Жени-Жени, как звали ее в ранней юности матушка и подруги - Женевьев Эпинэ никогда не была хорошенькой.
Нет! Она была угловата как жеребенок одного из коней, что красовались на ее гербе, и слишком загорела от щедрого солнца своего края. Глаза у нее были слишком широко расставлены, рот слишком велик, нос слишком длинен, а скулы слишком высоки. Волосы у нее были слишком буйными, неприлично пушились, а мелкие кудрявые прядки вечно вылезали из тугих причесок, в которых пробовали уложить эту гриву упорные няньки. "Гривой" это и оставалась - с украшавшими голову косами, с длинной и худой шеей, такими же длинными руками и ногами, и привычкой косить темными горящими глазами, Жени-Жени неизменно напоминала необъезженную кобылку.
Единственное, что в юной герцогине было хорошо - это характер - как кремень, ум - тихий и быстрый, манеры - сдержанные и исполненные достоинства, и мастерство.
О, Жени была мастерицей! Руки ее были вечно исколоты из-за вышивания, но вышивание пристало всем благородным девицам, в то время как Женевьев к 16 годам выучилась также ткать прекрасные гобелены, плести волшебные узоры кружев, великолепно управлялась с лошадьми - она сама выхаживала жеребят вместе со своей матушкой, что не пристало благородной даме, но Эпинэ было простительно - и лечить.
Матушка ли, няньки ли, старенький ли эсператист, не слишком принимаемый в их замке, где до сих пор любили покровителя Астрапа - кто-то да рассказал девице Эпинэ о свойствах трав. грибов и мхов, кто-то поведал, что раны можно шить не хуже, чем одежду, кто-то выучил молить Всеблагого и Ушедших, чтобы послали сил болящему.
Нет, Жени, конечно, не была красива. Но она была любимицей и гордостью семьи, и Эпинэ были горды однажды выдать свою юную дочь за ровню и родню, за герцога Надорского, Алана.
Конечно, Жени знала, что в Надоре легко не будет, как не будет там тепло. Однако молодая графиня Горик была слишком привычна к собственному своему пренебрежению к своим кудрявым волосам и буйному характеру - свекрови ль, тусклой как высохший цветок хозяйке замка, было учить ее? Испуг в серых глазах Алана был мимолетен, вскоре он сменился твердым и ровным уважением - какой бы огонь не полыхал в глазах Жени, он никогда не вырывался прочь из ее сердца. В благоприятные к зачатью дни они с супругом сходились для своего долга, в коем Женевьев черпала некое особенное наслаждение, так мало имеющего с грубой плотской радостью. Любовь ее к мужу была похожа на молитву, их соитие было сродни древнему ритуалу и давало жизнь ее детям, силы - ей самой. Нет, разумеется, графиня Горик не кричала на брачном ложе, хоть сестрицы и подруги и шептались в далекой юности, что уж они, южанки, могут себе позволить не молчать... Если бы Женевьев однажды не смогла сдержать своего торжества и счастья, то она бы, наверно, пела... но она боялась, что муж посмотрит с тем же отсветом растерянности и досады в светлых глазах, что и при встрече в первый раз...
Алан, граф Горик, был достоин этой самозабвенной, трепетной любви.
Пока еще не герцог Окделл, позже властный и суровый, тогда он был подвижен, быстр как ручейки мелких камней, что то и дело осыпались с Надорских гор, пуглив, но мощен, словно молодой кабан, которых почитали в Надорэа как зверя Лита.
Ее муж не так уж плохо управлялся с конями, но, не стесняясь, принимал советы супруги и благодарил за них. Жени было известно, какая это по меркам надорцев дерзость - подавать советы супругу своему и властелину, но Алан был к ней снисходителен.
Когда свекровь в своем законном праве упрекала Жени в излишней увлеченностью лечением прислуги, именно Алан попросил ее позволить Жени помочь ей и в ее болезни, подсказав, что матушка страдает жуткими болями - она сама была не местной, и холодный и сырой надорский климат корежил ей суставы, и одним лишь жестоким волевым усилием хозяйка замка держалась прямо, никогда не опираясь на трости или палки как старуха. Жени исполнилась к свекрови уважением и вскоре та называла ее дочерью. Когда же родился Ричард, Женевьев стала хозяйкой замка с благословения свекрови, отошедшей от управления, чтобы побольше бывать с внуком. Герцог Окделлский, некогда пугавший Жени суровым взглядом и ужасным шрамом через лицо, тем временем начал готовить сына ко службе королю, и вскоре Жени с мужем стали почти не видеться, но это не утишило ни любви, ни страсти Жени.
Потом была осада Кабителы.
Она не видела, как Алана убили. Она не видела, но мысленно кричала, молилась, бесновалась, билась в корчах - там умирал ее любимый, там!..
Она ведь только начала тогда и вправду понимать сущность любви. Выданная замуж за Алана совсем девчонкой, забитая, приученная к сдержанности, Жени только увидев их - и Людей Чести, смотревших на них сверху вниз, таких холодных и мертвых, как холодная, скорченная в сухую птичью лапку рука преставившейся три года назад свекрови. Она держала эту руку, всю ночь отпевания, молилась, прощалась, силилась понять, почему "мама" просила ее не давать недавно ставшему герцогом Алану стать копией отца. зачем просила ее быть горячей, откровенной, ведь в сердце гор всегда течет огонь... Жени не поняла это тогда, но поняла, увидев их.
Рамиро. Дикарь, предатель, смерд, мерзавец, мразь! Как можно было поднять руку на больного, на короля, на человека, что доверил тебе свою столицу, ведь Эрнани меча поднять не мог! Как можно было...
Октавия. Смущенная и тихая, красивая и нежная - такой вот Жени когда-то и мечтала быть... Как лучик родного солнышка из Эпинэ, как младшая подружка, когда-то бывшая у Женевьев. Жени могла бы ей позавидовать - и позавидовала, страстно, жестоко, зло, когда увидела, как смотрит на малышку ее супруг - нет, нет, не Алва, тот смотрел, так как и нужно, должно... Алан.
Алан!
Она сама была виновна. Она знала. Нет, Алан был достойным человеком, во взгляде его не было ни злобы, ни похоти... Но в этом взгляде была горечь, тоска и одиночество, как будто во взгляде заключенного, узревшего клочок синего неба сквозь решетку. И после этого - угрюмая обида при взгляде на нее, его жену. Окделлы, так случилось, не владели своими лицами, ни Алан, и ни свёкр, и уж тем более не Дикон...
Как же это, она была так счастлива - а Алан, давший ей это счастье - не был? Никогда? И никогда уже теперь не будет!
И что ему ее поспешные признания, там, на пороге эшафота, для чего?!
Женевьев Окделл мучилась и выла от безысходности и горя в своем сердце. А Женевьев Ларак сказала "да".
У нее было ведь от Алана два сына.
Жени-Жени была дикаркой-нескладехой.
Женевьев Окделл была каменная баба, как услыхала он в шепотках прислуги, суровая, холодная, сухая...
Но Женевьев Ларак была прекрасна. |