Убить тех, кого любишь, это не самое страшное.
Есть вещи страшнее. Например, безучастно стоять
в сторонке, пока их убивает мир. Просто читать
газету. Так чаще всего и бывает.
Чак Паланик. "Колыбельная"
Неширокий подоконник в маленькой комнатке, что снимал у веселой чернокосой вдовушки мастер-живопиец Диамни Коро был завален всякой рабочей мелочью. Сломанные грифели, баночки с красками, пара крохотных медных ступок с растертыми свинцовыми белилами и охрой, склянки с прозрачной живичной слезой, нашатырем и льняным маслом, растрепанные старые кисти, наполовину растерявшие свой ворс.
Непосвященному мастерская художника могла показаться схожей с лабораторией алхимика, а запах растворителей был бы слишком резок и неприятен, но Диамни его любил, как неотъемлемую часть своей жизни. Однако, и у привычного человека, если ты весь день сидишь взаперти, заболит голова, так что большую часть времени простенькие ставни единственного окна его пристанища были широко распахнуты. Даже зимой. Так уж что было говорить о теплых летних ночах, коротких, словно взмах крыла ласточки и томительно-сладких, как аромат цветущей матиоллы, что буйно разрослась в небольшом саду. И хоть уместнее их было проводить в объятиях юной девы, нежной и ласковой, но Диамни предпочитал одиночество. Он весь вечер просидел над эскизами витражей, заказанных одним из знатных эориев для своего загородного дома и теперь в глаза как насыпали песку. И пусть заманчиво белеющий уголок подушки, вынырнувший из под старого покрывала, так настойчиво манил к себе, мастер Коро знал, что вряд ли уснет. Это было странное состояние, когда от усталости в голове пусто и все вокруг словно расплывается, но именно в такие моменты Диамни чувствовал, как в мире неожиданно что-то смещается, сходит с положенного места, открывая до сих пор спрятанное, и за сотню раз виденными предметами и лицами начинает проступать истинная суть. Так это или нет, он не знал, это было просто ощущение и оно нравилось Диамни, в нем уживались нечто одновременно пугающее и восхитительное, словно тебя допустили к запретному, а мастер Сольега говорил, что так и проявляется дар художника. Когда ты видишь не глазами, а обнажившимися чувствами.
Диамни подошел к окну. Сейчас спящие Гальтары казались призрачным городом и светящаяся в ночном сумраке башня Ветра, с повисшей над острым шпилем одинокой яркой звездой-покровительницей всех путешествующих, лишь укрепляла эту иллюзию. Художник моргнул. Царица предутреннего небосклона расплывалась, сияющая точка превратилась в четыре и эти новые звезды закружились, побежали друг за дружкой и вдруг три из них одна за одной скатились за горизонт и гордая Путеводительница вновь замерла на кончике шпиля. Ошарашенный и немного напуганный странной, непонятной картиной Диамни потер глаза, а потом резко захлопнул ставни. Все-таки не дело засиживаться за своими рисунками до того, что звезды начинают сыпаться с небес горстями.
Ринальди Ракан умирал. Это было так же ясно и очевидно, как и то, что утром Солнце взойдет на востоке и, пройдя свой положенный путь, скроется на западе. И вслед за светилом в Закат уйдет и душа эпиарха, ведь ему не пережить следующей ночи. Так говорил целитель, беспомощно разводя руками, и пятидесятилетний Лорио Борраска украдкой смахивал слезу. Блестящий полководец, не ведающий поражений, прекрасно знал, что с эти противником никому не справиться. Вражеская, подлая стрела угодила в плечо Ринальди, попав точно в зазор между наплечной пластиной и панцирем. И хотя опытный лекарь быстро вырезал наконечник, на нем был то ли яд, то ли, что еще вернее, чей-то злой наговор, но кровь эпиарха оказалась отравленной и не помогали никакие, самые сильные средства. Ни настои из трав, ни толченый камень, который можно найти только в желудках самцов-муфлонов, десяти лет от роду, что водятся в горах Марикьяре, ни даже мясо крошечного песчаного геккона, живьем сваренного в белом вине и маленькими кусочками скормленного больному.
И хотя война со всей очевидностью близилась к победному концу, великий стратег Кэртианы не мог представить себе, как он вернется в Гальтары. И посмотрит в лицо анаксу. И скажет, что его брата, чью жизнь он ему доверил, больше нет. А он ведь вырастил этого мальчика, воспитывал как родного сына, которого у него никогда не было, и именно он, Лорио Борраска, сам вложил в еще неуверенную юношескую руку меч и научил всему.
А сейчас, все что осталось это молить о милости Абвениев, и смотреть как исчезает последняя, хрупкая надежда, окончательно растоптанная словами вот этого самого целителя.
Костоправ ушел, получив приказ, что если Ринальди придет в себя, тут же его позвать, и старый Лорио склонился над картами и ворохом свитков с донесениями от разведчиков. Однако мысли его все равно были не здесь, а всего лишь в каких-то пятидесяти шагах, где в своем шатре, на шкурах, брошенных на походный топчан, тихо таял его воспитанник.
Сухо постукивали четки в руках притулившегося на маленькой скамеечке монаха-абвенианта. Борраска не умел молиться, он вообще не очень верил в ушедших богов, да и какая вера может быть у человека, своим мечом охраняющего покой Золотой Анаксии и видевшего уже столько смертей, что пора бы привыкнуть. Ан нет, Лорио не привыкал. И в его мыслях, беспорядочных и мутных, как бурный поток в половодье, вдруг солнечным зайчиком промелькнуло воспоминание о юной девушке, даже скорее девочке, хрупкой и тоненькой, с роскошными льняными косами. Сирота, воспитанная строгими родственниками, она смотрела на Лорио своими чудесным серо-голубыми глазами, как на родного отца, и сердце старого полководца таяло от нежности. Было видно, что девушке не очень сладко живется с родичами, считающими её обузой. А Лорио всегда хотелось иметь дочь, но так уж получилось, что его жизнь была отдана долгу перед Кэртианой, и он не очень задумывался об этом, пока его годы не перевалили за пятый десяток. Еще вчера казалось, он все успеет, а сегодня ты понимаешь, что поздно. И в каком-то отчаянном порыве, Лорио Борраски в своих мыслях обратился к тем, чья кровь по легендам текла и в его жилах. Он поименно назвал Астрапа, Лита, Унда и Анэма и поклялся им позаботиться о девочке, отдать ей всё, свою жизнь и имя, пусть только Ушедшие боги, если они могут услышать молитву смертного, спасут Ринальди Ракана.
Где-то вдалеке громыхнул гром, приближалась короткая и яростная летняя гроза, столь редкая в этих местах и порывом ветра распахнуло полог шатра, так что Лорио мог видеть холодное синее зарево. Раскат повторился, и еще, все ближе и ближе и тут в шатер вбежал целитель. И по тому, что лицо его отнюдь не скорбное, а какое-то ошарашенное, непонимающее, но просветленное, словно он только что узрел чудо, Борраска понял, что Боги ему ответили.
Ринальди был очень слаб и, впервые за две недели открыв глаза, не понимал, чем вызвана суматоха в его шатре и эти улыбки на лицах великого стратега и двух целителей, что, пока он был в беспамятстве, сутками напролет сидели у его постели. Полководец взял воспитанника за руку и она оказалась не холодной, как у покойника, а вполне себе теплой, живой. И пропал этот изжелта-бледный оттенок кожи, а зеленые, с легкой раскосинкой глаза, пусть вокруг них еще темнели эти страшные круги, смотрели вполне осмысленно, как у человека категорически раздумавшего умирать. Правда бред Ринальди нес редкостный, о том, как он помнил, что к нему подошла удивительно красивая, рыжеволосая женщина в красных одеждах и поцеловала в губы, но Борраска не обращал на слова выздоравливающего никакого внимания. Ринальди и здесь оставался самим собой, так что чему было удивляться.
- Какие тебе сейчас женщины! Лежи! Кот гулящий, - беззлобно проворчал Лорио и сунул под нос эпиарху чашку с бульоном.
Осень
В «Белой ласточке» действительно подавали лучшее в Гальтарах вино. Румяный хозяин таверны никогда не дурил своих клиентов. А еще, шестнадцатилетняя Повилика, его единственная дочь, была одной из самых красивых девушек города. Так считал мастер Коро, ученик великого Лэнтиро Сольеги. Вернее Диамни себя в этом убеждал, и даже почти преуспел, хотя и вправду, Повилика казалось очень милой. Но самое главное, серьезный темноволосый парень, с удивительно доброй, но такой редкой улыбкой, нравился её отцу. Когда художник завел с трактирщиком разговор о том, что чуть больше, чем через год он закончит свое обучение и уже подумывает, как бы скопить денег и купить свой домик, а потом сделать предложение какой-нибудь простой честной девушке, хозяин «Белой Ласточки» одобрительно похлопал его по плечу. И стало понятно, что в лице Диамни он видит лучшего мужа для своей дочери.
