1.
Вальс-вальс-вальс. Поют скрипки, грохочут литавры, летят по наборному паркету пары, сияют глаза и улыбки, дробиться и множиться в зеркалах свет. Вальс-вальс-вальс. Праздник. Позади кровь и война, позади кошмарный Излом. Вальс-вальс-вальс. Смех звучит, вплетаясь в музыку, радость властвует сегодня в этом зале. Вальс-вальс-вальс. Восторг пьянит, воздух свеж, и жизнь прекрасна. Вальс-вальс-вальс. Улыбайся и лови улыбки в ответ. Вальс-вальс-вальс. Танцуй, лети в вихре музыки. Вальс…
Шорох ткани дамских платьев и звон шпор, хрустальный лед бокалов и тихий плеск вина. А за окнами властно и безумно правит свой бал весна, одевая город в белые и лиловые одежды из сирени и жасмина. Поют птицы, стрекочут цикады, стучат в отдалении подковы по мостовым…
Безумие жизни.
Боль-боль-боль. Рыдают иллюзорные скрипки, грохочут не существующие литавры, несутся по наборному паркету призраки погибших, плачут свечи восковыми слезами, дробятся и множатся тени на стенах. Боль-боль-боль. Тризна. Позади кровь и война, позади кошмарный Излом. Боль-боль-боль. Стон плывет, вплетаясь в тишину, горечь властвует сегодня в этом зале. Боль-боль-боль. Горечь ядом растекается во рту, воздух пахнет могилой – смерть правит бал. Боль-боль-боль. Глотай слезы, глядя в сухие глаза напротив. Боль-Боль-Боль. Кричи в тишине пустого зала. Боль…
Шорох увядших листьев и перезвон льдинок на ветру, серость заиндевевшей земли и грязь не промерзших луж. За окнами тоскливо, и пронзительно вскрикивает ветер. Там правит свой бал последняя осень умирающего мира. Скрипят рассохшиеся и в одночасье прогнившие ставни и двери, и где-то тихо капает вода…
Безумие смерти.
2. "никогда не знаешь, где тебе повезет"
Одиннадцатилетний Вальдес всегда знал, что труд облагораживает. А труд на благо родины и себя любимого способен даже разбойника сделать святым. Насильно. Ну или, как любит повторять дражайшая тетушка Ротгера, добровольно принудительно. Поэтому труда будущий Бешеный старался избегать любыми путями, скрываясь от бдительной родни при первой же возможности. Если же таковой не было или не предвиделось, то ее надлежало организовать, чем юный Вальдес и занимался с присущими ему фантазией и умом.
Созерцая последствия, матушка обычно лишь вздыхала, говоря, что его энергии в мирном русле цены бы не было. Дядюшка был менее снисходителен и поэтому, когда он приезжал, приходилось проявлять не только фантазию, но и осторожность. Например, сейчас Ротгер был вынужден укрыться в погребе, дабы избежать позорной порки за очередной побег в порт без разрешения. Нет, Ротгер прекрасно понимал, что подобное поведение недостойно мужчины и будущего капитана, но попу было жалко. Очень.
Еще раз прислушавшись к происходящему за дверью, Вальдес решил приступить к осмотру своего временного убежища, которое со времени его последнего визита явно претерпело ряд изменений. Возможно, даже более серьезных, чем ему показалось в первый момент.
Несколькими часами позже, заканчивая собирать миниатюрную самодельную гранату, юное дарование невозмутимо размышляло о том, что никогда не знаешь, где тебе повезет.
3.
Бокал в пальцах, обманчиво хрупкий, играют блики свечей. Вязко покачивается рубиновая жидкость. Что не нравится Валмонам, должно уйти. Недописанный сонет среди вороха бумаг на столе, его несчастные собраться в жарком пламени камина, сгоревшие, но еще не осыпавшиеся золой. Что не нравится Валмонам… Тихое сопение Котика у ног. Что не нравится…
К кошкам мысли! Делай, что должен, и будь что будет. Играй повесу, острослова и шута, подмени колоду в последний момент. Измени расклад, сломай правила, не сломав игры, измени жизнь, не изменив себя. Будь собой и играй свою роль. Улыбайся, расточай комплименты и слушай, прячь стальной блеск в глазах за поволокой, как спрятал зубы за стрижкой котика.
