Алва устал. Усталость вгрызлась где-то над крестцом, и обвивалась вокруг ребер и поясницы, словно ызарг, спешащий собственным тщедушным телом и колючей шерстью прикрыть от сотоварищей как можно больше добычи.
Ызарги... повсюду. Столица еле продохнула наконец-то от их кишения. Едва не обнаружил в собственном доме. Повезло - господ с черными лентами Хуан смог удержать, а что касается монахов - те оказались даже несколько... занятны. Долго такие не живут - съедят...
Да, дом остался крепостью, вот только покоя это Алве не дает. Ызарги мерзки не кишением, а тем, что проникают... повсюду. Выбрались из дворца, прошлись по нежному телу красавицы Олларии... До дома не добрались, но Ворон и так привык их находить под самым боком - то в своем лагере, то в собственной постели. Того гляди - и обнаружит в собственной душе. Иначе что же это так грызет сегодня, что даже петь нет сил и пить не помогает?
А впрочем - к кошкам это! Есть... еще лекарство.
Сумрак и тишина. Комната Ричарда Окделла, оруженосца и любовника. Когда Алва хочет отдыха и развлечься, он обычно зовет мальчишку в кабинет или утягивает в собственную спальню. Когда сбежать от мыслей - сам приходит.
Спит? Притворяется. Не хочет говорить или не хочет вообще видеть сегодня своего монсеньора? Нет, с чего бы - юноша, как всегда, после победы склонен к восторженности. Как он говорил? Ты, Алва, защищаешь справедливость? И разочаровать не вышло толком, вот беда.
Ворон быстро и равнодушно запирает дверь на ключ, скидывает мундир и в несколько шагов оказывается возле постели. Свечи, поставленные на каминной полке ради иллюзии защиты от кладбищенского бреда оруженосца, уже более чадят, нежели освещают, а кривые, словно тела пирующих ызаргов, черные фитили среди оплавленного воска кажутся жалкими. Оставив лишь четыре, Рокэ прихлопывает несколько огарков голой ладонью, обжигаясь и надеясь прогнать болью ожогов хмарь из сердца и муть из головы. Конечно, не выходит.
Тогда, той же рукою, с чуть застывшим, но все еще горячим воском, Алва, присев на край постели, быстро скользит под одеяло, с силой и жаждой проводя по обнаженной спине мальчишки. Помогает, как ни странно. Чуть легче вдруг становится дышать, когда под рукой краткой дрожью отзывается юное тело. Там, под простынями и одеялом - жар и жизнь, сонная влажность мягкой кожи, ровный ритм дыхания и мир... Дик оборачивается.
- Эр... Рокэ?
В постели Ричард звал его по имени. Смущался, старался сдерживаться, только, что поделать, даже надорский скромник понимал, какая это пошлость - величать любовника титулами. Еще бы Первым Маршалом назвал. Достаточно уже, что эти кошки дворцовые обычно так и поступают... Но сейчас вот, когда еще не вместе, просто близко, но не близки - пускай будет "эр Рокэ".
Это почти условный знак, пароль негласный. В первую ночь, в их первый раз, в момент, когда Алва, стискивая в руках оцепеневшего от боли и пришедшего с ней вместе чумного осознания мальчишку, сам неожиданно понял, что именно творит - и испугался, что юноша не выдержит наутро собственного стыда, что то, что начиналось безумной, но вполне взаимной страстью, прямо сейчас станет насилием... Тогда-то это и стало их альтернативой "мэратон".
"Взгляни на меня... Дикон!" Уж откуда он знал домашнее имя оруженосца? От Эгмонта? От кого именно, кода успел подслушать? Должно быть, припомнилось оно удачно: мальчик против воли поднял темный, но неожиданно открытый взгляд, вдохнул свое имя из губ овладевающего им мужчины и тут же негромко выдохнул в ответ: "эр Рокэ". И впервые Алва стерпел это дурное "эр".
