Название: *** |
1. Романс Безлунная ночь, небольшое поместье, затерянное среди вечной осени, туманов и лесов, тишина, въевшаяся в стены и души. В комнате темно, язычок единственной свечи не в силах разогнать стылую темноту, а догорающие в камине письма не дают ни света, ни тепла. Но женщину сидящую за клавесином это не смущает – мелодию, что рождается под ее пальцами, она способна повторить и в полной темноте. Мелодию, что однажды разбила ее сердце. Мелодию, что стала ее жизнью. Кормилица говорила, что мужчина любит трижды: первая – легкая влюбленность, она напоминает о матери; вторая – та, что становиться женой и матерью его наследников; а третья – предсмертная подруга, почуяв ее, мужчина чует свою смертью. Ей посчастливилось стать второй и быть свидетелем двух других. Женщина горько улыбается, и тихо шепчет слова песни. Вся наша жизнь - отныне без остатка – Весна в столице прекрасна, сирень и каштаны, буйство зелени, цветов и цвета. Балы и званые вечера, танцы, музыка и смех, они молоды и влюблены. Помолвка столь невероятная для их семей и столь желанная для них самих. Счастье и тепло в любимых глазах, всего два года и они станут супругами. Всего два года и не останется преград. Всего два года, так мало, сейчас, когда время уже не имеет смысла, и так много, когда тебе шестнадцать, но он стоит, стоил – невидимая в полумраке улыбка горчит как яд или вина – того чтобы ждать. А соловьи поют песнь любви, весны и безумства. Вы молоды и мир лежит у ваших ног. Внезапный перевод. Ты не спрашиваешь, а он не говорит о причинах. Но это не важно, год – не срок, а ты умеешь ждать. Нужно лишь жить, а не ждать и время полетит быстрее птицы. Полгода – это не срок, но как же тяжело довольствоваться редкими письмами. Ты недооценила горечь разлуки. Полгода – так много и так мало. Полгода, а письма все реже. Полгода, а в письмах… Вы всегда были в первую очередь друзьями, и лишь потом любовниками и потому секретов друг от друга не хранили. Ты была свидетелем и поверенным его первой любви. Ты стала той, кому он открыл сердце. И ты же первая узнала, что он вновь влюблен и благословила его, не зная ревности и злобы. Зачем держать? Коль любит – пускай летит вперед, ведь чтобы не случилось он вернется, а ты готова ждать и довольствоваться малым. Зачем мучить? Коль любишь – для счастья довольно знать, что счастлив он. С другой? С другим? Пускай, это не умалит твоей любви. В камине умирают последние искры, и опадает пепел прогоревших писем. Люди верят, что сожженные письма читает Леворукий? Пускай. Пускай хоть кто-то знает эту историю, коли о ней не скажешь вслух. Пускай, помнит, когда придет и твой срок умолкнуть на веки и уйти… Когда все это началось? Ты не знаешь, ведь в чужую, пусть и бесконечно любимую, душу не заглянешь, а слова… слова – даже самые искренние, откровенные и честные – лживы. Краткое увольнение, малый срок чтобы увидеть семью и невесту, помнишь, как ты ждала его? Как радовалась, не зная, что эта осень принесет не только счастье. Как смеялась и плакала, уткнувшись носом в его пахнущий пылью и конским потом – он так спешил к тебе, что не успел сменить дорожное платье – колет. Как он, забыв о приличиях, подхватил на руки и кружил тебя. Как, прижав к груди, и нежно называл глупышкой. Помнишь вечера у камина? Ты играла на клавесине, а он рассказывал о севере, как вы мечтали однажды побывать там вместе? Конечно же, помнишь… Ты помнишь, как запах моря на его одежде сменялся незнакомым тебе прежде запахом южных лилий. Как нежность в его глазах сменила задумчивость, как его взгляд искал в толпе придворных и на балах кого-то другого, тогда ты еще не знала кого, но уже догадывалась... Не отступить - мной брошена перчатка, Хлопает окно, ворвавшийся ветер разносит остывший пепел памяти и писем по комнате. Руки на миг прерывают свой танец, не дрожат, нет, и слез нет, а голос не срывается, лишь в сердце змеей свернулся холод одиночества. Женщина вздыхает и тихая, прекрасная мелодия вновь наполняет комнату. …Ты знаешь, я никогда не лгал тебе и не желаю начинать сейчас, когда мне столь нужны твои совет и поддержка. Жестоко просить у любящей подобного, но я не могу иначе и знаю, что ты поймешь меня. Я влюблен. Влюбился так сильно и страстно как никогда ранее, так