Рядом с глиняной кружкой на столе лежали несколько листков бумаги. В хорошо поставленной, уверенной руке тонкий грифель летал над рисунком, всё пытаясь поймать хоть малую часть той жизни, что прямо через край била вокруг. Крестьяне, ремесленники, стражи Цитадели, кто-то смеялся и балагурил, кто-то грустил в одиночестве, спрятавшись от всего мира за чашей с вином. А юная Повилика, сверкая шаловливыми лазоревыми очами, точь-в-точь того самого оттенка, что бывает венчик у только что распустившегося цветка, именем которого её и назвали, обносила посетителей.
В это время здесь всегда было шумно. Трудовой люд подтягивался после тяжелого денька опрокинуть стаканчик-другой, а заодно почесать язык о последние городские новости. Да и где их еще узнаешь? На рыночной площади да в таверне.
А болтали про многое и о многом. И про недавно закончившуюся войну, и про ожидание новой, и про то, как из последнего похода эорий Борраска привез маленькую хрупкую женщину с льняными волосами. Свою жену. Умудренные жизненным опытом кумушки сочувственно качали головами, как же, такая молодая, и связала свою жизнь со стариком. А потом тут же начинали злобно шипеть, вспомнив о богатстве пожилого полководца.
И еще поговаривали о странных зловещих знаках, предсказывающих Кэртиане тяжелые времена. Рыжий вихрастый и громогласный детина, ростом под притолоку и с подпаленной бородой, судя по всему кузнец, рассказывал, как ездил к родственникам, в далекую горную деревушку, где прошедшей весной много овец окотилось сросшимися двойнями.
- О чем задумались, мастер Коро? – на краешек скамьи, рядом с Диамни присела Повилика и оглянулась на отца, беседующего с купцами из Надорэа. Хозяин таверны запрещал свей дочери разговаривать с клиентами более, чем требовали её обязанности. С Диамни было можно.
- Ни о чем, - немного растерянно улыбнулся художник и протянул девушке папку с рисунками.
- Вот, готово.
Повилика развязала ленточку и, достав самый верхний лист, тихонько ойкнула от восторга: в зарослях невиданных цветов резвились невиданные звери. Неразрывная, четкая линия с побегов и листьев перетекала в грозно вздыбленный гребень, и дракон кусал себя за хвост. А из зарослей трав над ним смеялись лисята с крыльями как у летучей мыши.
Щеки девушки зарделись румянцем, нежным, словно провели мягкой колонковой кистью, чуть обмакнув её в краплак.
- Спасибо, мастер. Это еще лучше, чем я могла представить.
- Пожалуйста, Вики. Я еще отдельно нарисовал уголки. Вот, покрупнее. Тебе будет легче перевести это на ткань.
Повилика еще раз застенчиво улыбнулась и стала перебирать рисунки дальше, а её восхищенные вздохи были Диамни сейчас куда дороже тяжелых кошельков с монетами, что кидали ему за работу эории. А потом здесь еще оказалась замешана некоторая доля его тщеславия как мастера. Повилика, не смотря на юный возраст уже сейчас считалась одной из лучших вышивальщиц в Гальтарах и, помогая ей с рисунками, Диамни знал, что и его доля участия будет в свадебном подарке от цеха ткачих и златошвеек города на свадьбу анакса Анэсти, что должна случится через год. Тоже осенью. Правда, имени избранницы пока никто не знал.
Гул подвыпившей компании через два стола от них напомнил девушке о её обязанностях и Повилика тут же вспорхнула, напоследок договорившись с Диамни, что когда она будет подбирать оттенки шелка для вышивки, то обязательно посоветуется с мастером, заявив, что в таком ответственном деле может положиться только на его вкус.
Диамни бросил пару медных монет на стол, в плату за вино, что он даже не пригубил и, подхватив свой плащ было собрался уходить, как взрыв хохота вновь привлек его взгляд к компании молодых людей, похитивших у него внимание Повилики.
Что ж, он видел таких. Богатые сыночки эориев, ради разнообразия решившие попробовать развлечений для простого люда. Способные только швыряться деньгами. Диамни их терпеть не мог, хотя и приходилось. Мастер Сольега говорил, что нет греха страшнее, придя в этот мир прожить свою жизнь так, что после тебя ничего не останется, ни доброй памяти, ни славных дел. Даже обычный лист, сорванный осенним ветром и то, упав на землю, к весне прорастет травой.
Верховодил молодчиками высокий светловолосый парень. Мастер Коро не видел его лица, тот сидел спиной. Но по тому, как залебезил хозяин «Белой Ласточки», бросив давешних купцов, и уже сам поспешил с кувшинами с вином к знатным гостям, несложно было догадаться, что он-то их узнал и, видимо, здесь они не впервые.
А Повилика, скромная и разумная Повилика, уже заливисто хохочет, разливая темное борасскийское по чашам и не обращает внимания, как рука светловолосого легла ей на талию. А потом он хозяйским жестом привлек девушку к себе на колени.
Диамни хорошо знал, что за вольности и в половину меньшие, чем позволял себе этот парень, хозяин «Белой Ласточки» приказал бы вышвырнуть нахала в два счета. Но тут все как будто так и было надо.
В минутном порыве Коро дернулся, он хотел подойти и сказать, чтобы тот отпустил девушку и плевать ему, кто бы он ни был. Но предупредительно брошенный на него взгляд трактирщика пригвоздил Диамни к месту. И тут парень повернул голову, немного, меньше чем в пол-оборота, но и этого оказалось достаточно.
Чудно узнавать человека по профилю, что ты тысячу раз видел на монетах. Заводилой у лихих гуляк несомненно был Ринальди, единственный из братьев Раканов, кому достался материнский цвет волос. О похождениях эпиарха шептались в Гальтарах, говорили, он вспыльчив, жесток и злопамятен и не пропустит мимо себя ни одной юбки.
С ним бесполезно было связываться, он не понял бы человеческих слов, а драться Диамни не умел. Его оружие кисти и краски, а такие как Ринальди Ракан понимают лишь крепкий кулак. Да и Повилика, кажется, была совсем не против внимания августейшего, девушка уже доверчиво склонила голову на широкое плечо и распутник что-то нашептывал ей на ухо. А Диамни в сердцах сплюнул на чисто выметенный пол и в два глотка опустошил свою чашу. Ему больше нечего было делать в «Белой Ласточке».
- Это не вода. Это мятая бумага, - спокойно и мягко сказал мастер Сольега и вернул ученику его эскиз. Диамни вздохнул. Он сам это видел. Теперь вот видел. И что неправильно лежит свет, и он ошибся с нанесением бликов, превратив перекатывающиеся волны в беспорядочную рябь.
- Не расстроился?
- Да нет. Сам навалял, - усмехнулся Диамни и встал. За окнами уже давно стемнело, и в подвешенном над очагом котелке заманчиво пробулькивал их скромный ужин. Коро быстро накрыл на стол и помог учителю пододвинуть поближе его кресло.
Они оба любили такие вечера. Тихие и спокойные. Когда можно просто поболтать обо всем и не лезут под руку новые юные ученики мастера, к которым Диамни ревновал учителя, хотя и понимал, что это ужасно глупо. Но все равно, так было жаль и внимания, и дружеских советов, а иногда и вполне справедливого и заслуженного ворчания, что раньше принадлежали только ему, а теперь отнимали эти еще несмышленыши.
Мастер рассказывал Диамни о своих планах, а тот о своих, и под настроение они могли перемыть кости своим собратьям по кистям и грифелям. А еще и похвастаться. Впрочем, обычное дело, художники все в той или иной степени тщеславны и стыдиться здесь было нечего.
- Анакс хотел, чтобы я самолично взялся учить эпиарха, но каждый день наведываться в Цитадель мне не под силу, - мастер лукаво подмигнул Диамни, - хотя конечно наш государь намекал, что был бы рад, если я переберусь туда окончательно.
- Так в чем же дело? – спросил Коро, вытирая тарелку кусочком лепешки. Честно говоря, он не очень понимал причину такой скромности своего учителя. Лэнтиро Сольега - величайший живописец Кэртианы, равных ему нет не только среди мастеров живущих сейчас, но и тех, кто творил в прошлом и чьи имена уже забыты. Он достоин жить во дворце.
- Диамни, - покачал головой пожилой художник, - Я старый человек и мне тяжело трогаться с насиженного места. Я не хочу, чтобы ты это расценил как неуважение к нашему анаксу, но там, где правит человеческая гордыня, настоящее искусство понятно лишь единицам. Нам повезло, что сам Анэсти Ракан ценит мои труды, но далеко не все поддерживают его в этом.
Теперь мастер Коро уловил, к чему клонит его учитель.
- Вы думаете, роспись Храма доверят кому-то еще?
