Закат истекал кровью. Как говорят в легендах: «значит, пролилась чья-то кровь». Глупости, конечно – иначе небесам придется оставаться кровавыми до скончания времен. Но почему-то именно сегодня Арсак не мог ни оторвать взгляд от багряного горизонта, ни забыть эту фразу. Иногда чужие слова привязываются. Чужие слова и собственные мысли.
Закат.
Арсак сделал все, что мог. Все, зависящее от него. И отдал тоже - все, что у него было. Кто ж виноват, что этого оказалось мало. Он заранее знал: так и будет. И все равно пошел на это. Разве беглый племянник Перитеда всерьез рассчитывал на другой конец? Впрочем, когда действительно любишь – разве чего-то ждешь взамен? Говорить должно сердце, а не разум… только ему самому-то как теперь жить? Он больше не нужен Сервиллию (полно, да и был ли нужен хоть когда-нибудь, зачем лгать самому себе?) - и исчезла сама цель дальнейшего существования.
Для бывшего пленника, а ныне – вновь прославленного полководца гайфские обычаи так и остались дикими. Ничего удивительного, что теперь он постарается изгнать их из памяти как можно скорее. И вряд ли даже заметит отъезд Арсака. Свидетеля самых неприятных и тягостных событий жизни Сервиллия.
Закат… Символично. И что теперь?
Нет, он не жалеет о предательстве. Перитед когда-то из зависти отравил отца Арсака – своего родного брата, а пятилетнего племянника взял в свой дом и воспитал как собственного сына. Чресла царя были бессильны еще с тех пор, как некая дерзкая пленница (Арсак слышал, что ее звали Лициния… Значит, галтка) не пожелала добровольно ответить на страсть царя, а в ответ на насилие отомстила задремавшему после утех господину весьма красноречивым образом. Арсак каждый раз мстительно улыбался при этой мысли. Жаль только саму Лицинию, чье разрубленное начетверо тело долго висело на четырех вратах города… Сам Арсак этого не помнил, но у него с детства был хороший слух. Так или иначе, погибшая девушка невольно спасла одного из детей народа своих врагов. Дядя предпочел видеть своим наследником родную кровь, а не придворных ызаргов, что после смерти царя передерутся над его телом.
В детстве Арсак разрывался между любовью к приемному отцу и осознанием того, что тот стал причиной смерти родного. Потом… потом Перитед сделал все, чтобы убить эту любовь.
К моменту встречи с Сервиллием у Арсака к дяде осталась лишь ненависть. Достаточно сильная, чтобы сжечь те немногие теплые воспоминания, что еще хранила память юноши. И недостаточная, чтобы планировать смерть Перитеда. Появление Сервиллия все решило.
О галтском полководце Арсак слышал и раньше. Не один год. И сравнивал – порой против воли. Сервиллий был врагом, но врагом достойным, а Перитед – родственником, но подлым, завистливым и мстительным. Порой Арсак искренне жалел, что находится именно на этой стороне поля боя. Но никогда не собирался путать мечты и сожаления с реальной изменой.
Все изменилось, когда он увидел Сервиллия лично. Мстительный Перитед потребовал, чтобы пленник сдался обнаженным и с веревкой на шее. Для большего эффекта гайфскому царю оставалось только еще раздеться самому. Чтобы его раздобревшие чресла и бабий живот особенно ярко контрастировали с поджарым, мускулистым телом Сервиллия.
Желание развратить пленника вряд ли было понятно Сервиллию – галты до такого бы никогда не додумались - но зато предельно ясно Арсаку. Перитед хотел видеть позор врага. В Галте отношения двоих мужчин считались дикостью. И дураку понятно, что Сервиллий не участвовал в подобных забавах никогда прежде.
Арсак был уверен, что дядя откажет. Перитед не доверял никому – и родственнику в том числе. Но у страха глаза велики – это заговорщику кажется, что все вокруг готовы его разоблачить. А Перитеду и в голову не приходило, что кто-то может устроить побег пленнику из сочувствия. Вот сговориться с вельможами и гвардией, свергнуть правителя, самому захватить трон – это да, это имеет смысл. Но какая выгода в том, чтобы кого-то спасти из уважения? Не говоря уже о таком эфемерном понятии, как любовь. Не знакомом Перитеду никогда.
Он поверил, что племянник – его родня, его кровь! – желает поглумиться над пленником прежде других. Втоптать в грязь поверженного врага – что может быть слаще? Было бы для дяди. Будь благословенна еще раз та смелая девушка с острым ножом, сделавшая гайфского царя безопасным хотя бы с этой стороны. И жаль, что галтка не успела еще и выколоть Перитеду глаза. Потому что разжиревший сластолюбец возжелал единственное из доступных ему ныне удовольствий подобного рода – наблюдать.
И как под похотливым дядиным взглядом успеть хоть что-то объяснить Сервиллию?! Что Арсак сделает все, чтобы вытащить его отсюда… Кто ж их разберет, этих галтов… еще наложит на себя руки! При перспективе всю оставшуюся жизнь провести в плену, развлекая с толпой наложников старого борова… тут любому жить не захочется!
Арсак хорошо знал галт – вот и пригодится. Впрочем, вряд ли Сервиллий не говорит на гайи более чем свободно.