как думал, неспособен любить. Строки письма звучат в твоих ушах, так как будто он вновь и вновь зачитывает их тебе, усталым, чуть грустным и горьким голосом. Ты знаешь эти письма наизусть и лишь тихая мелодия способна заглушить голос прошлого, лишь тихий шепот – слова песни – способны пусть и ненадолго развеять иллюзию. На краткий миг заставить замолчать безжалостную память. Не отступить - вы подняли ее. …Ты знаешь, я никогда не любил шумных копаний, а он всегда в центе. В бою ли, на вечерних посиделках ли. Он ярок как пламя костра, и столь же переменчиво постоянен. Он манит меня как свеча мотылька, зовет. И как мотылек в огне, я сгораю в свете его шальных глаз и смехе. Порой мне кажется, что его смех преследует меня. А плечо помнит случайное – обжигающее – дружеское прикосновение даже сейчас, когда прошел целый день, а я пишу тебе письмо… В комнате пахнет южными лилиями. Ты почти любишь, почти ненавидишь их запах – густой, чуть горький запах памяти – единственное, что тебе осталось. …мне кажется, что о моей болезни знает весь лагерь. Как можно не заметить моих взглядов? Как можно не услышать стук моего сердца?.. В тебе нет злости, лишь грусть и горечь о не случившемся, о несбывшемся. В тебе нет ненависти, лишь тоска по ушедшему. ...Сегодня Росио… Свеча догорает, и комната погружается в чернильную темноту – луна прячется в тяжелых осенних тучах. Шепот становиться громче, горше. Не отступить - хоть правил я не знаю, …Я никогда не видел Алву столь злым, как сегодня. «Я не для того, забрал вас из столицы, чтобы вы из-за собственной дури нарвались на шальную пулю!» Он умеет уязвить и умеет заметить то, что остальные пропустят мимо. Я не буду пересказывать тебе весь его монолог, он не для твоих ушей, скажу лишь, что с завтрашнего дня я перехожу в подчинение к Эмилю… …Мне кажется, он считает меня самоубийцей и клянет Росио. Он все еще не понимает и не замечает моих чувств, и я не знаю каким богам молиться, чтобы это и дальше оставалось неизменным. Он ведь гордый, мой черноглазый демон, и не примет моих чувств… Порыв ветра срывает со стола письмо. Листы с тихим шорохом разлетаются по комнате, Лионелла всегда пишет много, понимает, как мало радостей осталось в жизни сестры. Женщина на миг прикрывает глаза и вновь отдается воспоминаниям. …Сегодня я перешел последнюю грань, и не знаю, доживу ли до утра. Возможно, это мое последнее письмо тебе… - Если вы так желаете умереть… - черные глаза обжигают. Ярость ощущается огнем на коже. Мне казалось, что он убьет меня на месте. Прости меня, родная, за эту слабость… Ветер все сильнее, громко и зло хлопают ставни – скоро начнется гроза, наверное, последняя в этом году. Но женщине нет дела до нее, музыка выпивает, вытягивает ее душу, а взор туманят воспоминания. И каждый день - без права на ошибку, …дуэли не было, он просто… …Мы стали почти друзьями, несостоявшаяся дуэль изменила нас. Я счастлив оттого, что могу называть его по имени не только в своих мыслях и тренироваться с ним – он потрясающе фехтует, не как Алва, но не скажу, что сильно уступает… …Он замечательный собеседник и собутыльник, прости, что пишу тебе о подобном, но если я не поделюсь своими чувствами, то они просто переполнят меня, разорвут на множество маленьких спрутиков. Не смейся, я знаю, что несу чушь, но не хочу и не могу сдерживаться… Гром на мгновение заглушает почти беззвучный шепот, разрывает мелодию и воспоминания. А вслед за ним на поместье обрушивается ливень, кажется, небо льет слезы, которым не дано пролиться из глаз женщины. Был выбор мой - безумье за отвагу, …Я глупец! Последний дурак! Ты не поверишь, когда я расскажу, что случилось. Не захочешь верить. Как можно было так забыться? Как можно было настолько потерять контроль? Как можно… …Избегаю его, вот уже три дня, я как последний трус избегаю его. Мне самому противно, но я не готов признаться, не готов посмотреть ему в глаза. Мне кажется, что… У Ваших ног - изломанная шпага, …Это все-таки случилось. Хотя я и не верил, что подобное возможно. Я знаю, это жестоко и просто неприлично писать тебе о подобном, но я не могу промолчать. Это жестоко в двойне, потому что, вероятно, это мое последнее письмо – завтра я отправляюсь в Васспард. Я не верю, что вернусь оттуда живым, отец