- Все может быть, Диамни. Ты же знаешь, я никогда не подлаживался под чужое мнение и боюсь, что когда я покажу свою последнюю работу, первый, кто будет против – наш Богопомнящий. И я не уверен, чью сторону тогда примет анакс.
- Тогда он должен увидеть её первый! – пылко воскликнул Диамни, а мастер опять заулыбался..
- Нет, ученик, первый её увидишь ты… Ну, и так как на счет того, чтобы стать учителем августейшего Эрнани? Что мне ответить анаксу?
От изумления мастер Коро чуть не выронил ложку. Ему показалось, что он ослышался. Такая неслыханная честь и доверие! С одной стороны – об этом можно было только мечтать, но с другой – Диамни ужасно боялся не справиться. Он ведь сам еще не закончил свое ученичество и пусть говорят, что не смотря на молодость, в своем искусстве он уступает лишь Лэнтиро Сольеге, парень понимал, что во многом здесь дело в имени его учителя и в том, что ему просто дают аванс на будущее. Но ведь такая возможность выпадает лишь раз! Если он не хочет всю жизнь оставаться в тени великого наставника, ему пора выбирать и самостоятельный путь.
- Можно я отвечу завтра? – осторожно спросил Диамни, уже зная на самом деле свое решение. Но ему не хотелось, чтобы за поспешностью учитель заподозрил необдуманность.
- Конечно. Тебе два дня на раздумье. Можешь не торопиться. Сам понимаешь, быстро у нас только кошки родятся.
Не считая Ринальди, двух других старших Раканов Диамни видел раньше. Из толпы таких же простых людей, как и он сам, во время помпезных выездов анакса и эпиархов на охоту или церемониальных выходов. А вот Эрнани, их самый младший брат, никогда не покидал Цитадель. Учитель Диамни и незнакомый пока мальчик страдали с детства одной и той же неизлечимой болезнью ног, правда, мастер Сольега сумел справиться со своим недугом и передвигался вполне самостоятельно. Небыстро и недалеко, но калекой себя не считал. Пятидесятилетний художник очень редко выходил за порог своего маленького мозаичного домика в городе Ветра, но на его полотнах жил огромный мир. Это было не просто удивительно, это казалось сверхъестественным, и Диамни уже не раз и не два слышал, как про его учителя говорили, что он ясновидящий.
Однако утром того самого дня, когда мастер Коро впервые направился в Цитадель на назначенный урок, он уже не был так уверен в непогрешимости Лэнтиро Сольеги. Затея эта нравилась Диамни все меньше и меньше. Ну какой из него учитель, право слово! Тем более для юного эпиарха. Мальчишка наверняка избалован и капризен донельзя. А Диамни, пусть никогда и не знал ни родного отца, ни матери по-своему был очень горд. И его коробило только от того, как какой-нибудь знатный эорий смотрел на него, как на бездушный предмет, единственное назначение которого – исполнить очередную его прихоть.
Мастер Коро с удовольствием рисовал обычных людей, просто так, не за деньги, но от пронизанных фальшью парадных портретов господ, где за показным благородством скрывалась трупная гниль, его уже тошнило.
Стражи Цитадели были заранее предупреждены, и пропустили Диамни без вопросов. Высокий немолодой мужчина, судя по цветам одежды и нагрудному знаку – из дома Скал, дожидался художника и приветствовал его просто пожав руку как равному.
Мастера Коро проводили до личных покоев будущего ученика, по дороге пояснив, что плату за уроки он будет получать два раза в месяц и помимо жалования ему еще полагается обед. Следуя за своим провожатым, Диамни слушал его в пол-уха. Впервые попав внутрь Цитадели он старался как можно больше разглядеть и запомнить. Эти древние лестницы и переходы, истоптанные не одним десятком поколений, эти стены, по легендам помнящие самих Ушедших и видевшие блистательных анаксов прошлого внушали если и не благоговейный трепет, так уж любопытство это точно. И не было ничего удивительного в том, что объяснения, как найти трапезную для воинов и слуг мастер Коро пропустил. А спрашивать посчитал неуважением, к тому же, когда он осознал свою оплошность, они уже подошли к дверям личных покоев эпиарха, у которых безмолвными статуями замерли два стражника. Диамни немного нервным жестом поправил на плече лямку вместительной холщовой сумки со всем своим рисовальными скарбом. Его спутник первым прошел за тяжелые, обитые бронзой двери, дав знак мастеру Коро подождать. А несколькими мгновениями позже и сам Диамни получил приглашение войти.
В покоях эпиарха, просторных и очень светлых, не было всего этого бьющего в глаза нагромождения роскоши, что ожидал увидеть мастер Коро. Разве что только огромный и пушистый морискийский ковер. Правда, резная мебель из мореной лиственницы стояла вопреки всем законам гармонии, но уж тут Диамни знал почему. Такое же противоречие повторялось и в доме его учителя. Великий живописец не принимал ничьей помощи, разве что от верных и крепких столов и стульев, чтобы добрести из одной комнаты в другую.
Эпиарх ждал его сидя на невысокой скамеечке у окна. Осень уже перевалила за первую треть, но в этом году она выдалась на редкость теплой. Легкий ветерок, приглашенный настежь распахнутыми ставнями чуть шевелил золотисто-каштановые волосы худенького юноши. Отстраненно Диамни подумал, что волнистые пряди, отросшие чуть ниже плеч, на ощупь, наверное, очень мягкие. И художника поразил контраст бледного и тонкого, еще немного детского личика и по-взрослому печальных и усталых глаз. Эпиарх приветливо улыбнулся. Диамни поклонился.
- Здравствуй, - негромко произнес юноша, и сквозь настороженную серьезность взгляда пробились первые, робкие искорки любопытства. А мастер Коро с каким-то сумасшедшим облегчением понял, что они поладят. И все его опасения напрасны.
Однако то, что ученик ему достался не такой уж и простой Диамни прочуял почти сразу. И дело здесь было отнюдь не в высоком происхождении Эрнани. За болезненной внешностью трепетного и нежного создания скрывался характер достойный настоящего анакса. Мальчишка был с норовом, и еще каким! Диамни видел, как сильно его раздражает жалость окружающих. Он не хотел этого и, как и мастер Сольега, отказывался принимать её от кого бы то ни было. И с удивлением Диамни осознал, что здесь для него юный эпиарх сделал исключение. Он не считал помощь Диамни оскорбительной для себя, мастер сам удивлялся, но иногда ему казалось, что Эрнани воспринимает его не как приходящего учителя рисования, а как того, кто может стать ему другом.
И Диамни дорожил этим доверием и совсем не потому, что хотел оправдать ожидания мастера Сольеги или выполняя приказ анакса Анэсти. Просто в одном этот царственный мальчик и безродный художник оказались удивительно схожи. Они оба слишком хорошо знали, что такое одиночество. Только для Диамни оно закончилось, пропало и развеялось как кошмарный сон в тот самый миг, когда мастер Сольега взял его в ученики и стал не просто наставником, он превратился для парня в настоящего отца, родного пусть и не по крови, а по духу, но это ценилось в сто крат дороже.
А одиночество Эрнани было страшней. С рождения запертому болезнью в четырех стенах мальчику досталась самая уродливая его форма, когда ты ни на секунду не можешь отстраниться от всей этой людской круговерти, но твоя инаковость и непохожесть выбивает тебя, прячет за стеклянный колпак. Вокруг ходят, живут, любят и ненавидят сотни почти таких же как ты, но стоит протянуть руку и она касается лишь пустоты.
- Мой эпиарх, в каждом сюжете, и простом и самом сложном всегда можно найти сопоставимые размеры вне зависимости целые ли это величины или его части, - терпеливо объяснял мастер Коро своему ученику, который в очередной раз бился над наброском классической для новичка композиции. Глиняный кувшин с отколовшимся горлом, чашка и яблоко.
- Я что, каждый раз прежде чем рисовать должен просчитывать? – держа в вытянутой руке кисть, так как и показывал учитель, проворчал Эрнани. Диамни уже просек эту его уловку. Их урок длился три часа с двумя краткими перерывами, чуть отдохнуть, перекусить фруктами, а Эрнани выпить очередную порцию лечебного настоя, что приносил целитель. Но эпиарх всегда торопился выполнить задание раньше назначенного времени. И даже не очень удачный результат его не волновал. Но не потому, что ему хотелось выпроводить Диамни. Юноша желал заполучить в свое свободное распоряжение хотя бы несколько минут, не занятых монотонными объяснениями, чтобы просто поболтать с учителем. И мастер Коро, тоже никогда не отличавшийся особым терпением, сейчас улыбнулся:
- Да, Эрнани, художник рисует в первую очередь умом и сердцем. А руки и глаза всего лишь инструмент, вроде той самой кисти, что ты держишь.
