя в него до упора и чуть сильнее сжимая ладонь, поглаживающую член. Каким-то звериным чутьем Рамон понимал, что его любовнику тоже так нравится, очень нравится, ему нужно именно это сейчас, но Росио не был бы самим собой, если бы даже в такой момент не пытался показать свой норов. Кузен рассмеялся, неожиданно низким, вибрирующим смешком, от которого Рамону чуть совсем не снесло крышу, прогнулся еще сильнее и вдруг резко поджал ягодицы. Рамон аж захрипел, перед глазами полыхнуло чем-то белым и все остатки самоконтроля стремительно таяли, сжигаемые единственным желанием, лишь бы не кончить прямо сейчас. А Росио тут же внезапно расслабился, видимо сообразив, что немного перестарался. Рамон ошалело потряс головой и прижался грудью к мокрой от пота спине Росио.
-Не смей так больше делать. Иначе ничего не получишь. Понял? – в подтверждение собственных слов Рамон сильно двинул бедрами, глубоко входя в одуряющую тесноту, и Росио вскрикнул. Руки у него подломились, и он опять ткнулся лицом в подушку. Кузена уже заметно потрясывало, игра в кто кого переупрямит, давалась ему тоже ничуть не легче.
-Ну же, отвечай! – с несвойственной для него настырностью потребовал Рамон. Росио опять вскрикнул, глухо и напряженно. Но это был не ответ. Почему-то именно сейчас Рамону было очень важно услышать от Росио, что он согласен признать его правила. И он своего добьется. Целуя и вылизывая аккуратное, изящное ухо, Рамон ни на секунду не прекращал ласкать болезненно твердую, пульсирующую под пальцами плоть, и не останавливал своих все таких же медленных и мерных движений, и лишь как-то отстраненно поражался, что все таки выдержки у него будет побольше, чем у Росио. Кузен неожиданно жалобно, пораженчески всхлипнул и Рамон различил очень тихое, протяжное:
-Дааа…
-Вот умница. Хороший мальчик… девочка… Моя Росита… - уже почти совсем ничего не соображая, жарко зашептал Рамон, зарываясь губами в темные волосы на затылке. «Он прибьет меня… Потом…» проскользнула шальная мысль. Росио ясно дал понять, как ему неприятно подобное прозвище и оставалось надеяться только на то, что в охватившей их обоих горячке он просто не поймет, а потом и не вспомнит, какую кабацкую пахабщину нес его друг. Рамон еще теснее прижался к Росио, всей грудью чувствуя как гулко колотится его сердце. Они оба были уже мокрые как мыши, на которых вылили ведро воды. Пот струйками скатывался по ребрам, оставляя прохладные дорожки. Во рту появился какой-то немного вяжущий, металлический привкус, словно он спрятал под языком маленькую серебряную монетку. На этот раз накатывающее наслаждение уже ничего не могло остановить. Чувствуя, как оно неумолимо подступает, Рамон задвигался сильнее и жестче, и Росио стал вскрикивать на каждом толчке. И это было уже что-то совсем запредельное, не просто физическое, а еще и эмоциональное удовольствие, разделенное на двоих, острое и яркое. От него защемило в груди, и сильная финальная судорога запальной искрой пробежала по позвоночнику от копчика до затылка. Росио нагнал его какой-то секундой позже, горячее и липкое выплеснулось в ладонь, его тряхнуло и он выгнулся весь, так сильно, что Рамон услышал как хрустнули позвонки и каким-то чудом успел увернуться, потому что кузен чуть не заехал ему свои затылком по подбородку…
-Я думал, что сдохну… - сипло пробормотал Росио и чуть пошевелился, дернул плечом, видимо намекая Рамону, что хватит на нем прохлаждаться, он ему не перинка. И тот шумно выдохнув, с ощутимым трудом перекатился на спину, только сейчас сообразив, что подчиняясь блаженной, сытой расслабленности, последовавшей за ошеломительным оргазмом, довольно весомо придавил Росио, рухнув на него всем телом. Это было очень приятно, лежать вот так, чувствуя его тепло, уткнувшись лицом в черные спутанные волосы и вдыхать их запах. Даже здесь, за тысячи хорн от дома, где они выросли, они все равно пахли морем, выжженной солнцем травой и свежим утренним ветром. И слушать, как выравнивается дыхание Росио, как успокаивается биение его сердца и собственный пульс становится тише.
