Маршал Савиньяк всегда смотрит на своих подчиненных, прежде чем отдать приказ.
- Капитан…
Чарльз уже отлично выучил, что означает эта интонация – выражаясь изысканным придворным слогом, маршальскому клинку вновь стало тесно в ножнах. Офицеру по особым поручениям пора расстегивать мундир и спускать штаны.
Сегодня Савиньяк особенно нетерпелив и резок. Он так толкает капитана Давенпорта к грубой деревянной стене, что тот, не успев подставить руки, натыкается скулой на сучок, торчащий из плохо оструганного бревна, и, не сдержавшись, шипит от боли. Как и следовало ожидать, это нисколько не мешает маршалу Ли в его целеустремленном продвижении по намеченному маршруту.
«Если ты рассчитывал, что перед тобой примутся просить прощения и зацеловывать ушибленное место, то надо было подыскать себе кого-нибудь другого, помягче».
Чарльз часто пробует представить, каков Савиньяк с женщинами – внимательнее, нежнее, неторопливее? Без сомнения, маршал может быть таким, если пожелает. О его связи с самой роскошной и дорогой куртизанкой столицы, Марианной Капуль-Гизайль, знали все. Почему она сменила покровителя?
Как бы то ни было, с ним, капитаном Давенпортом, Савиньяк таков же, как на военных советах и в бою: он настойчив, стремителен, жёсток, не позволяет никаким мелочам себя отвлекать и заботится о чужих интересах и удобствах лишь в той мере, в какой это идет на пользу делу; а в умении добиться своего с ним никто не сравнится.
От Чарльза не требуется инициативы – остается только следовать за маршалом, повинуясь рукам и телу, гораздо более опытным, чем его собственные. Чарльз всякий раз жалеет, что не может насладиться этой близостью так полно, как было бы в том случае, если бы он безоговорочно предпочитал мужчин женщинам.
Савиньяк обмякает и наваливается Чарльзу на спину, роняет голову ему на плечо, тяжело переводя дыхание. Его волосы, длинные и мягкие, щекочут шею. Запустить бы в них пальцы, перебирать, гладить… Но маршалу это не нужно – он получил ровно то, чего хотел, а лишнего не терпит. И он всегда был честен с капитаном Давенпортом – начиная с самой первой из этих… встреч. Назвать их свиданиями не поворачивается язык.
Чарльз не перестает гадать, почему Савиньяк выбрал его. В маршальской свите немало тех, кто и покрасивее, и помоложе, и не исключено, что поискушеннее в гайифском грехе, чем капитан Давенпорт, умудрившийся остаться в этом смысле полным невеждой, невзирая на весь свой столичный опыт. Когда-нибудь он наберется духу спросить у маршала Ли, чем так привлек его – но только решив, что и впрямь стремится услышать ответ.
Внезапно Савиньяк берет его за плечи и разворачивает к себе лицом; обветренные губы, шершавые и твердые, прикасаются к разбитой скуле. Поцелуй выходит болезненным, но это извинение и ласка. Запомнится и бережно сохранится в памяти именно эта почти-нежность, а не ощущения от маршальского клинка, раз за разом врезавшегося в тело. Ради подобных мгновений и стоит продолжать эту странную связь.
Чарльз, ободренный, пытается ответить на поцелуй и перехватить губы Савиньяка, но тот отстраняется одним быстрым движением.
- Вы свободны, ступайте.
Сегодня была хорошая ночь – благодаря той ее маленькой части, что проведена с маршалом Ли.
Чарльз привык существовать на скромном, если не сказать голодном, пайке, который кому-то другому, скорее всего, показался бы совершенно недостаточным. Но Чарльз непривередлив. И он не считает этот обмен неравноценным. Быть с тем, кого любишь, и давать то немногое, что ему от тебя нужно и что ты можешь дать – этого хватает для… счастья? Чарльз не думает о своей жизни в таких словах. И вообще, какое там счастье на войне и Изломе...
В приемной дремлет теньент Эдвардс, дежурный адъютант – час назад, когда капитан Давенпорт зашел в эту дверь, видевший его с целым и невредимым лицом. И свечи, как назло, горят ярко, а приемная крохотная, проходить надо чуть ли не вплотную к адъютантскому столику – и не отвернешься. Еще решат, что Савиньяк его бьет… Чарльз, не без труда подавив глупый смешок, на цыпочках прокрадывается через приемную. Ему удается не разбудить Эдвардса.
Чарльз выходит на крыльцо и, прислонившись к перилам, смотрит на заснеженные вершины, белеющие в слабом лунном свете. Весна потихоньку добирается и сюда, в горы, где встречаются границы трех стран. В долинах снег уже тает, и его влажный пресный запах наполняет холодный воздух.
Армия пробудет в этом городишке еще три или четыре дня, прежде чем выдвинуться в Гаунау. Это значит, что капитану Давенпорту, вероятно, выпадет случай еще разок постоять у той стены.
Он дотрагивается до саднящей щеки, напоминая себе о маршальском поцелуе.
Какое счастье на войне и Изломе? Да вот такое.
Неотделимое от страха.
Чарльз живет уже много недель зажатым меж двух огней: надорским ужасом и тревогой за Савиньяка. В последнее время они норовят слиться воедино – в своих снах Чарльз опять и опять видит, как покрытые снегом и льдом скалы расступаются под ногами маршала Ли, и тот неестественно медленно падает в затянутую туманом бездну, на дне которой трещат мушкетные выстрелы и гремят пушечные залпы. Если бы можно было провести хоть одну – а еще лучше не одну – ночь в постели с Савиньяком, в его объятиях, прижавшись к нему всем телом, слушая звук дыхания и стук сердца, впитывая в себя живое тепло дорогого человека – это не избавило бы от кошмаров, но помогло бы с ними справляться. Однако маршалу, конечно, никогда и в голову не взбредет предложить такое, а капитану Давенпорту – попросить. Офицер по особым поручениям при персоне Проэмперадора Севера знает свое место и не претендует на большее.
Но есть и еще один страх. Чарльз боится, что не сумеет оказаться рядом со своим маршалом в тот непредсказуемый миг, когда это будет нужнее всего – чтобы закрыть его собой. |