Юноша вздохнул. И большим пальцем заметил на деревянной ручке расстояние между яблоком и кувшином, что он должен был перенести на бумагу. Мастер Коро был хорошим учителем, но еще лучшим исполнителем воли анакса. Похоже, что сегодня у него так и не получится рассказать художнику, как его братья ездили на охоту, и Ринальди удалось подстрелить косулю… Жаль, может быть завтра… Хотелось бы завтра…
Когда они оставались одни, мальчик просил Диамни, чтобы тот называл его по имени, опуская это холодно-вежливое «мой эпиарх». Мастер Коро старался выполнять пожелание Эрнани, но заученное почтение к сильным мира сего иногда мешало. И художник сбивался, переходя с дружеского на официальное обращение. А потом он банально боялся сделать промах в самый неподходящий момент. Диамни хорошо помнил, как недовольно поджались губы эпиарха-наследника, когда забывшись, мастер неподобающим образом заговорил со своим учеником в его присутствии, словно он ему ровня. Вот анаксу на это было плевать. Диамни уже заметил. Августейший Анэсти смотрел в первую очередь на человека, а не на его титул.
Эрнани говорил, что Ринальди точно такой же.
Но Диамни не разделял его восторженности. И причин здесь было две. Одну он не очень мог объяснить даже себе, но почему-то Ринальди Ракан всегда внушал ему чувство острой опасности. Как хищник, послушный и ласковый, привыкший к людям, но стоит ему почуять запах свежей крови, зверь, никогда не дремлющий внутри, даст себя знать.
А вторая причина Диамни была яснее. Для Эрнани брат был слишком хорош во всем и это безумно раздражало. В своей наивности и неопытности мальчик не понимал, что выбирал дорогу, ведущую в никуда. Мастер хорошо знал, что значит и это обожание, и постоянная потребность говорить о том, кто так для тебя дорог, и горячее желание, чтобы и все окружающие смотрели на него твоими глазами.
Глазами влюбленного мальчишки.
Диамни прошел через это. Правду сказать, он тогда понимал, что с ним что-то не так. Иначе вообще откуда взялись подобные мысли, которые никогда не посещали еще довольно безмозглые головы его сверстников. Но он всегда был откровенен с учителем и как-то все же осмелился поведать ему о своих сомнениях. Лэнтиро Сольега не отшатнулся, не оттолкнул его, не закричал, что это грязь и мерзость, он просто выслушал ученика и принял всю правду, как есть. А потом долго и терпеливо объяснял юноше, почему ему лучше всего расстаться со всеми иллюзиями именно сейчас, пока они еще только смутные мечтания. Диамни к тому времени уже знал, что его учитель одинок не потому, что не нашлось подходящей женщины. Болезнь, изуродовавшая ноги, лишила Лэнтиро Сольегу и счастья быть мужем и отцом. Но он не хотел повторения своей судьбы для Диамни. Здоровый и крепкий парень не должен был встречать свои преклонные годы в одиночестве, и пусть он и не родной ему сын, мастер Сольега заявил, что Коро просто не имеет права лишать его радости понянчить внуков. И Диамни сдался, отступил, пообещав учителю, что справится с этим. И он справился, по крайней мере считал, что это так, и ему оставался всего лишь один последний шаг, который именно Ринальди Ракан, не подозревая об этом, не дал ему сделать. Эпиарх играючи разрушил то, что Диамни пестовал в себе годами, так что теперь художник почитал, что у него вполне достаточно поводов для неприязни. И он больше не заходил в «Белую Ласточку».
Однако ничуть не лукавя перед собой Диамни признавал, что Ринальди Ракан был неплохим братом. Анэсти и Эридани, слишком занятые государственными делами, навещали молодого калеку нечасто. Но милосердие всего лишь обратная сторона жестокости, и в этом плане да, Ринальди оказался очень жесток.
Эпиарх наведывался к младшенькому каждый день, старался занять его смешными рассказами о своих похождениях и новыми книгами, приносил охапки свежих луговых цветов. И не видел, как после его ухода мрачнел Эрнани, и приказывал слугам выбросить злополучные букеты, потому что все, что говорил и делал для него старший брат, напоминало калеке о том, что у него лично никогда не будет. Эта слепота и глухота Ринальди к чувствам брата поражала Диамни, но разве он, безродный художник мог здесь хоть что-то изменить.
Серо-пятнистый, короткошерстный и ужасно тощий зверь, извлеченный Ринальди из-за пазухи будучи поставлен на пол осмотрелся, коротко мявкнул, а потом деловито подрысил к ноге Эрнани и вскарабкался по штанине. Коту было месяца три, не больше, настырный и самоуверенный, как и все уличные беспризорники, он тут же свернулся у него на коленях, громко заурчав, словно кто-то стал сыпать в деревянную миску горох. Звереныш сразу определил и своего место, и своего хозяина, а на лице Эрнани расцвела счастливая улыбка, словно он сейчас получил не бездомного котенка, а породистого жеребца.
Пальцы мальчика нерешительно коснулись свернувшегося клубочком подарка, погладили, зарылись в шерстку, почесали за ушком, вызвав еще более звонкий раскат гороховой дроби. В умилении младший эпиарх залепетал, какой же он хорошенький, хотя, по мнению Диамни вот уж чего-чего, а красоты в этом звере не было никакой, а Эрнани в порыве чувств нагнулся к котенку, и тут же отпрянул:
- Ой, от него пахнет…
- Курятником. Там я его и подобрал.
От удивления глаза Эрнани расширились:
- А что ты делал в курятнике, Рино?
- На сеновале, Эрно. Курятник был рядом, - расхохотался эпиарх, а щеки его брата вспыхнули. Выяснять, чем мог заниматься Ринальди на сеновале, мальчик уже не стал.
- Ну, и так как ты его назовешь? - котенок приоткрыл один глаз и хитро покосился на старшего из Раканов. Словно понимал, что говорят о нем. А потом показательно вытянул лапу и запустил уже немаленькие коготки прямо в коленку Эрнани. Мальчик чуть поморщился и отцепил от себя кота.
- Может Леофор?
Ринальди расхохотался. Имя великого кошачьего повелителя из известной поэмы Номиритана и в правду подходило этому найденышу, с хвостом, похожим на облезлую щетку.
- Да, точно. Пусть будет Леофор. Змеехвостый.
Кот, получив имя, решил отстоять и свою независимость и, вывернувшись из рук эпиарха, соскочил на пол и тут же прилег, подобрав под себя лапки, наподобие статуэток, что иногда держали в своих домах простые жители Гальтар. Считалось, что они отгоняют злых духов.
- Ишь, наверное, думает, что он маленький лев, - с деланной серьезностью заключил Ринальди и братья дружно рассмеялись.
А мастер Коро, о котором, казалось, забыли, только сейчас осознал одну странность. В Цитадели не было кошек. Ни одной. Даже в трапезной, дорогу куда он, наконец, выяснил и то не крутилось хотя бы парочки этих вездесущих мяукающих проныр.
Зима
- Ну, как успехи? – широкоплечий мужчина с яркими голубыми глазами и волосами оттенком почти один в один с каштановыми прядями Эрнани, только без золотистого перелива из-за чего они казались темней, быстрыми шагами вошел в комнату эпиарха. Четырехцветный плащ анакса был небрежно переброшен через руку.
- Хорошо, - пробурчал юноша и даже не повернул головы. В кои веки Эрнани был настолько погружен в творчество, что даже появление старшего брата не могло его отвлечь. На этот раз Диамни, кажется, нашел правильный подход к своему непростому ученику и предложил Эрнани нарисовать небольшую золотую статуэтку юной танцовщицы, из всей одежды на которой был только пояс из монет, да браслеты на руках и ногах. Идея эта пришла мастеру Коро после того, как он рассказал, какую значительную роль в искусстве художника имеют натурщики. И натурщицы. И именно натурщицы заинтересовали юного эпиарха более всего. Диамни даже пришлось пообещать, что если старшие братья Эрнани сочтут это уместным и благопристойным, он договорится с лучшей моделью мастера Сольеги, чтобы она позировала эпиарху.
И пока ученик тщательно копировал прелести золотой девы, Диамни, воспользовавшись тем, что в кои-то веки Эрнани сидит более-менее спокойно, решил его нарисовать. Он уже почти закончил портрет эпиарха, как был вынужден вскочить и, придерживая одной рукой доску, а другой рассыпающиеся мелки неловко поклонился. Анакс приветливо махнул рукой и повелел сесть обратно. А сам зашел за спину Эрнани и с явным интересом посмотрел, чем он занят. Рука Анэсти шутливо взъерошила волосы брата, мальчишка строптиво попытался увернуться, но было видно, что ему очень приятно.
А потом анакс спросил у Диамни, чем занимается тот.
Лэнтиро Сольега говорил, что владыка разбирается в живописи. И это была правда. Анэсти долго и внимательно рассматривал рисунок, а потом вернул его Диамни, сказав, что работа ему нравится, но было бы лучше если бы художник взял немного другой ракурс.