Почуяв свободу кузен потянулся, и повернулся на бок, одной рукой подпер голову, а вторая тут же заскользила по влажной от пота груди Рамона. Чуткие пальцы обрисовали контур мышц, провели по ложбинке посередине, и снова обратно, понемногу подбираясь к темным бугоркам сосков. И в лице у него была какая-то удивительная сосредоточенность, словно более важного дела сейчас нельзя было придумать. Рамон улыбнулся. Вкрадчивая нежность обещала продолжение, и он был совсем не против. Странное дело, но после самой страстной любви с женщиной, все, что потом оставалось, это какая-то отупляющая опустошенность, от которой хотелось спать и больше ничего.
А сейчас все совсем по-другому. Вроде та же истомная слабость разлита в каждой мышце, и нет сил пока двигаться, да и думать лень. Но ощущение такое, словно его всего промыли, разобрали каждый суставчик, а потом собрали вновь. И противный, тугой узелок из неуверенности и страха, что был у него внутри, что он чувствовал иногда то сильнее, то совсем еле уловимо, почти забывая, что он есть, но он никогда не исчезал, был там, и напоминал о себе в самый неподходящий момент, теперь расплелся. Вот так, сам собой. И можно больше не бояться, что его не поймут или оттолкнут. А уж глупые мысли о неподобающем влечении, общественном порицании и греховных помыслах отлетели куда-то совсем далеко-далеко, что теперь и не поверишь, что они когда-то так мучили его.
Но вот то, что вся эта нервотрепка, что устроил ему Росио, была не просто так, доходить до Рамона стало только теперь. Впрочем, что еще от него можно было ждать? Он же гордец, его кузен, каких поискать и просить не умеет. Да и вспыльчив как порох. И скрытен как сам Леворукий.
Но он тоже хорош, принимая равенство с Росио во всем, кроме одного, и продолжая считать его в этом ребенком. И никак не мог взять в толк, с чего друг всякий раз, как кто-то из шапочных уличных приятелей, или ровесников из сыновей близких и не очень родственников осмеливался попробовать войти в круг, который они сами для себя очертили, вдруг срывался с цепи. И не принимал никого. Его обычное ровное дружелюбие для вроде как своих, на этом пределе заканчивалось. «Нас двое и точка!» так заявил ему Росио, тем летом, когда к их кампании прибился Диего Салина. Он был даже рад поначалу, втроем ведь веселее.
А потом, когда стало совершенно естественным во все их задумки обязательно посвящать и нового друга, ну как же теперь без него обойтись, Росио как подменили. Он ведь всегда был задиристый ужасно и стал кидаться на Салину как бойцовый петух из Тарнау. А Рамон их растаскивал. Диего быстро надоело и он предпочел первым отойти в сторону. А отец, глядя на все это, посоветовал Рамону так сильно не расстраиваться. Это ведь всего лишь обычная детская ревность... Пройдет…
Ревность, да. Вот верное слово. Только она не вырастает на пустом месте.
Бедняга Серхио. Совсем ни причем и вот так попасть в опалу будущего властителя Кэнналоа. У Рамона и мыслей-то никогда не было в отношении этого парня. Хотя и других тоже. Удивительно, но он действительно никогда и не думал о ком-то, кроме Росио. Это казалось невозможным и диким. Неправильным.
Да и тогда, по младости лет Рамон очень смутно понимал, что это значит и не мог сопоставить с тем, что чувствовал сам, когда видел, что кто-то слишком сильно занимал внимание Росио отодвигая его в сторону. За своими обидами разве заметишь чужие! А особенно, когда к ним привыкаешь, замыкаешься в них как в скорлупу и боишься высунуть нос.
А Росио просто оказался смелее и, выбравшись первым, потянул за собой и Рамона. Довольно болезненно и быть может даже жестоко, но по-другому он мог не понять.
Правда, Росио не забыл оставить себе достойный путь для отступления, если что. Ну да, он же с малолетства умел просчитывать на несколько ходов вперед и соберано Алваро столько раз повторял, что если его сын, наконец, перестанет лоботрясничать, то может далеко пойти…
Голый и встрепанный будущий гений стратегии, тактики и хорошо продуманных планов довольно жмурил свои колдовские глаза. Рамон протянул руку, забрал в горсть мягкие пряди у виска и легонечко, ласково дернул.
-Ты изумительный прохвост, - с удовольствием сообщил он Росио непреложную истину.
Кузен хохотнул, и привалился к его горячему боку:
-Я рад, что ты это оценил правильно.
-Ну, я все же не настолько бестолочь, - Рамон привлек его еще ближе и почти уложил на себя. Вот так, опять кожа к коже, и в паху снова начала просыпаться приятная, сладкая тяжесть. Он с наслаждением провел несколько раз своей широкой ладонью по спине Росио, от шеи до поясницы. Размашисто и с нажимом.
