Название: Сон мой |
Снег... Медленно падает за окном, валится крупными хлопьями, и глядя на это тихое завораживающее движение, можно представить, что ты в Придде, что у замковых стен сугробы в человеческий рост, и ветви заснеженных елей склонились до самой земли... Белесый неяркий свет просачивается в кабинет — спокойное ровное марево короткого зимнего дня, и Валентин бездумно смотрит в окно — там холодно, очень холодно, холодно и светло, и нет ничего, кроме бескрайнего белого поля и черной щетины леса на горизонте, и одинокой цепочки волчьих следов на нетронутой целине... Нога уже почти не болит, только ноет тихонько, и это счастье, потому что это передышка, передышка в этом безудержном кошмаре дней, когда нужно держать лицо, дней, когда нужно молчать, дней, когда обдумываешь каждый свой шаг и все равно ошибаешься... Перемирие. Отдых. Вечером будет метель. Валентин отворачивается от окна и снова смотрит на раскрытую перед ним книгу. Толстый фолиант с пожелтевшими страницами, рукописный шрифт, поблекшая гравюра; на ней — молодой красавец; длинные смоляные волосы, узкое лицо, тонкая и опасная улыбка. Рамиро... Как жаль, что рисунок не передает цвет, и Валентин не может узнать, какие глаза у юного предка Алва. Ведь, наверное, вовсе не синие? Герцог Придд кладет на страницу ладонь, кончиками пальцев ведет по рисунку. Вздох вырывается сам собой, тяжелой волной накатывает усталость. Валентин укладывает голову на руки и закрывает глаза. Первый маршал Талига преследует его во сне. Во дворце, на площади, в гостиной у Марианны, на приеме, в толпе — Валентин видит его невозможные синие глаза; Алва смотрит насквозь, в его взгляде нет ничего кроме снега, и он улыбается, он улыбается всегда, а герцог Придд забыл, как изогнуть замерзшие навечно губы. Ярость подкарауливает в королевском парке, у старой вазы; мрамор бел, а кровь тяжела, и в чертах Окделла снова и снова проступает скомканное, искривленное отражение Алвы, и хочется вытрясти, выбить из него навсегда эту невесомую тень; предатель и убийца ее не заслуживает. В голове — словно негромкий смех; а теперь тянись левой, держи его взглядом, и тянись, не отпускай, вот так... В удар уходит вся скрутившаяся пружиной ненависть; исчезни, умри, не будь!.. Окделл шатается, а у Валентина в ушах звенит, и капает на мрамор тяжелое алое. Сон. Это сон. Валентин медленно поднимает от книги свинцовую голову; волосы рассыпаются по щекам, и глаза снова хочется прикрыть. За окнами сереет; снег идет все чаще, кружится все быстрее. Сумерки накрывают город; и где-то над Багерлее выводит заунывную песню заблудившийся ветер. Сон мой... Я ли тобою проклят... Валентин в последний раз смотрит на едва уже различимую в полутьме гравюру и осторожно захлопывает фолиант. Первый выезд в город — и первая же синеглазая смерть. Шагает рядом, спускается по ступенькам в страшную настоянную веками тишину; светящийся мрамор гальтарских статуй, белый морозный день в кровавых отблесках витража... Без плаща холодно, зато теперь он знает — это у Октавии, Октавии Святой были невозможно синие, огромные глаза. Вельможи шепчутся, разбитыми решетками падает оземь железное слово «Багерлее», и Валентин сосредотачивается — с трудом. — Левий... Был... Жара... Болен... Валентин не понимает ни слова и понимает все. Ответ от Его Высокопреосвященства приносят, когда герцог Придд уже забывает о собственном вопросе. Сумерки бьются в стекло, снег тяжелою шапкой лежит на карнизе, пуховым одеялом придавливает к постели; наверное, у него жар, наверное, это сны... Сон мой... Я ли тобою болен... ...Его Высокопреосвященство не находит причин ему отказать. Утро приходит ледяным и прозрачным. В голове — звенящая пустота; еще один день, всего один день, и снова, он возьмется за все это снова: разговоры, приемы, вежливые наклоны головы; летящие рондели Сузы-Музы. Еще один день. Белесый зимний свет высветляет герцога Придда до полного небытия, сумерки холла сменяются шумом Олларии; кардинал Левий уже ждет, в его карете тепло. Белые пальцы поглаживают эмалевого голубя. Их пропускают без единого вопроса, рассыпаются в приветствиях. Его Высокопреосвященство уже у дверей покоев вдруг взглядывает пристально и испытующе, и Валентин бездумно отвечает на этот взгляд. Кардинал легонько толкает дверь, разворачивается и уходит. Валентин вдруг чувствует холодную тяжесть страха в груди. Будто перед прыжком в темную ледяную воду. Дверь открывается и закрывается снова — уже за спиной. Герцог Алва оглядывается; его тонкий силуэт странно темнеет на фоне высокого во всю стену окна. За окном идет снег. Валентину вдруг кажется, что ему снится сон. Это сон, и можно ничего не говорить, просто стоять молча и смотреть — пристально, долго, отмечая глазами каждую черточку: тонкую линию изогнутых губ, темную глубину глаз, невыносимую белизну высоких скул... — Герцог Придд. Вы ждете, что я поздороваюсь первым? Алва разворачивается и мягко прислоняется лопатками к окну, заводит за спину руки. Его взглядом в упор можно было бы наотмашь бить. Снег падает Первому маршалу на плечи и не тает. Пространство застывает прозрачной смолой, мы все в хрустальном шаре, мы умерли, мы спим; встряхнешь — и закружится, повалится снег... — Герцог... — собственный голос звучит низко и глубоко, словно все вокруг обложено ватой, — какого цвета у вас глаза? Алва хмурится и делает несколько шагов вперед; возвышается над Валентином, смотрит пристально. — Герцог Придд, вы больны? У вас... кровь. Тонкие пальцы на секунду касаются губ; Алва задумчиво рассматривает алые капли на белых пальцах, и Валентин вдруг понимает, что улыбается, и что от этой улыбки лопнула и закровила нижняя губа. Лицо Ворона совсем рядом, он смотрит внимательно, чуть склонив голову набок, а потом вдруг кладет ладони Валентину на плечи и на секунду притягивает к себе, касаясь обжигающими губами лба. — Валентин... У вас жар. Отправляйтесь домой. Сон мой... Я ли тебя покину?.. Герцог Придд закусывает губу и кладет ладони на чужие плечи; касается — нежно — обнаженной шеи, пропускает сквозь пальцы тяжелый шелк волос. Алва на секунду прикрывает глаза; он не движется с места, лишь поднимает руки, мягко обхватывая запястья Валентина, и отстраняет чужие ладони. Нежная и очень печальная улыбка на мгновение смягчает его лицо. — Валентин... Вам пора. Заблудившийся ветер несет над Олларией мокрый тяжелый снег. Снег — это замершая, заледеневшая до весны вода. Сон мой... Я ли любил тебя?.. От поцелуя — нежного и горького, как «прощай», трескается и взламывается толстый закаменевший лед. Валентин Придд улыбается, и на его губах выступает кровь. |