Честно говоря, Коро был далеко не знаток придворного этикета, хотя Эрнани кое в чем его уже просветил, а потом он чувствовал, что Анэсти не нужна показная вежливость, он хочет услышать от человека только, что он думает и лишь это в глазах анакса имеет цену.
- Если бы я мог повелеть Вашему брату позировать мне, я бы выбрал более подходящий. А так мне пришлось довольствоваться тем, что есть.
Анакс расхохотался и одобрительно похлопал мастера по плечу.
- Считай, у тебя есть мое повеление, художник. Я хочу, чтобы к концу лета ты нарисовал портреты моих братьев и стратега Лорио с супругой. Тебе хватит времени?
- О да, мой анакс, - немного дрожащим от волнения голосом ответил Диамни и склонил голову. Эта была действительно неслыханная честь! Он даже помыслить о таком не мог. Если его работа понравится анаксу, он может назначить его придворным живописцем! Поистине головокружительный взлет для безродного сироты, все богатство которого его талант и руки. Тщеславие, так старательно загоняемое Диамни в самые дальние закоулки сознания, сейчас высунуло довольную мордочку и облизнулось. Но усилием воли Коро заставил его убраться обратно.
- Я почту… - начал он, вспоминая как правильно полагается сформулировать фразу в подобных случаях, но анакс не дал ему договорить.
- Это я почту. Мои бестолковые братья вряд ли оценят, но может портреты, нарисованные тобой, художник, будут единственным, по чему наши далекие правнуки смогут понять нас.
Диамни видел, как лукаво улыбнулся Эрнани, отвлекшийся от своего рисунка и внимательно слушавший их разговор. А потом мальчишка показал Коро жест - сжатый кулак с отставленным большим пальцем - выражающий одобрение. Он был принят у простолюдинов, а эории, всегда сдержанные на подобное выражение эмоций, считали их не очень пристойными, так что было понятно, что перенял его юный эпиарх от Ринальди. От кого же еще он мог нахвататься такого!
Но как же странно было слышать от анакса, этого еще молодого мужчины, с первой ранней сединой на висках и белым шрамом на подбородке, что он заработал как рассказывал Эрнани года в четыре, впервые сев верхом и тут же свалившись с лошади, здорового, сильного, полного жизни и планов, слова, в которых скрывались мысли о неизбежной бренности всего сущего. А за окном покоев эпиарха белым стремительным росчерком промелькнула белая ласточка.
- О, Великий блошиный анакс! Как самочувствие Ваших подданных? - великолепный Ринальди, ах, простите, эпиарх Ринальди Ракан, приветствовал появление питомца младшего брата лежа на кушетке и оперев голову на руку. Он читал. И совершенно не обращал внимания на Диамни Коро, словно художник был чем-то вроде простого кресла с деревянными подлокотниками и резной спинкой, в котором и расположился ученик мастера Сольеги, заканчивая очередной набросок.
Гиндо, развалившись прямо посередине покоев своего хозяина, лениво махнул хвостом и демонстративно чуть оскалил пасть. Кот так же демонстративно выгнул спину и встопорщил шерсть, раздувшись сразу в полтора раза. Но Диамни хорошо знал, что встреча представителей кошачьего и собачьего племени во всем остальном уйдет от принятых традиций. Уж неизвестно как они договорились, но между Великим блошиным анаксом и Гиндо установилось нечто вроде перемирия. Пока кот не слишком наглел, пес выносил его присутствие совершенно спокойно, не подпуская только к своей миске. Это было святое. А во всем остальном тот мог вести себя в покоях Ринальди как ему заблагорассудится.
Сейчас в крупном молодом звере с темно-серой лоснящейся шкурой, раскрашенной четкими угольными кольцами, напоминая расцветку леопарда, сложно было узнать недавнего заморыша. Он отъелся и заматерел, но своего спасителя от голодной участи не забыл. Соблюдая законы дипломатии, кот перестал изображать из себя знак вопроса, и мурча и побрякивая, как будто у него в пузе кто-то нетерпеливый дергал детскую погремушку, грациозно пересек комнату и легко вспрыгнул на кушетку. Прошелся по лежащему Ринальди, покровительственно потоптав его лапами и не прекращая мурлыкать, ткнулся носом в ухо. Эпиарх засмеялся, пытаясь отпихнуть бесцеремонное животное.
А в непроизвольно дернувшейся руке Диамни уже третий раз за этот день сломалась палочка сангины, и на мраморный пол посыпались рыжие крошки. Художник досадливо поморщился. Он как раз подправлял линию скулы и теперь щеку Ринальди на наброске украшал нелепый случайный росчерк, похожий на след от огромного когтя. Помянув Изначальных тварей, Диамни большим пальцем быстро растер следы своей неловкости, превратив в залегшую на лице эпиарха тень.
Никто и представить не мог, что в тот злополучный день, в самый последний месяц зимы, когда небо уже набирает густую предлетнюю синь и по утрам пахнет только что вспаханной землей, веселая и нарядная кавалькада охотников вернется в Гальтары траурной процессией.
Урок с Эрнани был назначен на вечер, и Диамни как всегда, когда у него выпадала свободная минутка, навестил учителя. Они с Лэнтиро Сольегой засели в мастерской на втором этаже его домика. И Диамни откровенно наслаждался таким бесхитростным школярским делом, как грунтовка холста для будущей картины. Хотя бесхитростным оно казалось только на первый взгляд. Картины настоящего мастера должны пережить века и от того, на сколько хорошо наложены первые слои обычного толченого мела и клея, что получали из морских водорослей, зависело многое. Это уже потом на чуть шероховатую поверхность лягут яркие краски, слой за слоем, задвигаются и заговорят люди, подует ветер и вздыбятся скалы.
- Диамни, посмотри, - парень отставил деревянную чашку с разведенной грунтовкой, положив поверх её широкую кисть из жесткой свиной щетины, и подошел к своему мастеру, затеявшему разбирать старые эскизы.
Перед Коро был рисунок, явно еще ученический, и он никогда его ранее не видел. Берег штормящего моря и тонкая юношеская фигура, в которой уже проступала стать будущего сильного воина, завернутая в полощущийся на ветру плащ. Черные волосы и черты лица немного неправильные, но такие привлекательные именно отсутствием положенного по канону нарочитого совершенства. Живые, человеческие. И очень красивые темные глаза, умные и печальные. Рисунок был хорош, хотя взгляд Диамни царапнула парочка мелких недочетов. Но главным было даже не это, а сама атмосфера, передающая какую-то неумолимую обреченность и одиночество. Работа брала за душу и, казалось, еще мгновение и юноша задвигается, упрямо поджатые губы разомкнутся и он что-то скажет. Что? Диамни был уверен, что это должны быть слова прощания.
Сначала Коро подумал, что это рисунок какого-то неизвестного ему ученика мастера, из первых, когда он сам еще и не помышлял ни о какой живописи, перебиваясь на милости случайных людей. Но почерк, знакомый с детства, неповторимый почерк будущего великого художника уже проступал через еще не очень уверенные, юношеские попытки запечатлеть миг, пролетевший несколько десятилетий назад. А, может, веков?
- Да, это мое, - с усмешкой ответил мастер, увидев, как заулыбался Диамни, - я тоже был тот еще олух.
- Ну что Вы, учитель! – попытался горячо возразить Коро, но мастер покачал головой.
- Я ведь, когда был в твоем возрасте, очень много времени посвящал изучению древних легенд. Они иногда противоречивы, очень. Вот заставь троих повторить только что услышанную историю и каждый расскажет её по-своему и все они будут отличаться. Совсем немного, но... А что говорить, если пройдет месяц, год или век?
- Вы хотите сказать, что абвениатские летописи лгут?
- Нет, но я допускаю, что в них много неточностей. Каковы были Ушедшие могут сказать только они сами, даже люди, жившие с ними в одно время и то будут предвзяты. Такова человеческая природа, Диамни. Если тебе кто-то нравится, то в памяти остается только хорошее, ежели нет, то любая ложь найдет благотворную почву в твоей душе и ты подчас не сможешь отличить правду от вымысла.
- Я не знаю, нравятся мне Ушедшие или нет. Мне как-то все равно, - пожал плечами Коро, а Лэнтиро Сольега расхохотался. Диамни удивленно уставился на мастера, не понимая, чего он такого смешного сказал, но пожилой художник вновь посерьезнел.
- В чем-то твой подход верен. Когда мысли не замутнены симпатией или неприязнью вполне возможно ты увидишь то, что есть на самом деле. Но я сейчас о другом. Меня тогда очень интересовала история о возлюбленной Повелителя Волн.
Да, Диамни хорошо знал эту легенду. Правда, по какой-то непонятной причине абвенианты не очень её жаловали. По крайней мере, изображения покинутой Богом девы в храмах встречались очень редко.
- Тогда мне один из монахов дал почитать рукопись. Не полную и сильно поврежденную. Но ей было на вскидку где-то больше чем полторы тысячи лет. Летописец, конечно, темнил, но ты знаешь, этим святошам легче съесть собственную рясу, чем назвать вещи своими именами. Так вот, за всеми этими намеками и иносказаниями, мне показалось, что дело было несколько иначе, чем нам представляется.