И получил награду: легкую судорогу всхлипа возле шеи; и неожиданно сильной волной прогнувшееся тело; и дотянувшиеся до его рта губы; и по велению не опыта, а мудрого инстинкта, сжавшие его, как коня, колени. Память путалась и не позволяла точно вспомнить, что там случилось дальше, но той ночью точно были жадное сумасшествие и радость, и невнятный смущенный шепот, и смех - тихий, свободный и счастливый смех, когда все уже кончилось. И собственное имя в благодарность, на сей раз без приставки, просто "Рокэ".
Готов поверить - вот, что это значит. Готов доверится. А может, Алва бредит почище Ричарда и ничего нет в этой нелепой осторожности иного, кроме, собственно, осторожности. "Эр Рокэ"... самое гнусное из всех возможных обращений стало почти заветным, верно, Ворон?
- Я зол сегодня на ваших ызаргов Чести, Ричард. Так что лучше не ждите многого, - ногти легонько царапают по коже, поясняя: Ворон сегодня будет груб, - Но и не ждите, что я уйду.
Сжимая плечо - медленно, до боли, Алва глядит в его встревоженные светлые глаза. Хмель с вечера изрядно отступил, хотя подкова Дику почудилась всего скорей не с перепою. Во взгляде можно прочитать вопросов сорок, и только Дикон, слава всем его святым, сегодня рассудительно удерживает их. Юноша как всегда теряется в догадках, но, не придя к особым выводам, решает умнее, чем сумел бы днем:
- Да, Рокэ...
Оруженосец тянет Ворона в постель.
Усталость вдруг наваливается сильнее. Вероятно именно от того, что нет ни недоверия, ни страха. Воевать не с кем, вот что плохо - здесь свои. Это привычно может испугать, только для страха тоже не остается сил. Уже довольно одной картины - банда у ворот и белый словно полотно мальчишка с надменно вскинутым упрямым подбородком. Волчонок у порога...
Сапоги он скидывает, от одежды избавляет Ричард. Ворон, ты, вроде, обещал мальчишке грубость, а сам лежишь и слушаешь легчайшие касания к зудящей коже? Ричард очень ласковый волчонок, и жадный до прикосновений. Несколько случайно рассыпанных по телу поцелуев: в сгиб локтя, в шею, кончики пальцев и точно по центру меж выпирающих тазовых костей... колено и бедро... и теплые ладони, нежащие широкими движениями и бедра, и икры, и живот и плечи.
Как-то Ричард сегодня очень смел. Нет сил ни на иронию, ни на протест, а руки мальчишки дают отдых и покой. И все же смелости принять это спокойно не хватает:
- Вас, похоже, тянет на опыты, юноша? - пристально следить через полусомкнутые ресницы, ленивая насмешка только откуп привычным демонам.
И жалко испугать...
Ответ приходит к Ричарду не сразу.
- Вас долго не было, - бормочет он в итоге.
Сам виноват, Ворон, он доверяет только твоему телу, но не твоим словам, чаще жестоким. Это и хорошо, этого сам и добивался, и лишь хочется внезапно гораздо большего и удержаться нет ни воли, ни желания:
- Скучал?
Неосторожно.
Октавианская ночь медленно рассыпалась и разлетелась пеплом. Он не должен был вернуться вот сейчас из своей вотчины, где у него траур по Эгмонту и ненависть к тебе, Рокэ Алва.
"Скучал" ли он. Сочтет за издевательство.
И так и есть - горький и детский взгляд.
- Скучал, - а руки отрываются от твоей кожи, не глядит уже в глаза.
Ты все-таки не можешь по-другому, да? Не телу, так его каленой гордости сегодня достается от тебя.
Когда-то ты оправдывался чудными сказками о проклятиях и встречах с Повелителем Кошек, и многими другими выдумками, лишь бы не подпускать к себе так близко. Сколько можно лгать...
- Ричард!
Он замирает, не успев еще на самом деле отстраниться.
