Больно.
Все тело болит. Болят запястья, на которых расцветают серые пятна синяков, и саднят губы. Болит от выпитого голова, ломит спину и поясницу, судорогой сводит икры и ступни, едва заметно щиплет след укуса в том местечке у основания шеи, и... и еще одна боль - пульсирующая, позорная, клеймящая... только сильней всего болит в груди.
У него глаза как... что? Небо? Лед? Вода? Такие синие глаза просто не могут так прожигать, не могут быть такими... Ты помнишь, как в оцепенении следил за расширяющейся чернотой зрачков - так быстро потемнел обычно ясный взляд.
У него руки, как... клещи, тиски, как крылья птицы, или как потоки жаркого ветра, как дыхание огня из очага? Очень горячие, грубые, нежные, и жадные.
Ты помнишь, как часто дышал, буквально обжигаясь об эти руки, как все тело цепенело, потом вытягивалось напряженной тетивой, парализованное этими касаниями, и как твердые пальцы прижимались к твоему рту и проникали внутрь.
у него губы... мягкие. Родные. Жесткие и солёные - от крови, слез, пота... семени. Ты целиком продался за их вкус, в точности как шлюхи продаются за пару таллов. Пару тысяч таллов.
Он...
Закрываешь воспаленные глаза, сворачиваешься клубком, хотя все тело протестует против такой жестокости.
Тяжелый. Сильный. Пахнет вином и оружейной смазкой, выжженной полевой травой и Моро...
Большой - ты всхлипываешь - не нормальным всхлипом, страшной бесслезной судорогой, тут же сжимая бессознательно колени - большой, и даже поначалу и на взгляд, а уж когда...
Ты помнишь, Повелители не плачут. Только какой из тебя Повелитель Скал?
Вчера все было просто. Просто и неважно.
Не важно ничего - только вино и жар спаленной солнцем травы, только кокетство Соны и усмешка Рокэ: "Кажется, юноша, придется подождать, пока эти двое не нарезвятся" - ты смущенно потупился.
Вино, захваченная поутру из лагеря в разведку скудная снедь, веселый разговор, попытки научиться кэналлийскому и песня - внезапно на два голоса. И белозубая улыбка, не издевательская, понимающая: "хочешь к скалолазам?"
Вода ручья, медленного и мелкого - такая теплая, почти не освежающая даже, когда пытался с головой макнуться, вынужденно опускаясь самыми коленями на тинистое дно. "Идите сюда, юноша, здесь глубже".
Попытки все же вымыться - и мыльная рубаха, которой Рокэ жестко растирал тебе спину, плечи и даже зад - это не было стыдно, Рокэ был деловит, как коня чистил.
И затем ты и сам уж неуклюже протирал белую, все не поддававшуюся солнцу кожу - а под нею прослеживались очертания мышц, косточки хребта, а на ней перекрещивались шрамы. Взял за плечо одной рукой, другой намыливая изгиб шеи и загривок - Алва наклонил голову, - и плечи, и лопатки, а потом едва заметно ниже, потом замер и... "Вы как-то удивительно несмелы" - смеялся Рокэ, только голос у него звучал глубже и как-то ниже, чем обычно. Ты успел только осознать - но не отпрянуть, а после - все было уже неважно и так просто.
Просто ты так любил его. Вчера.
Вчера все было просто.
А "сегодня" на тебя обрушилось так, как, наверное, летели камни на спину грешника - ох, Алан, как же матушка любила читать отрывки Эсператии о забиваемых камнями богохульниках, ты в детстве едва удерживался, чтобы не сбежать, воображая себе муки тех несчастных.
Теперь ты почти ждешь спиной ударов. И даже Алана постыдно теперь вспоминать - ведь сорвалось же в одурении вчера имя святого - как Алва смеялся: "Давайте все же обойдемся без него?"
Больно. Из-за того, что оказалось правдой. Тебя предупреждали - и эр Август, и Катари... В груди щемит сильнее, ты задыхаешься от осознания позора. ...И Калиньяр. "Чего еще достоин дружок мужчины"... Как ты допустил?
Что теперь делать? Как теперь жить дальше? Семья Придда убила его, чтобы смыть бесчестье с запятнанного родового имени, и ты-то уж знаешь, что и Мирабелла Окделл не сделала бы меньше. Если мать узнает...
Оглушенно и тупо расправляешь скрюченное тело, с походной койки свешиваешь руку, тянешься к перевязи с пистолетами. Кинжал Алана осквернять уже негоже.
И замираешь, потому что тело требует жить.
Твоя семья узнает, если сейчас же ты не выстрелишь туда, где заходится от безысходности дыхание. Еще и этого позора матушка уже не сумеет вынести. И у Джастина Придда осталось трое братьев, они могут наследовать - а у тебя младшие сестры, что с ними будет, если все узнают, кто возмет замуж герцогинь Надора?
Или что будет, если ты убьешь себя?