- Что вы хотите сказать, учитель? – Диамни не очень понимал, к чему клонит мастер.
- То, что только Унд нашел свою любовь среди смертных и подарил ей вечную жизнь. Но Богам было нужно продолжить свой род среди людей и по настоянию братьев он выбрал женщину, от которой и пошел дом Волны. Бросив возлюбленного.
- Возлюбленного? – неожиданная трактовка известной печальной истории потрясла Диамни. Она просто не укладывалась у него в голове. Но учитель никогда ничего не говорил просто так, и если утверждал что это - белое, а это - черное, то всегда был уверен в своих словах и мог объяснить, почему оно так, а не иначе.
- Как ты думаешь, ученик, если в силах Бога было подарить своей избраннице вечную молодость, неужели он не мог сделать то, чем мой драгоценный лекарь промышляет уже не один год? Конечно, если об этом узнают монахи, его больше не подпустят ни к одному больному, но супруга кузнеца, что живет на нашей улице, ждет уже кажется третьего, а сколько незамужних девиц в Гальтарах благополучно скрыли грехи, приняв его снадобья? Абвениаты заботились о чистоте образов Ушедших, и хотя лично я не вижу в этом ничего предосудительного, видимо, кто-то из самых первых Богопомнящих повелел изменить легенду и скрыть правду. А мы считаем, что Унд оставил любимую женщину из-за того, что она оказалась бесплодна.
- Тогда это вдвойне ужасно! – не сдержавшись воскликнул Диамни, - он хотел подарить вечное счастье, а обрек на вечную боль.
- И следы его затерялись, а слезы высохли, - немного изменив известную цитату из легенды, продолжил мастер, по-прежнему держа в руках рисунок, - Я был под таким впечатлением от своих догадок, но не мог ни с кем поделится. Меня бы не поняли. Так что все что осталось, это вот… Жаль, что мне так и не удалось перенести его на холст.
- Так это эскиз? – ошарашено пробормотал Диамни, теперь совсем другими глазами взглянув на старую работу мастера.
- Да, - ответил Лэнтиро и, положив поверх бережно убранного рисунка чистый лист, захлопнул папку, - Я очень хотел нарисовать эту картину, но потом все же решил, что не стоит нарушать канон. Если мне и суждено запечатлеть Оставленного, он будет женщиной, как это принято считать.
Внизу стукнула дверь. Это вернулась с рынка соседка. Сорокалетняя толстушка, выдавшая замуж всех своих дочерей и похоронившая мужа позапрошлой весной жила через дом от мастера Сольеги и помогала ему по хозяйству. Готовила еду, убиралась, покупала съестные припасы. А еще милая женщина была неиссякаемым источником последних городских новостей. Наговорившись с товарками, она считала своим долгом сообщить обо всем услышанном и мастеру Сольеге. Правду сказать, иногда из традиционной болтовни базарных кумушек можно было вытянуть и действительно интересные сведения. И, похоже, в этот раз Диамни с учителем ожидало нечто исключительное, потому что женщина не отправилась первым делом на кухню, разобрать свои покупки, а стала подниматься по лестнице.
Но в тот миг, как она появилась на пороге мастерской, оба художника сразу поняли, что случилось что-то ужасное и непоправимое. На бедной женщине просто не было лица, и как только она попыталась заговорить, то, не выдержав, разрыдалась. А когда Диамни вернулся в мастерскую с чашкой воды, куда предусмотрительно чуть плеснул успокаивающей настойки, он узнал от учителя, что этим утром на охоте погиб их анакс, Анэсти Ракан…
Мастер Коро знал, что сегодня урока не будет, но все равно отправился в Цитадель. И пока он шел по притихшим улицам Гальтар, откуда убрались даже не переводившиеся в любую непогоду торговцы, он еще надеялся, что новость, услышанная в доме Лэнтиро Сольеги, окажется просто глупой ошибкой. Но испуганные, скорбные лица горожан говорили совсем о другом. И было страшно поверить, даже когда он увидел приспущенные стяги над Цитаделью, и траурные ленты на копьях стражников, и когда его никто не развернул и не отправил обратно, а рука привычным жестом толкнула дверь в покои младшего эпиарха.
Одетый во все темное Эрнани сидел на своем любимом месте у окна. Мальчик поднял глаза на Диамни, в которых, вот странно, но совсем не было слез, и ошарашил вошедшего, казалось бы совершенно неуместным вопросом.
- Ты не видел Леофора?
- Нет, - пробормотал Диамни, не ожидавший, что в такой момент эпиарх будет беспокоиться о коте.
- С самого утра удрал, бездельник. У кого не спрошу, никто не видел, - Эрнани вздохнул и Диамни в какой-то миг показалось, что юноша тронулся рассудком. Наверное, надо было сказать какие-то слова соболезнования, приличествующие случаю, но у Диамни их не нашлось. Он не очень-то умел утешать, и к тому же в такой момент никакие слова все равно не выразят боль и скорбь утраты. Поэтому Диамни просто подошел и сел рядом с эпиархом и, приобняв, притянул его к себе. А Эрнани неожиданно доверчиво прильнул к нему, со всей силы вцепившись в ткань туники, пропахшей красками. Словно боялся, что Диамни куда-то уйдет. От острой жалости к одинокому мальчишке сухим спазмом перехватило горло и Коро сглотнул.
Они так и сидели, за окном сгущались сумерки и пару раз заглянул кто-то из слуг, спросив не надо ли чего эпиарху и Коро отмахивался от них и его слушались, словно признавая главенство.
А потом Эрнани стал рассказывать, глухим и каким-то совершенно безжизненным голосом о том, что произошло. Худенькие плечи мальчика подрагивали под ладонью Диамни и он чувствовал, что каждое слово дается эпиарху с трудом, но он был должен сделать это, выпустить из себя боль, выговориться, и для него сейчас мастер Коро оказался тем единственным, кто понимал все правильно и не был равнодушен.
- Ведь Рино тоже чуть не погиб…- прошептал эпиарх и впервые за вечер всхлипнул.
- Он бросился сразу, как был одетым, и все думали, что утонули оба…
Это было чистейшим и совершенно напрасным самоубийством, и только безрассудный Ринальди оказался способен на такое. Диамни знал, что в это время, после зимних дождей, вода в озере Быка стоит очень высоко, но под ней скрываются острые прибрежные скалы. А ветра, сильные и пронизывающие, дующие с Астраповых гор, превращали спокойные воды в штормящее море. И шансов спастись у Анэсти после того как его лошадь взбесилась прямо на краю обрыва и к тому же оборвались поводья не было никаких. И все же какая горькая насмешка судьбы! Чтоб лучший наездник, равных которому не было в Золотой Анаксии не справился с собственной лошадью! Глупо. Страшно. И в этой пугающей нелепости, невероятности, которой не могло быть, но она все же случилась, чудилось какое-то грозное предупреждение, словно гибель Анэсти была лишь началом, тем первым, стронутым камнем, и за его падением последует неумолимый и жестокий горный обвал.
Дамни был готов просидеть с учеником хоть всю ночь, он понимал, что эпиарха нельзя оставлять одного, только не сейчас, но присланный новым правителем целитель принес сонное зелье, а потом появился и сам анакс. Эридани выглядел плохо. Казалось, он постарел сразу на несколько лет. Суровый и замкнутый, вечно занятый то государственными делами, то изучением древних книг и законов, он оставался для Диамни из все остальных братьев Раканов самой большой загадкой. Но все, что он о нем знал, художнику, в общем-то, нравилось. И не приходилось сомневаться, что Кэртиана по-прежнему в надежных руках и здесь уж хотя бы волноваться не чего. Вот если бы старшим был Ринальди… Нет, лучше даже не думать, что было бы, если бы титул анакса достался ему…
Коро сам не понял, какой недобрый ночной дух подтолкнул его и он свернул не в ту галерею, но когда погруженный в свои думы художник вышел в небольшой, но ухоженный сад, что был разбит в Цитадели, он даже обрадовался. Скромные зимние цветы не пахли, но терпкий смолистый аромат недавно постриженных кипарисов и туй взбодрил Диамни. Художник прошелся по дорожкам, усыпанных красноватым, скрипучим песком. Его как будто что-то влекло в самый дальний конец сада, где была сделана каменная арка, и белели несколько скульптур. Разросшийся плющ увивал их подножья, и садовник видимо специально не трогал его. Диамни дошел до первой, это оказался какой-то герой из прошлого, в доспехах и с мечом, и по идее как раз на подножье и предполагалось найти надпись о том, кто же он такой и за какие заслуги обречен украшать собой этот сад. Любопытство разгорелось в Диамни, он нагнулся, чтобы развести зеленые плети, и тут же увидел Леофора.