-Ты наглаживаешь меня, как кота.
-А ты и есть кот.
Росио опять хохочет. И внутри тебя тоже, все просто звенит, от безудержного счастья. Но что поделать, ведь правда, его с отцом все называют Воронами, но это из-за герба. Хотя соберано Алваро действительно чем-то напоминает эту птицу. Мудрую и всезнающую. А его сын, если искать сходство с животными, настоящий кот. Черный, лоснящийся, драчливый и нахальный, с синими глазами. Но отнюдь не домашний, но и не совсем дикий, а тот, который гуляет, где хочет, и если и выбирает себе хозяина, то сам.
Но как же здорово вот просто так лежать и беспечно перешучиваться. Слушать, как бьется сердце рядом и нежиться в чужом тепле. Иногда, когда тоска по казалось несбыточному становилось совсем уж острой и болезненной, Рамон позволял дать себе маленькую поблажку и представить, а как бы было, если… Что ж, это самое «если» произошло и, оказывается, ничего особо не изменилось. Возмущенное небо на них не рухнуло, но и крылья за спиной тоже не выросли. Да и зачем они? Просто все встало на свои места.
Росио мягко коснулся губами подбородка Рамона, а потом, почувствовав как его ладонь, задержавшаяся на пояснице, вместо того, чтобы вернуться к плечам, изменила направление на противоположное, игриво прикусил. Что ж, они, похоже, действительно отдохнули. А от такой ночи, стоит взять все, что сможешь. Но все равно, пожалеешь утром, что мало. Пальцы стиснули крепкую, поджарую ягодицу, и большой палец уверенно вжался во впадинку на копчике. Надавил чуть сильнее, погладил, и скользнул ниже. Росио задышал чаще, длинные ресницы дрогнули. Ему нравилась эта чувственная ласка, прикрыв глаза от удовольствия, он чуть приподнялся, откинув голову, позволяя теперь Рамону целовать его в яремную ямку. Вдумчиво, неспешно, касаясь губами, проводя языком по ключицам. На этот раз возбуждение подступало медленно, как ровный морской прибой. И самым восхитительным была их полная открытость друг перед другом, когда нет ни границ, ни пределов, и кажется, что еще немного и ты сможешь почувствовать наслаждение другого, как свое. Чуть царапнуть ногтями нежную кожу между лопаток и Росио сладко вздыхает, выгибаясь еще сильнее, плавным, слитным движением. Оно сбивается лишь на мгновенье, но Рамон тут же различил в нем не только радостный трепет предвкушения, но и боль.
-Что такое?- встревожено прошептал он в упрямо поджатые губы, а кузен встряхнул головой. И тут же опять улыбнулся, но Рамона этим было не провести. Он отлично понимал, чем заплатил Росио за его удовольствие и испытывал от этого неизбежное раскаяние и желание хоть как-то загладить свою вину. Но Росио удивил его и на этот раз, честно и ничуть не смутившись, признавая возникшую у него небольшую сложность:
- Трагедия в духе великого Дидериха, никак не меньше, - ничего трагического, правда ни в тоне его, ни в выражении лица не было, - Я ужасно хочу еще, а отец не поймет, если меня вдруг завтра разберет приступ внезапной телесной немощи. Ты все-таки очень здоровый, Рамон… - с насмешливым восхищением протянул кузен.
Ну, какая же вредная язва, придумал, над чем потешаться! Ему весело, а Рамону неловко, так, как, наверное, не было еще никогда. Хоть подноси к щекам сухую паклю, вспыхнет тут же. К добродушным и ироничным подначкам Росио, да и своих сослуживцев, что он такой высоченный лось, Рамон давно привык. И перестал реагировать. Но сразу понял, что сейчас его друг имел в виду отнюдь не выдающийся рост или ширину плеч капитана Альмейды. Все дело в одной, вполне конкретной части его тела, и эта часть, обрадовавшись, что о ней так лестно отозвались, не замедлила напомнить о себе. Росио, очень удачно прижимающийся к ней бедром, никак не мог этого не заметить. И, между, прочим, мерзавец, мог сделать хотя бы вид, что все куртуазно. Но нет, узрев на лице Рамона неподдельное страдание, напополам со смущением, Росио восторженно взвыл и боднул лбом его плечо. Судороги смеха, конечно, не трепет страсти, но на уже порядком распаленного Рамона они подействовали совершенно однозначно.