Но время на исходе. Тебя ждут. Маска медленно встает на место – разглаживаются морщины на лбу, расслабляются губы, задумчивость сменяет мечтательность. И вот уже в кресле, развалившись перед камином, сидит другой человек с твоим лицом. Встать, усмехнуться отражению в зеркале над камином, стряхнуть напряжение с плеч, накинуть камзол, поправить выбившуюся прядь, и можно отправляться в путь. Кавалеру не пристало опаздывать – это прерогатива прекрасной дамы.
Вечер уже начался. Ты приветствуешь хозяев, старых знакомых, заводишь новые знакомства – обычный вечер богатого бездельника. Дамы в ослепительных вечерних туалетах, господа, сияющие украшениями не хуже иных сокровищниц. Разная болтовня, негромкая музыка, бокал вина в одной руке, ошейник в другой. Улыбки, бессмысленные и лживые, пустые шутки и глупый смех – портрет прогнившего мира, зажравшаяся самодовольная гнусь. Еще один круг – и можно ускользнуть в сад, освещенный редкими огнями, сокрытый в танцующих тенях.
Легкий шорох за спиной; тело реагирует быстрее разума, но ты успеваешь скрыть в манжетах блеск металла. Кавалеру не пристало угрожать даме, как бы тихо она ни подошла, как бы сильно она ни испугала. Легкий поклон, шальная улыбка…
- Что привело столько очаровательную эреа в этот забытый богами уголок?
- Шум вечера так… утомляет… – смущенная улыбка и легкий румянец в ответ.
- Эреа позволит составить ей компанию?
- Возможно, эр…
- Для вас – Марсель.
- Возможно, Марсель, - лукавый взгляд из-под ресниц.
Беседа увлекает вас обоих, и ты теряешь счет времени, но дела не ждут, напоминая о себе, и вы прощаетесь, обещая друг другу, и что важнее – себе – встретиться вновь.
Вечер подходит к концу, объявлен последний танец. И ты, презрев приличия, уводишь новую знакомую из-под носа другого кавалера. Эреа смеется, скрывая за веером смущенный румянец, шутит и улыбается – легко и открыто. И лишь на пути к своему кабинету, уже в посольстве, ты понимаешь, что так и не узнал имени незнакомки.
4. Право
Время тянется, минуты плетутся со скоростью полудохлой клячи, кажется, что солнце, склонившись к закату, зависло, не в силах решить – садиться и упасть или все же вернуться на небосвод. Сил нет совсем, сонная одурь вечера выпивает их до дна, их не хватает даже на то, чтобы костерить Ариго и Райнштайнера придумавших подобное извращение. Кажется, что ты наяву слышишь ровный, чуть отстраненный голос барона:
- Совместный труд сближает. – Надо ж было такое придумать! А генерал?
- Заодно разберетесь в юриспруденции. – Насмешка почти ощутима. Тоска и унынье ложатся на плечи пыльным плащом.
- Принцип надлежащего исполнения... - ровный, спокойный, негромкий голос сводит с ума. Не человек, а кусок льда, тварь, нет, не закатная - болотная, такой же мерзкий, скользкий и отвратительный! - Предполагает, что обязательство должно быть исполнено надлежащим субъектом, - голос нагоняет тоску и сон, руки продолжают записывать, теряющие смысл слова, безразличный голос, что б его, и ведь по памяти диктует! С-спрут. - В надлежащем месте, в надлежащее время, надлежащими предметами и надлежащим образом.
Смысл фразы доходит до тебя неожиданно. Столь резко, что ты, вздрогнув, сажаешь кляксу.
- Аккуратнее, теньент. - Не меняя ни интонаций, ни темпа, ни громкости! Тварь бездушная! - Право собственности...
Кажется, что подтекст придумал ты сам, опускаешь глаза к бумаге, и мысли снова отправляются в свободный полет, а руки механически пишут, пишут и пишут. Чужой взгляд ощущается неожиданно остро, как комок снега за пазухой или укол шпаги. Рука продолжает движение, на этот раз удалось не сбиться, несмотря на то, как хочется узнать, смотрит он на тебя, или это лишь иллюзия.
- Право владения... - голос звучит неожиданно низко, хрипло, близко. Так непохоже на звучавший мгновение назад, поднимаешь голову и натыкаешься на горящий взгляд. Ты не почувствовал, когда он подошел так близко, что на удивление не остается времени. Стул еще не успел упасть, а ты уже прижат к столу неожиданно горячим телом. Руки действуют отдельно от разума, зарываются в мягкие как пух волосы, судорожно расстегивают колет. Безумие Придда заразно, оно поглощает, подчиняет, заставляет теряться в наплыве новых, непривычных ощущений. Мысли путаются, а сознание не успевает за реальностью.
