Название: За то, что мы живы |
Дана нам Ночи часть – Корабль только издали кажется стройным величавым нагромождением обманчиво белоснежных и обманчиво же невесомых парусов. Вблизи он гораздо прозаичнее. А стоит оказаться на его борту, хватает одного дня, чтобы понять: коли уж ты, бывший генерал от инфантерии, а ныне маршал Запада – личность сухопутная, то тут ничего не попишешь. Корабль – это непрекращающаяся качка, от которой не знаешь, куда деваться, постоянные запахи соли и мокрой древесины, а еще неумолчные скрипы, шорохи и прочие морские шумы, от которых не знаешь, чего ждать, потому что все они тебе незнакомы; и поди угадай, сигнализируют ли они об опасности, или так и должно быть… Придется положиться на Вальдеса – а, по его заверениям, их плавание, начавшееся неделю назад, протекает отлично, и ветер такой, что лучшего и пожелать нельзя – хотя чего ожидать кораблю, который везет Повелителя Ветра и его кровного вассала. Жермон пока не успел свыкнуться и со своим свалившимся как снег на голову повелительством, и с этим новообретенным родством, уходящим корнями в те невообразимо древние и малоизвестные времена, от которых если что и сохранилось, так развалины да легенды. А ведь минуло уже два года с тех пор, как выяснилось, что они с Вальдесом родственники. Тогда много чего выяснилось – на Изломе. Жермону и во сне не могло привидеться, что когда-нибудь он превратится в главу высокого посольства. Он – военный, а не придворный, и он не Савиньяк и не Алва, чтобы успешно сочетать и то, и другое. Но великое герцогство Флавион затеяло отмечать трехсотлетие своей династии – а в число почетных гостей от каждой из стран Золотого договора непременно должен был входить близкий родич правящего монарха. И кого мог отправить Талиг, как не королевского дядю? Спасибо всем тем приемам у Рудольфа, на которых пришлось побывать за годы службы в Торке – Жермон мог быть уверен, что не разучился танцевать и сумеет достойно выглядеть на балах в Осмундхафене. А более существенные дипломатические обязанности возьмет на себя экстерриор Рафиано. Жаль, что с ними не едут Ойген или Валентин. Что касается Валентина, то Жермон смутно подозревал, что среди родной стихии тот чувствовал бы себя как дома. Кто-кто, а Повелитель Волн вряд ли страдал бы от качки. Но Валентину сейчас не до поездок на край континента. Этот стойкий, ответственный и до отвращения упрямый обалдуй все же умудрился загнать себя до полусмерти – хорошо еще, что до полу-; хотя, говоря по правде, все они были не лучше… Но лишь после того, как всё завершилось, он позволил себе свалиться окончательно. Поэтому полковника Придда при первой же возможности едва ли не силком выпроводили в долгосрочный отпуск – поправить здоровье и привести в порядок семейные и имущественные дела. И можно было от всего сердца посочувствовать проворовавшимся управляющим и недобросовестным слугам, ежели таковые имелись в его владениях. Кроме того, в Васспарде продолжает гостить Матильда Алатская – очередное нежданное родство, плод изломных откровений и неверности королевы Бланш. «Ежедневное пребывание в обществе ее высочества благотворно влияет на моих братьев», - признавался Валентин в одном из своих посланий; разговаривать не по-приддовски он выучился, особенно со своим маршалом, но изъясняться по-другому на бумаге у него пока что не получалось. Впрочем, Жермон привык за год переписки с Валентином. Осиротевшим мальчишкам изрядно повезло, что у них появилась сколько-то там-юродная бабка, от которой услышишь не об узорах для вышивки, подобающих манерах, доблестных предках и пороках молодежи, а о лошадях, оружии, сражениях и путешествиях – вот как переводилось то письмо с приддовского языка на нормальный. У Ойгена такой стиль не вызвал бы ни удивления, ни возражений. Ойген, грозившийся лично подыскать Жермону подходящую невесту, в результате скоропалительно женился сам – на девушке, которую знал с детства и которую война сделала сиротой и вдобавок бесприданницей. Все подозрения в благотворительности он отметал спокойными рассуждениями о том, что выбор, основанный на давнишнем знакомстве и превосходном знании характеров и склонностей друг друга – наиболее разумный и, следовательно, ведущий к достижению семейного согласия и счастья. Он тоже обязан подумать о наследниках – это его долг как Повелителя и главы Дома. Жермон стоял у борта, для устойчивости придерживаясь за то, что хотелось обозвать перилами, но что на самом деле называлось планширем. Палуба вдоль бортов и возле мачт – это сплошное скопление веревок, то есть такелажа стоячего и бегучего, снастей, канатов, тросов, или что там у моряков… Когда берега не видны, трудно отделаться от ощущения, что корабль застыл в центре огромного плоского водяного круга, шершавого от волн и накрытого небом-куполом. О том, что они двигаются, можно было судить лишь по забортной воде. Но от этого уже не было так неуютно, как раньше. Темная тень мелькнула вверху, на рее – Вальдес решил все-таки покинуть свое излюбленное место. Вальдес стремительно сбежал по вантам, спрыгнул на палубу… и Жермону, как всегда, почудилось, что прыжок был каким-то неправильным, чересчур замедленным, точно это приземляется птица, а между подошвами сапог и досками палубы остался зазор, которого просто не может быть. Да нет, это всё качка, обман зрения. Адмирал прочно стоит на ногах, а не… не как его ведьмы. Списать и их манеру двигаться на обман зрения не выходило – Жермону хватило времени на них наглядеться. И точно так же не выходило принудить себя не обращать внимания на эти искры, меняющие цвет от синего до голубого, навеки поселившиеся в глазах Вальдеса. Поначалу Жермон хватался за естественные объяснения – отражение ясного неба, отблески солнца или луны на воде, звездный свет; но ведь и в темноте… И он принял это, как еще одну новую сложность в устройстве мира. Излом от всех потребовал разного. А Вальдесу пришлось слишком далеко пройти по той дороге, которая начиналась на Хексбергской горе. Он вернулся, но возвращение не было ни полным, ни бесповоротным. Какая-то часть его по-прежнему оставалась там, за пределами доступного людям, и удерживала, властно влекла к себе. Из него выпили (как он однажды выразился) столько обычного человеческого и влили взамен столько чего-то другого – а иначе он бы не вынес всего того, что ему выпало совершить на Изломе – что нельзя было не замечать этой перемены. Надо быть хексбергцем или марикьяре, чтобы драться за шанс служить под командованием Вальдеса… и чтобы не звать его так, как «гуси» прозвали его корабль. Закатная тварь. Или рассветная? Как именовать этого любимца астэр… Жермон ладил с ним на диво хорошо. Они с Вальдесом никогда не проводили так много времени вместе, как в этом плавании. И Жермон ничего не имел против. Должен же он, Леворукий побери, поближе познакомиться со своим кровным вассалом… Когда они доберутся до места назначения, станет не до того. То есть Вальдес-то будет относительно свободен – а маршалу Ариго, дядюшке его величества Карла IV, предстоит ежедневно с утра до вечера торчать на всяческих балах, обедах, ужинах и тому подобных золотодоговорных сборищах. Конечно, экстерриор разъяснил, что Вальдес, как и другие адмиралы и капитаны, доставившие во флавионскую столицу высоких гостей, тоже будут в чем-то участвовать – состоится военно-морской парад с последующим приемом во дворце, торжественная служба в соборе… хотя представителей Талига, как олларианцев, от нее должны освободить – или это оставят на их усмотрение, раз обе религии в Талиге уравняли в правах? Тонкости этикета Жермона никогда не волновали, даже теперь, когда ему досталась роль дипломата. Но в остальном моряки будут предоставлены самим себе и вольны распоряжаться своим досугом как им вздумается. У Вальдеса в этой поездке есть и свой интерес. Где еще он сможет повидаться со своими бывшими противниками-пленными-гостями-спасенными… и кем там в итоге всех событий стали для Вальдеса адмирал цур зее и его адъютант? После внезапной, но до закатных кошек своевременной и обрадовавшей многих смерти Фридриха молодой граф Фельсенбург очутился еще ближе к дриксенскому трону. Так что на празднество он явится, скорее всего, в том же качестве, что и Жермон. - Что ты делал на мачте? Высматривал своих дриксенских приятелей? Два года назад Жермон не взялся бы определить, сказано ли это в шутку или всерьез, как и добрая половина того, что говорит Вальдес. Сейчас он понимал, что в этом заявлении не больше юмора, чем в армейском рапорте. О сражении у Метхенберг Жермон знал меньше, чем хотелось бы – Вальдес, при всей его общительности и словоохотливости, не распространялся на эту тему сам и уклонялся от чужих расспросов. Но от таких ран, с какими его тогда снесли на берег, кто угодно умер бы, не дотянув до возвращения в порт. Если бы не помощь тех, кого он звал девочками. А болтали всякое. Что Вальдес прогнал от себя врачей – которые, правда, мало что могли сделать, кроме как избавить умирающего от предсмертных мучений – и приказал, чтобы его отнесли наверх, к костяной сосне, что и было исполнено. Что будто бы вихри, прилетевшие с моря, вырвали носилки с вице-адмиралом из рук матросов и увлекли на гору, откуда он спустился через пару дней, целый и невредимый. Что ведьмам все же не удалось его спасти, и Вальдес скончался там, на их горе, а вместо него в Хексберг явилась одна из них, принявшая облик своего любимца. Разумеется, последний слух был совершенной чушью. Истиной было то, что Вальдес поднялся на ноги неправдоподобно быстро. И что вместе с потрепанной в бою «Астэрой» в Хексберг приплыла неказистая дриксенская лоханка с каким-то дурацким птичьим имечком, на которой находились Кальдмеер и его адъютант, вытащивший своего адмирала чуть ли не из-под самой виселицы. Несколько месяцев дриксенцы прожили у Вальдеса – Кальдмеер, кошки бы разодрали эйнрехтских дознавателей и тюремщиков, задал работы врачам – а потом уехали обратно, в свою страну… еще двое тех, кто понадобился, чтобы провести мир через Излом, и кто неплохо выполнил свое предназначение. Второе лето нового круга… Жизнь налаживается. Войн нет и в обозримом будущем не предвидится. Кэртиана успокоилась, войдя в эпоху Ветра. И они заняты таким предельно безобидным делом, как юбилей захудалой северной династии. - Ты там не зевай! – напомнил о своем присутствии Вальдес. Вот уж чем Жермон точно не собирался заниматься в этой, в Закат бы ее, дипломатической миссии, так это устройством своей личной жизни. О чем и сообщил собеседнику. Но тот не унимался. - А что тебя смущает? Ты нынче самый завидный жених в Талиге – покуда твои племянники не доросли для брачного рынка. На торжество съедется множество высокородных дам и девиц со всего севера, и не только. Так что заранее приготовься к усиленному вниманию незамужних красоток, их родителей и опекунов! Жермон лишь фыркнул в ответ. Между прочим, Вальдес прав – жениться рано или поздно придется. На ком, Жермон понятия не имел. Но твердо пообещал себе, что не привезет жену в старый дворец Гайярэ. Сначала он построит там новый замок – если и не настоящий бергерский, то хоть такой, который не будет дико смотреться в Эпинэ. А уж потом можно будет приняться за поиски хозяйки для своего дома. Отпускать встречные шутки насчет того, когда им гулять на свадьбе самого Вальдеса, не тянуло. Даже генерал Вейзель напоминал племяннику об этом скорее по привычке, чем из действительной надежды. В последнее время Жермон чаще и чаще ловил себя на том, что размышляет о будущем, строит на него планы. Это было ново и непривычно – как правило, он не загадывал дальше текущей военной кампании, да и вообще не был любителем отвлеченных умствований. Но война кончилась, и, похоже, надолго – даже обычная. А та – вначале представлявшаяся немыслимой, каким-то бредом зафантазировавшихся книжников – где за поражение пришлось бы расплачиваться не куском своей собственной страны, а целым миром… Всё говорит за то, что на ближайшие четыреста лет об этом не стоит тревожиться. Кого или что благодарить за то, что всё обошлось? Создателя, древних богов? Непонятные силы, явившие себя на Изломе? Или тех, чьи тела и души были инструментами этих сил? До чего же верное слово было когда-то придумано для границы, разделяющей Круги. Никто из переживших Излом не остался без трещин. А некоторых и вовсе переломало так, что ничего не уцелело. Ежели тебе взбрело в голову заново перебрать всех, кого ты – и не один ты – потерял, то покончи с этим здесь и сейчас, болтаясь между морем и небом, пока твое самокопание ничему не мешает. Скрыть это от Вальдеса, само собой, не удастся – ну и плевать. Легче, чем с ним, Жермону было разве что с Валентином и Ойгеном. Вальдес стоял рядом с ним и улыбался, щуря черные глаза, в блеске которых не было ничего необыкновенного – если не приглядываться. - Поменьше вспоминай… Жермон вздрогнул от примерещившегося звяканья хрустальных колокольчиков. Эти, крылатые, помогавшие им, вечно повторяли, что память – тяжесть, мешающая танцу. - …Лучше думай о тех, кто есть. Нет, еще одной потери не будет – Вальдес не обернется астэрой и никуда не улетит. Он для этого чересчур живой. Они живы. Кузен, на которого наконец-то стало не так страшно смотреть, как в те первые месяцы после, и который наконец-то прекратил есть себя поедом за всё случившееся и не случившееся. Рудольф, который справился не только со страной на Изломе, но и с гибелью Эрвина. Энтони Давенпорт и его сын, которые увидели в своей новой и не раз проявлявшейся способности слышать скалы полезное умение, что пригодится на военной службе. Две белокурые девочки, малышка и постарше, которые еще запинаются, обращаясь к нему «дядя Жермон», но к которым уже засылают сватов из соседних стран. Теньент Сэ, который не только перестал нервно содрогаться при слове «шляпа», но и, более того, не возражает ни единым словом, когда мать или братья уважительно отзываются при нем о герцоге Придде. Алва, где бы он ни был. То, что с ним произошло тогда, в один из самых важных и ужасных дней Излома, называли по-разному, предпочитая, однако, слова нейтрально-туманные – «ушел», «исчез»... хотя проскальзывало и до боли напрашивающееся «принес себя в жертву». Но Жермон знал, что ощутил бы его смерть, как и другие Повелители. Так что Алва тоже жил – где-то там, вне этого мира, который был ничтожной частью чего-то большего, мелькнувшего ровно настолько, чтобы немногие избранные осознали его необъятность и непостижимость. Солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь тающее облако, запрыгали бликами по волнам, высветлили стену парусов, согрели сжимающие планширь руки, вспыхнули на кольце. По-бергерски массивное серебряное кольцо на среднем пальце – гладко отшлифованный синий полупрозрачный камень с беловатой звездочкой внутри – утренняя звезда, камень ветра. Знак, талисман, подарок – и память, с которой жить. |