-Прекрати! Сейчас же прекрати! – сквозь зубы зашипел Рамон, но кузен не унимался. Пришлось спихнуть его с себя и в срочном порядке вспомнить о сброшенном на пол в самом начале их любовных игрищ, да так там и позабытом одеяле.
Но изобразить из себя гусеницу замотавшуюся в кокон Рамон не успел. Рука сама замерла в воздухе. Росио прекратил хохотать и теперь смотрел на него такими глазами… Жадными, горячечными, безумными и восхищенными. Рамон почти осязаемо мог почувствовать, как этот взгляд сейчас ласкает его тело. Гладит по широченным плечам и сильным загорелым рукам, перевитым узлами крепких мышц, по плоскому животу, по мускулистой груди и бедрам, и касается бесстыдно восставшего естества.
Он даже представить не мог, что кто-нибудь и когда-нибудь будет смотреть на него так откровенно и требовательно, словно он для него самый почетный приз, самая желанная награда и это только его неоспоримое право.
Рамон понял все без слов и, повернувшись, послушно улегся ничком, спрятав опять вспыхнувшее предательским румянцем лицо в сложенные перед собой руки. Росио помедлил совсем немного, нагнулся к нему и отвел от уха разлохмаченные пряди:
-Ты уверен?
Во рту все внезапно пересохло от неизбежного страха перед пока неизведанным и неодолимого желания поскорее об этом узнать. Рамон кивнул и услышал, как Росио довольно усмехнулся:
-И это ничем не ущемит твою мужественность?
-Ну, твоя-то перетопталась, - немного нервно отозвался Рамон и сам удивился, что неужели это его собственный голос, дрожащий от нетерпения.
-О, да! Ты был необычайно убедителен, - кузен опустился на него всем телом и коснулся губами плеча. От ощущения придавившей его приятной тяжести Рамон почувствовал, как начинает сбиваться с дыхания:
-Надеюсь, ты тоже сможешь найти достаточные аргументы…
-Не сомневайся. Они будут. К тому же, помниться, я кое-кому обещал, что если он еще раз назовет меня Роситой…
Разрубленный Змей! Он все слышал и понял. И не забыл, конечно. Рамон попробовал вскинуться, но Росио, заранее предвидя такой финт, со всей силой вдавил его плечи в постель.
-Тихо. Ты теперь не вырвешься, Рамон… Или лучше Рамона? – нежная, чуть насмешливая хрипотца в его голосе удерживает надежней и сильных рук, и стиснувших бока коленей. Хотя мысль, что этот злопамятный стервец вряд ли ограничится местью только ехидными словами вызвала почти паническое желание взбрыкнуть. Но оно тут же угасло, как только горячие губы дотронулись до его загривка, коснулись выступивших позвонков, одного за другим. Подчиняться томительно сладко и жарко. Кто бы мог подумать, что такое бывает! Чуть отступившее вожделение вновь напомнило о себе, готовая совсем скоро взбунтоваться кровь зашумела в ушах, и Рамон судорожно вздохнул, вжимаясь щекой в прохладный, тонкий батист наволочки…
***
В Талиге дни рождения особ королевской крови – государственный праздник. На Марикьяре такое же торжество не дата появления на свет очередного принца или принцессы, кому они нужны, право слово, а спуск на воду нового корабля.
Это совсем другое дело. Национальная гордость для тех, кто родился и живет на этом острове не пустой звук и ради такого события собираются все, от мала до велика.
И самый последний бедняк радуется ничуть не меньше, чем блистательный дворянин.
Корабли – они ведь как люди. Если какие-нибудь купеческие шхуны и рыбачьи лоханки это судари и сударыни, то боевой линеал или фрегат – бесспорно эр. А уж если это адмиральский флагман – то и почести ему по наивысшему рангу, как настоящему монарху.
К церемонии готовятся загодя. Составляются списки приглашенных, капитаны оспаривают право, чей корабль удостоится чести и отсалютует, приветствуя сход со стапелей нового короля. Правда, в этот раз будут чествовать королеву.
Главный инженер волнуется и нервничает, как беспокойный папаша, ожидающий появления первенца. На верфях суматоха и оживление как никогда. Альмирантэ спокоен и деятелен, словно бабка-повитуха. Обговаривается каждая мелочь, от убранства шатров для гостей, до года закладки в погреба вина, бутылку с которым разобьют о борт. Расстановка почетных караулов, места, где рассядутся гости. Шьются новые мундиры, заказываются роскошные платья. А еще разговоры, главная тема которых – приедет ли соберано? |