В бою погибнуть - проще и достойней, вопросов не возникнет. К скалолазам все еще можно напроситься... И вот только для этого снова нужно увидеть Алву.
Впрочем, что он? Какое Алве дело? Он же просто...
Слезы давно закончились, впитавшись в духоту ночи, но дышать еще труднее.
Рокэ Алва. Проклятый кэналлиец. Убийца твоего отца. Имел тебя.
Походя, только потому, что захотелось, а женщины рядом не оказалось. Потому что лето такое жаркое, кагетское вино - такое легкое, а сын им убиенного и сам так запросто раздвинул ноги. Сам же, Ричард.
Тихо вздыхаешь, обнимая, прижимая к груди холодный пистолет под одеялом, внезапно расслабляешься, ложишься чуть-чуть удобнее. Отчаянье спасает.
Спросить бы у кого-нибудь совета, но у кого ты спросишь - слишком стыдно. Советов нужно было слушать раньше, что уж здесь.
Случилось так, как твердили все. Эр Август говорил: он унижает других мужчин, и Катари предупреждала. Ох, Катари!..
Только... неправильно здесь что-то.
Ни разу ты не видел, чтобы Ворон взглянул хоть на кого-то из красивых, легких на шутку офицеров или на кого-то вроде тебя - молоденьких корнетов, мальчишек, не сводящих с Продэмперадора восторженно горящих глаз. На самом деле Алва действительно предпочитает женщин или... или просто все это время ждал, когда ты будешь?..
Нет. Ничего, конечно, он не ждал.
Вздохнув, ты с облегченьем закрываешь сухие - как песка насыпали - глаза.
Нет, быть не может. Все эти портреты, все это унижение и подлость... зачем ему, он не таков. Он просто убьет того, кого считает нужным - конечно, посмеется, но не станет бить в спину и не станет подличать, не станет...
А как с отцом?
Но ведь не стал вчера.
Вчера привел в себя, помог подняться на Сону, без насмешки, без издевки, велел ложиться по приезду спать и постараться не придумать по дороге кошки знают чего. Пообещал, что ни единой души о происшедшем не узнает и что...
...Мысли идут по кругу.
***
Чуть слышные шаги, шорох полога. Ты спишь в его палатке, потому что оруженосец должен быть все время рядом со своим эром, только Рокэ срочно сегодня совещался с Савиньяком и Вайзелем, потом они куда-то уезжали, а ты, все так же оглушенный происшедшим, действительно заснул, не раздеваясь.
Он обещал, что: "юноша, мы с вами еще обсудим это. Но не раньше чем, пожалуй, немного протрезвеем"...
Потому что в самом деле смотрел на тебя так, словно был пьян.
Лежишь, старательно делая вид, что спишь. Просто боишься открыть глаза. Слышишь, как Алва отпускает охрану, и сквозь веки ощущаешь, как умеряет он фитиль масляной лампы. С тихим лязгом падают на походный столик шпага и перевязь.
Ворон спит обычно у противоположной стороны палатки, но сейчас не остается там, явно не собираясь пока ложиться. Приближется к тебе, ты чувствуешь запах травы, становится темнее - Рокэ встал перед лампой.
- Хватит притворяться. Давно проснулись, Ричард?
Тебе страшно.
Ты из упрямства одного не размыкаешь сразу ресниц:
- Давно, пожалуй. Как вы догадались?
- Слишком бледны. И одного из пистолетов нет на полу. Мне чрезвычайно любопытно, кому вы предназначили ту пулю - мне или, может быть, себе?
Ты открываешь глаза, злой, уязвленный, но немного растерянный из-за того что в голосе у Алвы нет насмешки. Тот бесцеремонно садится на твою жесткую койку, ты подвигаешься:
- Ну так? Поскольку вы, я вижу, живы, очевидно, что пуля ждет меня. Тогда стреляйте, а не разлеживайтесь - упускаете возможность.
- Нет! - вскидываешься, встречаешься с ним взглядом и запинаешься в смущении, - Я просто... Позвольте мне подняться, монсеньор.
- Раз "монсеньор", значит, не мне. Однако. Вы, герцог, удивляете сегодня.
Он выглядит усталым и тревожным. Одной рукой он осторожно поднимает одеяло и тянет прочь из твоих рук оружие.
Другая легко-легко касается щеки.
- Ночью обычно спят, а умирают только если иначе уж никак.
Койка становится тесна, когда он опускает голову на твою подушку. Осторожно укрываешь его собственным одеялом.
Что-то... отпускает.
Не важно, что он скажет, если честно. Важно, что сделает потом. Будет картина, слухи о двух победах - здесь, в Варасте, и - "на Надорской территории", или же...
Важно лишь то, будешь ли ты готов принять удар или сейчас поверишь в то, что ждать удара не стоит - не от Рокэ.
Если веришь.
- А как иначе? - спрашиваешь ты. |