Не любовь, не страсть, не желание – жажда, вот имя тому, что владеет вами. Жажда обладания, борьбы, рук, губ, тела. Жажда, бескомпромиссная, яростная, поглощающая и лишающая воли, естественная, не рассуждающая. Она сметает все: мысли, возражения, принципы. Она подчиняет, заставляет терять рассудок. Она – воплощение тех ярости и напряжения, что так долго копились между вами. Она – закономерный итог ваших отношений.
И только гораздо позже ты задаешься вопросом: что стало причиной того, что Арно Сэ и Валентин Придд, вечные и непримиримые оппоненты, предались гайфийскому греху на столе в кабинете регента?
5. Не написанное...
Ты знаешь, я почти любила тебя. Почти - это жестокое слово - любила того мальчишку: наивного, высокомерного, чуть вздорного, привыкшего мерить все заранее определенной меркой. Мальчишку, привыкшего вычеркивать и не видеть ничего, что не укладывается в заданные, желанные, удобные рамки.
Ты напоминал меня саму – порывистый, открытый, не рассуждающий - и мне невольно хотелось уберечь тебя от ошибок, совершенных мной. Укрыть от боли, которая не обошла стороной меня. Рассказать тебе о дружбе и любви, стать тебе сестрой и, возможно, наставницей, но судьба жестока. У меня - как жалко это звучит! - не было шанса вмешаться, уберечь, укрыть, отговорить. И ты стал моим отражением в кривом зеркале жизни, гротескно искажая мои черты - жестоким, бездумным и неверным. Я смотрела на тебя со страхом и отвращением, как смотрят на мерзкую тварь. Я бросала тебе обвинения в лицо ли, в спину ли - не разобрать. Твой образ мерк, туманился, расплывался и почти исчезал из виду. И в эти мгновения я была почти счастлива - не видеть, значит почти забыть. Пусть на краткий миг, но забыть о том, кем ты был - и кем стал. Не помнить о том, кем была я, и кем стала.
На мгновение прекратить этот безумный танец отражений, жестокое кружение по спирали без права на остановку, где выход один - смерть. Не думать о том, что с каждым кругом мы все ближе, что с каждым кругом - мы все ниже, что каждый новый виток уносит нас все глубже в пропасть. Не знать о том, что однажды, оказавшись на дне, ты станешь мной, а я - тобой. Не видеть во снах и зеркалах твоего отражения, не ловить в витринах и оконных стеклах твой взгляд. Не замечать твоих глаз на моем лице.
Мой ад, мой ужас, моя кара, мой яд, будь милосерден, оставь меня одну хоть на краткий миг. Позволь мне не видеть твоего падения, позволь забыть о нем, дай мне краткий миг свободы, подари иллюзию - что я не такая, что я еще могу все изменить. Позволь мне не думать о тебе, хотя бы одно мгновение. Мой страх, мое отражение, моя расплата, почему же ты столь жесток со мной и собой? Почему не подаришь краткий миг забвения? Почему не спасешь от этого тягучего, медленного падения? Почему не подаришь смерть - избавление от падения в бездну? Что стоит это для тебя – всего лишь легкое движение руки - я сама подставлю шею, лишь нанеси удар, прошу. Прошу - освободи, освободи и меня, и себя...
6. Мысли в слух.
Я сижу на твоих коленях, трепетно прижавшись к широкой груди. Исходящее от тебя тепло согревает; жаль, что ты не обнимаешь меня, но пока довольно и того, что есть. Я не слишком капризна, хоть в это и трудно поверить. Привередлива и переборчива – да, но не капризна.
Мои руки обнимают твою шею, перебирают волосы. У тебя красивые волосы, волосы и глаза, хотя они сейчас закрыты, создавая иллюзию сна. Но ты не спишь, я чувствую это в биении твоего сердца, в твоем дыхании. Я не спрашиваю, где блуждают твои мысли, хоть мне и интересно - я знаю, ты сам расскажешь мне, когда сочтешь нужным.
Тишина обволакивает, как туман, съедает звуки, усыпляет. Я болтаю босыми перемазанными в пыли и грязи ногами. Интересно, ты сильно обидишься, если я вытру их о твои брюки? Впрочем, неважно - ты не сможешь возразить мне.
Спрыгиваю с твоих колен, провожу рукой по щеке; мне совсем не хочется уходить, но придется – дела не ждут. Я смеюсь, мать говорила, что у меня неприятный смех, но ты даже не вздрагиваешь, не открываешь глаз, а смеюсь я потому, что ты дождешься меня. Теперь ты навсегда мой.