Арсаку удалось сказать быстрой скороговоркой прямо в ухо ошеломленному такой фамильярностью Сервиллию целых шесть слов: «Ты сможешь отсюда сбежать очень скоро», прежде, чем Перитед возжелал сойти со специально принесенного для него трона и воссесть на морисском ковре в трех шагах от них. Чтобы понаблюдать поближе. На сем переговоры пришлось прекратить.
В последующие дни и ночи Арсак был уверен только в одном: Сервиллию с ним хорошо. Точнее, хорошо его телу. Притворяться галту не было смысла – изобразить бревно гораздо выгоднее. Перитед будет не доволен, а зол.
Больше Арсак не знал ничего. Поверил ли ему Сервиллий? Или посчитал его слова особо изощренным издевательством? Или фальшивой надеждой, с помощью которой легче сломить чужую волю – просто погасив потом лживый огонь. Выделял ли его Сервиллий среди прочих – а они появились, каждые четыре дня Перитед расширял гарем пленника на одного человека. По очереди – мужчин и женщин. Пока их не стало шестнадцать.
Сервиллий ни одному из них за все время не сказал ни слова. И Арсаку – тоже. Наедине, без Перитеда, они не оставались ни разу, да и из наложников всегда присутствовал еще кто-то – юноша или девушка. И в том, что они не шпионят на царя, Арсак уверен не был. Скорее, был уверен, что шпионят. Перитед всегда сам решал, кто этой ночью останется с Сервиллием. И когда выпадала очередь Арсака, он никогда не был уверен, что это не в последний раз. Впрочем, он и в том, что жив-то назавтра останется, уже который год не уверен… Поверил ли ему Сервиллий хоть на слабую долю надежды? В конце концов, Арсак перестал терзаться этим вопросом. За все время галт ни разу не пытался ничего сделать с собой – уже хорошо.
Впрочем, еще в одном Арсак тоже был уверен – что Сервиллий вряд ли помнит его имя. В объятиях царского племянника его возлюбленный был далек от него никак не меньше, чем в первый день их встречи. В тот самый, который Сервиллий начал свободным человеком, а закончил бесправным пленником с веревкой на шее.
Арсак тяжело вздохнул. Когда он пришел к Сервиллию, сообщить, что свобода ждет их этой ночью – свобода или мучительная смерть, если их схватят – во взгляде галта в первый и единственный раз что-то изменилось. На неуловимый миг. И потом Арсак не мог вспомнить, было ли это на самом деле или он принял давно мечтаемое за действительное…
Больше это не повторялось. Ни разу. А еще – с момента побега они ни разу не обменялись даже рукопожатием. Ты знал, Арсак. что примерно так и будет, что твои объятия – как и всех остальных – были для Сервиллия вынужденными, так почему же теперь так больно?! На что ты в глубине своей глупой души надеялся?!
Конь и дорожные котомки ждут, так хватит тянуть время. Вперед. Ты сделал все, что мог – теперь пора уходить. Куда-то.
- Арсак!
Когда Сервиллий успел выйти под закатное небо? И теперь стоит в трех шагах от Арсака – зачем? Чтобы глядя на него, горше было уходить?
- Я рад, что ты пришел. Я хотел попрощаться, - действительно, бежать без объяснений – что может быть глупее? Только влюбиться в галта… - Я уезжаю.
- Зачем? И куда?
А ему это действительно интересно? Или просто вздохнет с облегчением, что рядом больше нет свидетеля и участника не самых приятных событий жизни, а сейчас просто выполняет долг? Хваленое галтское благородство, чтоб ему…
- Куда – еще не решил. Для хорошего воина место найдется везде. А зачем? Ты знаешь.
- Я хочу, чтобы ты остался.
- В качестве кого? – Арсак не хотел спрашивать столь хрипло и насмешливо, но у него пересохло в горле. А кровь бросилась в лицо. Да что он как мальчишка, право слово!..
- Моего побратима.
Вот и все. Большего тебе не видать. Странно, что это предложили. Опять – выполняет долг? Отдает, точнее.
- Я благодарю тебя, Сервиллий. Твое предложение – честь для меня.
- Но ты не собираешься его принимать и оставаться здесь?
- Я люблю тебя! – как это вырвалось, зачем? Какая разница?.. Они видятся в последний раз…
- Я знаю.
Молчание. Тяжелое и неподъемное, как гора. Тяжелое для обоих.
Арсак не мог повернуться и уйти и не мог сказать: «остаюсь». Потому что «я знаю» - это никак не «я тебя тоже». И не «заткнись и больше не повторяй при мне подобные гайфские мерзости!»
- Арсак, я хочу, чтобы ты остался. Моим другом, моим братом. Я не могу дать тебе больше, прости. Я так и не стал гайфцем. Но я не хочу тебя терять. Решай.
- Я остаюсь.
Жизнь долгая. И… никто не знает, как она повернется. Всегда остается надежда. И Сервиллий оставил ее Арсаку – оставил вопреки собственным словам и, возможно, мыслям. Арсак останется рядом, будет ждать и… как знать. А если даже и нет – Сервиллию все равно нужен рядом тот, кто в случае смертельной опасности закроет его собой…
Гайфец принял руку галта – впервые после их бегства протянутую ему. Тоже надежда…
- Я остаюсь. |