всегда был очень щепетилен в вопросах чести, как он это называет. Буря за окном медленно затихает, дождь уже не бьет, лишь тихо шелестит по карнизам, а ветер, оставив в покое шторы, приносит аромат мокрой листвы, ненавязчиво унося запах южных лилий. Мелодия обрывается на середине ноты, женщина наклоняется чтобы поднять с пола лист, покрытый ровными строками изящного, чуть неразборчивого почерка. А губы упрямо шепчут слова… Приходит час случайного прозренья. …Знаешь, у нас уже неделю льет дождь. Мне кажется, что он никогда не кончиться, как не кончается эта проклятая война… Лист медленно опускается на пол выпав из ослабевших пальцев, с губ срывается горький, чуть безумный смешок, а руки поправляю так рано поседевшую прядь и вновь ложатся на мануал клавесина. Мелодия вновь наполняет комнату, но вечная девица, Иоланта Манрик не слышит ее, лишь тихо шепчет: 2. Я сделаю это Спальня залита рассветной хмарью, угли в камине почти прогорели, а тело приятно ломит - ночь без сна не прошла бесследно. Взгляд медленно скользит по скудному убранству комнаты, на секунду застывает на развороченной постели, на златовласом человеке, развалившемся среди покрывал и подушек. Глаза закрыты, но юноша знает сколь жарким и страстным может взгляд черных глаз. Помнит, как сильны объятья расслабленных в этот миг рук. Почти чувствует вкус чуть припухших, упрямо сомкнутых губ. Вокруг нас воздух - мы в нём …Я знаю, ты никогда не прочтешь этих строк, письмо сгорит раньше, чем я закончу писать последние строки. Пусть все, что было между нами лишь игра для тебя, но для тех, кто скоро придет за мной это не важно. Им важно лишь то, что ты дорог мне. А потому я ухожу. Ухожу не прощаясь, навсегда, ухожу по дороге без возврата… Хрупкий бумажный лист ярко вспыхивает в пламени камина, опадает, рассыпаясь невесомым серым и безжизненным пеплом, а юноша, почти мужчина, не видящим взглядом смотрит на девственно чистую поверхность его собрата. Сорвавшаяся с кончика капля расползается уродливой кляксой, но юноше безразлично, он во власти памяти. Перебирает, как скряга монеты, воспоминания о золоте волос текущем сквозь пальцы, сладостной твердости губ, о жгучих касаниях рук. Перебирает, чтобы забыть навсегда. …Смех и вино будоражат кровь, делая походку неровной: пол уворачивается из-под ног, а стены плывут. Опереться на подставленное плечо, чуть касаясь растрепанной гривы. Улыбнуться, поймав шальной взгляд и, будто ныряя в омут, неловким движением коснуться губами уголка рта… …Вкус «Слез» на губах и языке, дыхание, вырывающееся то смехом, то стоном, руки на плечах, перебирающие твои волосы… …Дверная ручка больно упирается в поясницу - вы так и не зашли в комнату – но это не важно, значение имеют лишь губы на твоей шее и сорванный шепот, жар прижимающегося тела и горячие касания рук. Пальцы скользят по коже, сминают, гладят. Сколько ты мечтал об этом?.. …Скрип петель тонет в захлебывающемся смехе, переходящем в стон. Шаг. Вы буквально падаете в комнату – кто открыл дверь? – не важно. Не важно. Не важно… Приятна дорога в ад …Возможно, ты никогда не узнаешь, кем был для меня, но это и не важно. Довольно того, что знаю я и та, кто сохранит мою – как же жаль, что не нашу – тайну. А потому позволь мне хотя бы сейчас назвать тебя любимым, написать слова, которым не дано прозвучать. Холодный свет новорожденного, по-зимнему позднего рассвета заливает комнату, луч скользит по бумаге – влажно блестят не просохшие чернила смазанных неловкой рукой строк. Перо тихо скрипит, царапая – почти разрывая – лист. Юноша смотрит не видящими глазами на незаконченное письмо. …Одежда мешает – прочь, ведь даже кожа кажется лишней, не нужной преградой. Перевязь, колет – долой – отбросить, глядя, как в черных глазах разгораются пламя Заката. Рубашка медленно скользит по плечам и опускается на пол… …Нетерпеливые, жадные, алчущие руки на талии, на боках, на груди, на спине. Чуть грубые прикосновения шершавых ладоней, огненные следы оставленные ногтями и холод остывающего влажного следа от губ и языка. Смел ли надеяться?.. …Холод, пока еще холод – не важно – простыни под лопатками. Не важно. Сползающее покрывало – не важно - раствориться, расплавиться в умелых руках, подчиниться, отдать все до конца. Остальное – не важно… …Сплетение рук, сплетение тел – серебро выгибается на встречу бронзе… …Золото волос скользит по бледной, едва расцвеченной луной и пламенем камина коже… …Стон – почти крик, почти смех… …Бледные руки скользят по темной коже: по покрытым белесыми шрамами рукам, по груди с темными сосками и тонким, белым шрамом над ними. ...