Рокэ, ты так боишься нового удара, что даже не способен позвать толком? Давай, признайся, как ловил себя на том, что, по пути пытался то и дело оглянуться на идущую следом за Моро Сону, которой не было - как и оруженосца. Поведай, что выдергивая взглядом чью-то растрепанную русую макушку, удерживал улыбку, а потом смеялся на самим собой. Ну, Ворон, расскажи, как тосковал без этого мальчишки? Трус, не можешь!
Скажи "я тоже". Ворон, что-нибудь скажи! Так на кого ты зол сегодня, Ворон - на Штанцлера с его Ариго или на этого мальчишку - потому что слишком долго не видел его, потому что слишком за него боишься, за то, что слишком важен стал тебе?
И кому ты сейчас причинишь этим своим ехидством больше боли?
Но чуть светлеет уже серый ясный взор.
***
- Эр Рокэ.
Зол. Предупреждает.
Ричард пробирает краткая предательская дрожь. Он помнит как это, когда Алва становится жестоким. Помнится, когда это случилось в первый раз, он испугался до того, что даже воспротивиться не мог - просто дрожал, перемежая судорожные вздохи отчаянными вскриками, принимал сладкие крепкие поцелуи и укусы, заботливую помощь сильных рук, когда собственное тело перестало вдруг повиноваться, и хлесткие несильные шлепки. Помнил болезненные грубые вторжения и шепот - искренний, горячий, заполошный, почти бессмысленный, но полный ненавистью, нежностью, отчаяньем и злостью. Помнил, как после, против собственных привычек, не заснул. Долго лежал, словно поваленное бурей дерево и силился понять, что это, и как он будет жить. Не потому что было плохо и больно - больно, но не плохо. А потому что прежде он никогда не был так открыт.
Девственности Ричард лишился с Алвой - Марианна была после, и... как-то несерьезно было все. Вино, смех, настороженность, усталость. Ричард смотрел на незнакомого, чужого, странного человека, что пил старые вина как воду, и грустил, зная, что его будет трудно ненавидеть - а ведь надо. Надо...
- Удар я вам поставил, юноша... и пить, пожалуй, научу вас скоро... Что еще положено уметь в трепетные семнадцать? Целовать?
Рокэ был пьян, хоть выглядел трезвее, чем его предки на портретах - хотя, кто их знал, всех этих легендарных кэналлийских предков... Ричард же был даже не пьян, а как-то странно невесом и легок, почти свободен... Первые странные дни в столице, первое странное решение наперекор всему, впервые все. Первое крепкое вино Алвы и Алва - первый враг и он же первый сюзерен. И почему-то не показался в этом ряду странным преподанный этим же сюзереном первый поцелуй. И все, что было следом - было просто, легко и как-то счастливо. Впервые на свободе...
Один лишь раз Ричард, казалось, протрезвел - когда, конечно было уже необратимо... но ненадолго. "Дикон". У него такие выразительные и такие невозможные глаза. Не верить им было невероятно. Дик шагнул, как в небо, в эту их синеву, в эту их пропасть - счастливо и сам.
Наутро было трудно... но неважно. Он просто стал учиться у того, кто взялся обучать его - сражаться и рисковать, пить, целовать и ездить верхом... и жить. И все равно не доверять.
Что Дик не доверял своему эру, любовнику и кровнику, казалось бы, было естественно - ну спал он с ним, и все. Да, с Алвой было хорошо, как никогда еще, и дело было не в постели - с Марианной он почти скучал. Хотя, и это время с Марианной было полезным - принесло ему покой. Он осознал, что можно отдаваться, но не быть открытым и не терять достоинства. Она, Капуйль-Гизайль, это умела. И когда по возвращению он услыхал пение эра... Кто потянулся первым? Может быть, он сам.
Но в ту ночь, когда наливались цветом пятна на бедрах и запястьях и когда саднили в кровь искусанные губы, Дик тихонько прощался со своим покоем. Сам не знал, что именно случилось этой ночью, просто понял - теперь он Рокэ Алве доверял.
Потом время прошло и пришло слово. Беспомощность.