Кот лежал чуть в сторонке, на земле, за пышным кустиком ползучего можжевельника. Раскрытая пасть с выпавшим темным языком, мутные глаза, безжалостно развороченный бок. И серые клочья шерсти на земле и на серебристо-зеленых веточках. Было ясно и понятно, что здесь произошло совсем недавно.
Диамни тяжело вздохнул и присел на корточки возле несчастного зверя. Когда-то четкий рисунок шкуры теперь уродовали чуждые пятна засохшей крови. И в этой неуместности было нечто притягательное, художник сам не понимал что, когда его пальцы потянулась к буровато-черным мазкам, что своей кистью нанесла Смерть.
- Он все-таки его загрыз… - еле слышно пробормотал мастер Коро и тут же за спиной раздался спокойный голос:
- Это не Гиндо.
Диамни резко встал и обернулся. Рядом стоял эпиарх Ринальди. Нет, теперь уже эпиарх-наследник. Абвении! Даже походка у него абсолютно бесшумная, как у крадущегося леопарда.
Наверное, надо было поклониться, лживо и подобострастно. А потом согласиться со всем, что скажет этот человек, оправдывая свою собаку, хотя и он, и мастер Коро знали, кто настоящий виновник. По крайней мере у Диамни не было ни малейших сомнений. Но ведь это же неважно, что эпиарх лжет. И он солжет тоже. Кому есть до этого дело? Разве только наивному мальчику-калеке, который влюблен в своего старшего брата и считает его лучше всех? Эта вера еще принесет Эрнани боль, но не мастеру Коро лишать его иллюзий. И с минутной задержкой Диамни поклонился, так как и полагалось приветствовать наследника рода Раканов. И ровным голосом произнес:
- Да, мой эпиарх. Как скажет мой эпиарх.
В сумерках было не разглядеть выражение лица Ринальди, но мастер Коро прекрасно услышал, как тот презрительно усмехнулся. И это же презрение было в его голосе:
- Я вижу, что ты мне не веришь, художник. Но Гиндо - охотничий пес. Он никогда не треплет добычу. Он просто сломал бы ему хребет.
Диамни мог бы поспорить, но разбираться в повадках охотничьих собак не его дело. Все что ему надо знать – это кисти и краски. А еще время назначенного урока, остальное его не касается. Разницу в положении слуги и господина мастер Коро понимал очень хорошо. Но вот с чего новому наследнику Золотой Анаксии взбрело в голову перед ним оправдываться?
- Я никогда не сомневался в словах моего эпиарха, - почтительно ответил Диамни, а Ринальди как-то неожиданно беззлобно, но очень устало фыркнул:
- Врешь.
Мастер вновь склонил голову в поклоне, не видя смысла обрекать в слова очевидные вещи и чувствуя, как на него накатывает злость. Совершенно ненужная, да, но он ничего не мог с ней поделать. Только сейчас он увидел, что Ринальди не в придворном платье, а в одежде простолюдина. Это же надо быть настолько бесчувственным, чтобы даже в такую ночь решить уйти из Цитадели на поиск новых развлечений, когда долг эпиарха-наследника - поддержать свою семью. Но для Ринальди этот долг видимо ничего не значил. Да, прав был мастер Сольега, не раз говоря своему ученику, что глупо равнять всех по себе. И нужно действительно вознести молитву Абвениям, что власть и Сила Раканов достались Эридани, разумному и рассудительному Эридани, их новому анаксу, чтящему закон и Ушедших. Ему не безразлична судьба Кэртианы, в отличии от этого самовлюбленного эгоистичного красавца.
Диамни ждал, что сейчас эпиарх велит ему убираться, а потом крикнет кого-нибудь из стражников и отдаст приказ, чтобы унесли из сада куда подальше растерзанную падаль, но вместо этого Ринальди, оттеснив мастера, сам подошел к коту и, сдернув с плеч плащ, завернул в него закоченевший трупик. А потом протянул свой скорбный сверток Диамни. Художник, растерявшись от странного поступка эпиарха, безропотно принял предложенную ношу, случайно задев пальцами руку Ринальди. Она оказалась горячей, очень, не так как бывает по контрасту, когда в промозглой сырости неожиданно касаешься живой плоти. Словно эпиарха лихорадило. И в подтверждение его мысли Ринальди поежился, его действительно потряхивало, а цепкие глаза художника, окончательно освоившись в сумраке, теперь различили и нездоровый румянец на щеках, и болезненный блеск глаз. А еще огромную свежую ссадину, прямо на левой скуле, точь-в-точь как тогда расчертил набросок сломанный грифель.
- Закопай его где-нибудь. Он был смешной, дурачок…И не говори ничего Эрнани - тихо попросил его Ринальди.
- Конечно, - ответил мастер, забыв добавить привычное «мой эпиарх». Но тот как будто и не заметил. Чуть прихрамывая, Ринальди Ракан побрел к выходу с террасы и, прежде чем скрыться в тени колоннады, обернулся к Диамни и с вновь проснувшимся сарказмом спросил:
- Интересно, почему ты так меня терпеть не можешь, художник? Может, я увел у тебя девчонку?
Диамни не нашелся что ответить. Своей проницательностью Ринальди поставил его в тупик. А эпиарх и не стал ждать. Он ушел.
Недавней злости как и не бывало. Мастер Коро только теперь сообразил, что тот, с кем он разговаривал, вполне мог быть сейчас хладным безжизненным телом, лежащим рядом с погибшим братом в усыпальнице анаксов. А что вернее – роскошной многодневной трапезой для сотни пресноводных крабов, что как говорили в изобилии водились в озере Быка, потому что даже самый лучший, самый опытный пловец не сунется в тот бешенный водоворот, куда кинулся Ринальди, надеясь спасти Анэсти. Удача сопутствовала эпиарху не только в любви. Или это была не просто удача?
Диамни сдержал слово и ничего не стал рассказывать Эрнани. Мальчик еще несколько дней спрашивал про кота, а потом видимо смирился с тем, что Леофор за прелести случайной подружки совсем позабыл дорогу обратно.
А когда прошли все положенные траурные церемонии и стяги над Цитаделью вновь гордо взвились, приветствуя восход нового анакса, их уроки с Эрнани возобновились.
Мастер Коро учил младшего эпиарха и сам вспоминал свои первые уроки у Лэнтиро Сольеги. Бесконечные кувшины и яблоки сменились гипсовыми слепками - копиями древних скульптур. Но интерес к живописи, и так не особо большой, таял у мальчика с каждым днем. И хотя Диамни признавал, что кое-что у него уже получается и вполне сносно рисовать Эрнани, конечно, сможет, ему было обидно, что столько сил он сам тратит впустую.
Хотя, может, и нет. В конце-концов именно Эрнани стал его первым учеником, пусть неудачным, пусть не тем, кому действительно нужны секреты мастерства, а не приятное и легкое занятие, чтобы скоротать время и не лезть на стену от скуки, но постепенно Диамни понял, что для него эти ежедневные уроки тоже стали потребностью. И он ни за что бы не стал отказываться от них, и не хотел думать о том времени, когда эпиарх сочтет, что они должны закончиться. И поэтому сам не заметив, как оно случилось, стал гораздо больше ценить не то, что он мог показать Эрнани, объяснить, увидеть, как у него получается и порадоваться вместе с ним, а эти краткие перерывы между занятиями, и они становились всё длиннее и длиннее, и случались дни, когда Эрнани ничего не рисовал, но заставлял Диамни, смотрел на уверенные точные наброски мастера, а сам рассказывал о себе, о братьях, об очередной выходке Ринальди, над которой Коро теперь смеялся вместе с ним. Или расспрашивал Диамни о его учителе, о нем самом, о жизни простых людей в Гальтарах и было видно, что эпиарху интересно именно это.
И видимо по настоянию Эрнани мастеру Коро отвели личные покои в Цитадели, роскошные, с двумя жилыми комнатами и огромной светлой мастерской. И только из-за нее и согласился Диамни перебраться с окраины Гальтар в самое их сердце. Он просто не мог устоять.
Правда, он по-прежнему снимал комнату у своей хозяйки, но оставался в ней нечасто, поражаясь тому, как он мог работать в этом крошечном, полутемном закутке и еще не ослеп.
Однажды Диамни и его ученик засиделись почти до полуночной смены караула. Когда в очередной раз целитель настойчиво напомнил, что юному эпиарху надо беречь свои силы и уже давно пора спать, мастер Коро попрощался с Эрнани и отправился к себе. Его покои находились недалеко от комнат юноши, на том же ярусе. И всего-то надо было пройти через одну гулкую галерею, где по стенам развешены зеркала и портреты повелителей Стихий, живших в далеком прошлом и повернуть.
