Алва сегодня пьет так много, что откладывает гитару прочь. Может, не слушаются пальцы, может, немного заплетается язык. Последнее оказывается неправдой, когда он начинает говорить.
- Налейте нам обоим белого, которое так любите, и выпейте со мной за север.
- Север, монсеньор?
Ричарду холодно сегодня. Скудная весна сейчас похожа на угрюмую надорскую. Ричард намерзся за недолгие свои детство и юность, и сейчас, пожалуй, не отказался бы от подогретого вина, причем от красного - но Алва хочет пить за Север.
- Север, - эр держит бокал бережно, обхватывая полной ладонью его дно, хотя обычно только осторожно сжимает кончиками пальцев ножку. - У меня немного сентиментальная тяга к этой суровой части света, если знаешь... Хотя, откуда тебе знать.
Он все же пьян. Сидит, расслабившись в своем глубоком кресле, слегка расставив ноги в так им и не снятых кавалерийских, как у Савиньяка, сапогах. Другая рука сжимает подлокотник, и прикрыты тонкими веками слишком большие - в самый раз для женщины - глаза.
Всегда изящный, легкий, ныне Первый Маршал кажется чуть ли не незыблемым, тяжелым.
- Однажды повезу вас в Торку. Если уж по делу, надо вас было с самого начала послать туда служить - там хорошо...
Слегка мотает головой и делает глоток - и вновь вжимается затылком в спинку кресла.
Дик сдерживает гневный вздох. Послать его... Войны Дик не боится, но и мысль оставить шумную Олларию, оставить здесь Катари, в конце концов - оставить этот, ставший привычным дом, и человека, которого он признает уже по доброй воле своим эром... И который так просто может выбросить его.
Ричард и сам не слишком трезв, хотя, в кои-то веки трезвее Алвы. Ему холодно и грустно.
- Там хорошо, - снова мечтательно протягивает Ворон, и улыбается краем узкого рта, - тебе бы точно понравилось, и нечего так дуться. Там твои обожаемые горы, непрерывная возможность совершать подвиги и никаких ызаргов, кроме противника, но в них можно стрелять, а не расшаркиваться в церемониях...
Дикон неловко передергивает плечами. Он сейчас не может представить себе этого. Война - в его воображении это теперь только Сагранна, бой, атака огромной кавалерии, смех, солнце, лихое золото волос эра Эмиля, вьющееся по ветру, красная от крови сабля в руках, сияющие синим глаза Первого Маршала.
А Торка... он силится припомнить возвращения отца домой, короткие обрывки усталых фраз: медведи, дриксы, Торка, Гаунау, заваленные перевалы... Но в Надоре было не лучше - холод, перевалы, тоска и ожидание весны, которая придет как гостья, ненадолго.
- Нет ничего честнее и прозрачней этого воздуха и тех людей, - рассказывает Алва. - В них простота не наших простодушных друзей бакранов, в них спокойствие и сила ледников. Не мните никогда бергеров глупыми... Хотя, вы, сошлись же с Катершванцами, не так ли? Ричард, вы написали бы друзьям...
Дикону муторно и тяжело. Он медленно сползает, прижавшись к каменной кладке камина, и не может согреться от него. Да, братья Катершванцы, Арно, Берто... Он что, совсем не понимает? Он же сын Человека Чести, он не может просто дружить с теми, кто ему нравится, они же по разные стороны... были.
Были. Были раньше. Пока он не решил, что все же будет сражаться за Талиг - не Талигойю...
- Я напишу, эр Рокэ... монсеньер.
Тоска не отпускает. Не "эр Рокэ". Дику придется отказаться от всего, чем он жил с детства, чтобы быть с ним рядом. Даже от этого честного, уважительного "эр".
- А Устричное море... Хексберг... знаешь, там многие хотели умереть. Глупость - смерть одинаково глупа во всех краях... но там бы не рыдали плакальщицы, которых ты не знал, там бы смеялись великолепные, веселые ветра. Там не было бы каменной коробки, возле которой даже бдеть будут из долга, а не любви - и это в лучшем случае. Там ты сражаешься с ветрами, и сквозь бурю видишь на берегу, на острых дальних скалах высокий белый силуэт, словно девица в одной рубахе с фонарем в руке ждет, любит... Верней всех женщин и любовниц, Дик - маяк...