- Я добралась до тебя, мой сладенький! – Сказала Цилла, бросая прощальный взгляд Алве.
7. Усталость
Первый Маршал покидает будуар королевы, но на его лице нет радости или удовольствия от победы. Только усталость, как будто ему пришлось выполнять нудную и неприятную работу. По его лицу совсем не скажешь, что он покидает постель любовницы.
- Я на тебе как на войне, – напевает он, неспешно покидая комнату. Не таясь, но и не производя лишнего шума. - А на войне как на тебе... – он не пытается приглушить голос, чтобы не обидеть королеву, но и не кричит. Дворец спит.
- Капитан, у вас не найдется касеры? – Спрашивает он у стоящего на часах Савиньяка. Удивление, проступающее на лице Лионеля, и протянутая фляга становятся ответом и вопросом, не требующим пояснений. Приложившись, Алва возвращает флягу и кошачьим бесшумным шагом удаляется прочь. Растворятся в темноте почти бесследно, его выдает лишь песня, слова которой пытается то ли разобрать, то ли запомнить Лионель:
- Но я устал - окончен бой,
Беру портвейн - иду домой. - Тихое пение и бесшумные шаги – они не тревожат сон старого замка, лишь слуги и часовые замечают то тень, то отзвук. Но какое им дело до герцога? Если и заметили - виду не покажут, и даже обсуждать не станут: слишком велики уважение и восхищение.
- Окончен бой, погас огонь –
И не осталось ничего, - конюхи удивляются визиту в столь поздний час. А впрочем, какое им дело? Монетку пожаловал, за кости и вино не наказал - что еще надо для счастья? А что поет, так это не их ума дело.
Волнуется жеребец, чует хозяина. Вскидывает голову, заглядывает в глаза, безмолвно спрашивает. Алва улыбается и качает головой, но все же ненадолго замолкает. Сам седлает Моро и, взлетев в седло, растворяется в ночи.
- А мы живем, а нам с тобою
Повезло назло! – Песня затихает в ночи, оставляя налет горечи на губах и языке, - или это память о ядовитых поцелуях? – Повезло? – Язвительно и устало усмехается Маршал, впрочем, какая разница? Война снова у дверей, и ему есть чем себя занять…
8. Мания
Он был моим личным кошмаром, появляясь, в одно и тоже время. Всегда подтянут, собран и бодр. Где бы я ни был, он всегда приходил за мной. Он ломал мое сопротивление, не замечал протестов, подчинял своей воле. Он не покидал мои мысли ни днем, ни ночью. Все лишения и ужасы войны меркли перед ним – моим личным кошмаром.
И даже выходцы меркли перед ним в моих глазах. Ведь они всего лишь отбирали жизнь, тогда как он…
Он был ядом моих ночей, он отравлял мои дни своим присутствием. Маяча на самом краю поля зрения, он постоянно напоминал о себе, внушая ужас и отвращение. Вино не приносило забвения, а любовь женщин не согревала. Еда теряла вкус, стоило ему появиться рядом. А он всегда был рядом, можете мне поверить.
Он столь прочно вошел в мою жизнь, что даже сейчас, по прошествии многих лет я знаю – Он вернется. Герард Арамона, утреннее чудовище, вновь придет за мной, Марселем Валмоном.
9. Она
Она была прекрасна и недоступна как богиня, она манила и звала. Но... как и полагается богине, была недосягаема.
Кажется, вот она - на расстояние шага...
Как же манят ее формы, как завораживает содержание! Как хочется даже не вкусить, нет, лишь прикоснуться...
Но как может он осквернить ее? Как можно свергнуть ее с пьедестала? О ней можно лишь мечтать, и ждать того мига, когда она одарит тебя толикой своего внимания. Мига, когда другой, достойный, вкусит ее прелесть, когда капли ее благословения упадут рядом. И лишь тогда он сможет припасть к ее следам. Прикоснуться, ощутить ее благословение.
Но даже ее недоступность – это благо. Ведь он бы умер, выпив чашу ее внимания до дна. Простой смертный не в силах принять всю любовь божества. О, как же, как же манят и зовут взор ее прелестные формы! Как завораживает игра теней на ее одеянии, как волнуют божественные символы, не доступные пониманию!
Тот миг, когда она предстала пред тобой – благословенье и проклятье!
Так думал Его Крысейшество Клемент, глядя на бутылку вина на столе. |