Ошибкой было думать, что ночью в Цитадели жизнь замирала. Отнюдь. Диамни ужасно смущался поначалу, заставая в темных коридорах очередную обнимающуюся парочку, но потом понял, что это обычное здесь дело. У ночной жизни оказались свои законы и никто не стеснялся случайных свидетелей, к тому же все равно в сумраке было толком не разобрать лиц. Так что Диамни быстро убедил себя, что его совершенно не касаются чужие грехи и в который раз натыкаясь на упоенно целующихся влюбленных или разыгрывающих из себя таковых, просто невозмутимо проходил мимо.
Но сейчас мимо пройти не получилось.
Широкоплечий, очень высокий воин что-то жарко шептал своей подружке, скрытой от взгляда Диамни его массивной спиной и художник невольно попятился, отступив в небольшую нишу для караульных, где то ли по недосмотру, то ли по счастливому стечению обстоятельств никого не оказалось.
Наверное, надо было повернуть назад, но мастера Коро совсем не прельщала перспектива объяснять разводу стражников, что занесло его в сторону противоположную отведенным комнатам и он решил переждать это случайное свидание, горячо надеясь, что оно либо скоро закончится, либо парочка для его продолжения удалится в местечко поукромнее.
Но у этих двоих все протекало не очень гладко. До слуха Диамни донесся возмущенный и совсем не женский вскрик, а потом гневный шепот. Заинтригованный художник выглянул из своего убежища, и только тут до него дошло, что широкоплечий воин, настойчиво добивающийся взаимности от таинственной красотки, никто иной, как сам анакс Эридани. И мастеру Коро тут же захотелось провалиться под землю, прямо в тот жуткий таинственный лабиринт к запертым там Изначальным тварям, потому что на любезности порфироносного категорически отказывался отвечать его брат - Ринальди.
А анакс тискал эпиарха-наследника как… как… как дворовую девку! Тот пытался увернуться и пыхтел, упираясь ему руками в грудь, но это казалось напрасным. По неуверенным движениям Ринальди Диамни понял, что тот довольно сильно пьян и с натиском Эридани, ему, похоже, было не справиться. Гибкий леопард попал в стальную хватку разъяренного своим вожделением медведя.
- Ты что, совсем сдурел, братец! Я думал, что один напился, а ты тоже, ох… - зашипел Ринальди, когда старший брат припечатав его к стенке просунул одно колено между ног, а здоровая лапища легла на ягодицы. Эридани тяжело дышал, как после учебного поединка с тремя соперниками. А высокие своды отражали и множили каждый звук, и Диамни прекрасно слышал его похотливый шепот:
- Ну, что ты упираешься, братик? Тебе же нравится, я знаю... Или ты позволял это только Анэсти? Тогда скажи, чем он был лучше? – гневный вскрик Ринальди тут же оказался заткнут поцелуем, грубым и жадным. Эпиарх забился с двойной силой и Диамни услышал треск рвущейся ткани.
Напряжение между этими двоими обдало мастера Коро волной жара. Он притих как мышь, застигнутая котом на воровстве хозяйских припасов, и мечтал только об одном, оказаться как можно дальше от этой запретной сцены, что разыгрывалась у него прямо на глазах.
А неровный отсвет от одинокого факела на стене как на зло выхватывал то выгнутую шею, по которой шарили губы Эридани, то высокую скулу, с налипшей золотистой прядью и не было никаких сил отвести взгляд от непристойного зрелища. И еще шепот, настойчивый, сладострастный и такой похабный в своей откровенности, что от слов, срывающихся с губ анакса, у Диамни запылали уши. И в паху все налилось горячей тяжестью. А Ринальди похоже понял, что все его сопротивление бесполезно, а может и эта возня сделала свое дело и он тоже возбудился не меньше брата, но теперь уже эпиарх сам закинул руки на шею анакса и стал отвечать на его поцелуй.
- Вот хороший мальчик. Умница, – забормотал Эридани, пытаясь развернуть Ринальди лицом к стене, и по-прежнему прижимаясь всем телом, чтобы тот не вырвался.
Об каменный пол брякнула то ли пряжка, то ли застежка. Шелк одеяния пополз вниз, и на обнаженное плечо легла широкая ладонь. Мертвенно-бледная по сравнению с загорелой кожей Ринальди. С губ эпиарха сорвался негромкий стон, уже совсем не протестующий, а наоборот требовательный, и окончательно сдавшийся на милость противника Ринальди зашептал:
- Нет… Я хочу тебя видеть… Пожалуйста, Эрио…
Эридани что-то неразборчиво, но очень довольно хмыкнул, до слуха Диамни донесся шорох ткани и позвякивание очередных застежек и тут в конце галереи мелькнул отсвет десятка факелов и раздалась поступь заступающего караула. И в один миг вся покорность слетела с Ринальди. Атакующий леопард сделал стремительный выпад, и не ожидающий такого коварства от обманувшей его своей слабостью жертвы, анакс тихо охнул и рухнул перед братом на одно колено, схватившись руками за пах. Растрепанный эпиарх отскочил от Эридани на безопасное расстояние. Его глаза, сверкнувшие как почудилось Диамни зеленым, точь-в-точь как бывает у рассерженных кошек, казалось вот-вот начнут метать молнии.
- Только посмей! Мне плевать, что ты мой брат и анакс, - с леденящей все вокруг злобой зашипел Ринальди, - Я убью тебя, и пусть смилостивятся над тобой Абвении!
Эридани тяжело поднялся, его лица Диамни не видел, но догадывался, что оно до сих пор искажено гримасой боли. И голос анакса был глухим, ненавидящим, мастер Коро и представить не мог, что возможна такая ненависть:
- Ты ведь хочешь познать Силу Раканов, братик? Теперь ты знаешь, какая цена. Торга не будет.
Ринальди презрительно фыркнул, а правитель Золотой Анаксии развернулся, и пошел прочь, не заметив замершего от ужаса в своей нише Диамни.
Эпиарх облегченно выдохнул, и гнев на его лице сменился на какую-то детскую растерянность и беззащитность. Мастер Коро и не знал, что высокомерный красавчик Ринальди может быть таким. Обиженным ребенком. Несчастным и потерянным.
Стража не дошла до них, свернув в боковой коридор. Дыхание эпиарха потихоньку выравнивалось, а Диамни по-прежнему боялся пошевелиться, надеясь что тот уберется прежде, чем увидит случайного свидетеля. Взгляд Ринальди скользнул по нише, мимо нее, дальше по стенам. Одной рукой эпиарх придерживал у горла ворот разодранной туники, другой опирался о стену. Уверенность движений, вернувшаяся ему на момент схватки вновь пропала. И до Диамни, уже решившего, что все закончилось, донесся его усталый голос, в котором вопреки всему сквозила коронная насмешливость этого человека:
- Никогда не пей с анаксами, художник. Видишь, к чему это приводит.
А уста мастера Коро сковала немота. И правда, что тут можно ответить?
Диамни очень смутно помнил, как добрался до своих покоев и тут же рухнул в кресло. Ночное происшествие выбило его, перевернуло всё с ног на голову, и он надеялся, что работа вернет ему устоявшуюся картину мира. Так было всегда, но сегодня ничего не получилось. Художник откинул полотно, скрывающее почти законченную картину, с которой ему с вызовом улыбался Ринальди Ракан в парадном одеянии и со всеми регалиями, положенными титулу наследника Золотой Анаксии, и попятился, тряся головой.
Воображение, будь оно проклято, подсовывало видения, от которых Диамни хотелось вылить себе на голову ведро ледяной воды. А увиденное и услышанное этой ночью вносило лишь дополнительные краски. И прямо сквозь презрительную ухмылочку Ринальди Диамни сейчас смотрел на покойного анакса Анэсти, откинувшегося в кресле. Его рука лежала на затылке коленопреклоненного золотоволосого парня, направляя размеренные, неспешные движения. Анакс кусал губы и все равно был не в силах сдержать рвущихся с них тихих стонов.
А потом Диамни увидел разметавшегося на простынях обнаженного Ринальди. Каждая линия его тела была открыта взгляду художника, восхитительная в своем бесстыдстве. А он сам держит в руках доску с пришпиленным листом бумаги, и грифель дрожит, срывается, портя рисунок, но ему все равно, впервые все равно, что ничего не получается, потому что единственное, что сейчас хочется - бросить этот ненужный кусочек угля и подойти, и коснуться руками гладкой кожи, пробежаться по ней пальцами, словно впитывая все такие совершенные очертания и заплакать от того, что только теперь мастер Коро понимал, что как бы не было велико его искусство, оно лишь жалкое подобие жизни, и что бы он себе ни придумал, все равно этого никогда не будет. И он ничего не мог поделать, но в нем неумолимо закипал гнев на Ринальди, на то, что сам не ведая, эпиарх разбудил в мастере Коро все темное и запретное, что художник прятал в себе годами и уже было решил, что теперь свободен.
- Будь ты неладен, Ринальди Ракан, будь ты неладен… - пробормотал Диамни, наконец, стряхивая с себя наваждение и подойдя к умывальнику, все-таки вылил себе на затылок кувшин холодной воды. |