У Ричарда что-то тянет в груди. Ему внезапно становится ужасно страшно, словно Ворон и в самом деле говорит о своей смерти.
Это глупо, так глупо, но...
- Вам надо жить, эр... м-маршал.
Алва смеется коротко и зло:
- Я же сказал тебе, умирать глупо. Нет ничего глупей и бесполезней, чем умереть, затем, чтоб умереть. Я не дал сделать этого однажды одному мальчишке. Ненадолго это его спасло. Но не жалею. Плевать, зато он жил, смеялся, как мужчина сражался, умер как мужчина... жаль лишь, не там, где сам хотел.
Ричард молчит. Не с ним здесь говорят. Он обнимает свои острые колени, ему ужасно холодно.
- Куда бы вас, - Алва внезапно усмехается, - куда бы вас затащить, чтобы вы поняли? Не в Торку, наверное... На море, может, все же? Это вас научит не верить женщинам и не бояться смерти...
- Я не боюсь!..
- И не бояться жизни. Не верить в то, что властны над судьбой, и не жалеть... Не верить в ласки и верность женщин, танцевать и целовать их, пока смеются, забывать, выходя в море. Не верить, что на берегу есть еще что-то, кроме маяков.
- Эр Рокэ... вы совсем не верите в любовь?
Алва смеется, выпивает вино залпом:
- Налей еще! Об этом нужно петь, но не могу сейчас... Юноша, в ту любовь, которой полны поэмы Дидериха, я не верю, я ее слишком близко видел. Поднимая вуаль с лица этой невесты, понимаешь, что был обманут в лучших ожиданиях... Любовью это можно назвать, если ты сможешь ей это простить... - он вновь смеется, тихо и внезапно едва ль не мягко, - Да... прощайте женщин. Прощайте и жалейте, юноша, жалейте, они от слабости нам изменяют, не со злобы, они от страха продают и подсыпают в наше вино крысиный яд... Жалейте их, прощайте их, и только не смейте верить им, не верьте никогда - не соблазняйте, подставляя спину слабым...
- Эр Рокэ, так нельзя! Это неправда! - Ричарду больно.
Он даже не в гневе, просто еще сильней тянет в груди. Ворон... о ком он говорит? О ком может говорить человек, в которого влюблена половина Олларии, тот, кому досталась любовь лучшей из женщин?
- Блаженны верующие, - усмехается на это Первый Маршал, - ну верьте женщинам, если не верите опыту эра... просто не подставляйте спину. И к тому же... мужчины, если слабы - не верней. Верность всегда от силы, юноша, однажды вы сами в этом убедитесь. Верность это щедрость, а нищим щедрыми не быть. Даже себе, пока ты слаб, не верь, не нужно льстить своей гордости...
Ричард склоняет голову, пряча сердитый взгляд. Он слаб, конечно. В сравнении со Алвой он как щенок рядом с огромным волком. Но он верен! Верен! Только Ворону это нужно еще будет доказать. Может, тогда Алва и с Катари будет... может, тогда он... сумеет хоть кого-то полюбить?
- Не может быть, чтобы никто не ждал на берегу, - бормочет он, не выдержав, - вас любят...
- Ну вот опять! - Алва смеется, запрокидывая голову, Дик видит на его шее выступающий кадык, - Как будто ничего не говорил.
- Эр Рокэ... Но даже если так, ведь вы же любите! Кого-то...
- Довольно, юноша! Я начал бредить, но ваш бред еще пошлее. Берите с собой свои Вдовьи Слезы - хватит разговоров - и идите, пожалуй, спать. Вам скоро отправляться домой, даю вам отпуск. И очень надеюсь, что вас хотя бы там, и в самом деле, ждут.
Ричард подскакивает - слова эра внезапно попадают прямо по больному. Он пятится:
- Спокойной... ночи, монсеньер.
Весной рассвет приходит еще раньше. Скоро за окнами будет совсем-совсем светло.
В Надоре... ну хотя бы кто-то... Ждут ли его дома?
Как это страшно, когда никого... хоть кто-то должен...
Он оборачивается уже в дверях:
- Эр Рокэ... вы говорили, что хотите ехать в Торку... крюк выйдет серьезный, я понимаю. Но... Но все же знайте, что вас в Надоре будут очень ждать. |