Выгнуться, подчиняясь властному движению, почувствовать, как собственные волосы скользят по обнаженной, влажно от пота спине… …Захлебнуться беззвучным криком, в ответ на невозможную ласку любимых губ… …Опустошенно упасть на сбитые простыни – такая приятная усталость… Усталость - приятный сон …Смешно, оказывается, я совсем не умею писать письма, нужно было влюбиться, чтобы понять это. А может быть все дело в том… Впрочем не важно, ты же простишь мне неловкость моих слов? Руки дрожат, а стол пятнают уродливые кляксы, но юноша не придает им внимания. Незрячими глазами смотрит, как корчиться в камине исписанная бумага, как в агонии проступают чернильные слова и буквы, чтобы исчезнуть навсегда, унося в вечность исповедь прощающейся с жизнью души. …Неловкие, торопливые прикосновение, край грубого обструганного, заваленного картами и бумагами стола, упирающийся в спину. Быстрее, быстрее – дверь не заперта… …Смятая ткань рубашки, отброшенный в сторону колет, разлетевшиеся по комнате карты, опрокинутая чернильница и темные разводы на коже – метка, след… …Склонившаяся золотая в свете свечей голова и хриплый шепот: смотри на меня… …Содранные о грубую кожу перевязи ладони, губы и шея истерзанные поцелуями, почти укусами… …Яркие вспышки удовольствия перед закрытыми глазами, прикушенная ладонь – нельзя кричать… ….Звук приближающихся шагов, почти заглушенный сорвавшимся стоном, за незапертой дверью… Так кто, кто из нас проник Догорающий камин больше не греет и мужчина, раскинувшийся на смятой постели, во сне тянет на себя край почти упавшего покрывала. Утро заливает комнату беспощадным светом, разрушая, смывая последний след ночной сказки – в камине опадает золой последний лист дописанного письма. А юноша с мертвыми фиолетовыми глазами, поправляет шейный платок и, не оглядываясь, открывает тихо поскрипывающую дверь. 3. Я иду... Солнце к закату так яростно светит. Старый, изученный до последнего пня, парк во власти поздней осени. Падающий с неба редкий снег слизкой грязью хлюпает под ногами, липнет к сапогам, колкие крупинки бьют в лицо, заставляя щуриться. Полумрак, тишина. Кажется, парк умер вместе с опавшей листвой, и только падающее за горизонт солнце расцвечивает пламенем Заката покрытые изморозью стволы деревьев, заливает алым и багряным, будто кровью, раскисшие тропинки – кажется, что ты идешь по кровавой топи. Дыхание, застывающее в морозном воздухе белесыми облачками пара – единственный знак того, что ты еще жив. Надолго ли? Не важно… Здесь так остро щемит ненасытное сердце, Полумрак, тишина. Ты бредешь медленно по парку, прощаясь – еще не с миром, уже не с жизнью – будущим, больше у тебя его нет. Да и прошлое больше не имеет власти над тем, кто сделал шаг в Закат. Ты чувствуешь, как смерть расправляет крылья за твоей спиной, слышишь легкую поступь Синеокой, видишь ее легкий, призрачный силуэт, проступающий среди деревьев. Вдыхаешь чуждый почти зимнему парку аромат речных лилий – найери прощаются с тобой. И, вместо грохота выстрела, ты слышишь их горестный плач… Пепел дорог мне привычен, наверно, Ночь и луна меняют парк до неузнаваемости, или это ты так сильно изменился, что некогда родной дом кажется тебе абсолютно чужим? Порыв ветра, покорного твоей воле, заставляет ветви старого вяза стучать, буквально ломится в едва освещенное окно. Ты знаешь – Валентин не спит, ты знаешь – он поможет тебе. Залитая восковыми слезами свеча умирает под резкими порывами ветра, между вами лишь темнота, между вами – понимание. А весна расцарапала старые раны Очертания предметов смазываются, блекнут последние краски, а ты отступаешь к стене спящего замка, чтобы слиться с ней, на краткий миг став нарисованной полутонами старой фреской. Последний шаг, последний миг, пока ты еще владеешь собой, пока ты еще часть этого мира, не прикоснуться, не обнять – тебе остался лишь шепот. Слова слетают с губ, гулко разносятся во внезапной тишине:
|