Вот, что он испытал, когда впервые ощутил силу Алвы, впервые понял, до какой степени все это время оставался в его власти, и не только в постели. И ни разу не ощутил истинный страх, ни разу не был по-настоящему унижен. Ворон Рокэ смеялся над ним, но учил, и помогал...
Он сотню раз мог сделать очень больно. После проигрыша, после дуэли в Нохе, после... много было причин ударить по больному - чтобы умней был, чтобы не позорил, чтобы, чтобы, чтобы... Матушка поступила бы именно так. Ворон не стал.
Ту ночь они даже не обсуждали. Убедившись, что оруженосец озадачен, но не оскорблен, Алва со смехом отменил утреннюю тренировку, но и только.
Тогда пришло еще одно слово, другое. Внимание.
Алва прекрасно знал о чувствах Ричарда, предупреждал, бывало, его реакцию, смеялся, задевал, играл с ним, словно кошка с мышью... так ли? Старый отцовский пес так с Ричардом играл в далеком детстве. Волкодав прихватывал его рукава с грозным рычанием, но никогда даже и ткани не порвал. Рычал на него и вилял хвостом. И защищал. И не спине катал, пока Дикон не стал уже слишком большим. И тихо умирал, после того как бросился на Штросса и получил пулю. И умирая, из последних сил хвостом мотал.
- Да, Рокэ, - вообще-то, было боязно.
Бунт, напряжение последних дней, потом выезд и жаждущие крови камни... или люди - ничуть не лучше. Почему-то чудилось, что Рокэ должен быть сердит на него - то ли из-за этой кошкиной подковы, то ли из-за... мало ли? Алва действительно был зол - как и сказал.
Хотелось близости - обычной, без сражения. Хотелось быть с ним вместе, но не так - проламываясь сквозь стены возведенные обоими между собой и всеми недо-близкими. ну неужели просто так нельзя?
А Рокэ все еще пахнет огнем и порохом, хотя, кажется, умывался... все еще не отцепил от пояса кинжал. Попросить, что ли, научить его драться по-кэналлийски, ведь не зря же Дик таскает всюду клинок Алана?
Царапины, ожог, откуда у него?.. А, особняк...
Ричарду почему-то снова вспоминается отцовский волкодав - как подлезал под руку, как переворачивался кверху животом, а Дик чесал и теребил, и даже мял. А пес вываливал язык и счастливо дышал...
Нет, Рокэ не сравнить со старым псом - кот Леворукого! Потягивается всем телом под руками Дикона, едва заметно, но так гибко и волнующе. Скорее, это Дик - восторженный щенок, выпрашивающий ласку хозяина. Пусть так...
Ричард почти смеется про себя сравнению, целует, лижет там, где больше запаха - сгиб локтя, шею, у колена и пропахшие вином и порохом пальцы, ладонь и ниже, там, где пахнет мускусом. Щекочут подбородок завитки жестких волос, Рокэ чуть вздрагивает. Ричард хотел бы и спуститься еще ниже, но - сейчас?
Что? Опыты?
Неуверенность охватывает его мгновенно - с головы до пят.
Рокэ не этого хотел, а он увлекся, заигрался в ласку и... И что теперь сказать?
- Вас долго не было...
И вправду, словно собачонка!
Алва хмыкает:
- Соскучился?
Надменная насмешка. Нет, не так! Рокэ, ну неужели же совсем нельзя - не так?!
Он знает, что будет за этим. Он сейчас рванется прочь - а как останешься в постели у не уважающего тебя, словно ты подстилка?
... Алва запросто его поймает и завалит на кровать, а дальше будет как всегда в таких вот случаях - почти-насилие, почти-любовь - потом. Ричард, строптивый поначалу, вскоре полностью забудется, Алва будет резок и груб - и бесконечно нежен, как... Как будто нужно каждое мгновение покоя втрое выкупить страхом, что он это всерьез, и что уже не помириться, не услышать, не понять...
- Ричард...
Дикон оглядывается, злой от отчаянья. Что "Ричард"? Что еще хочешь сказать? Однажды можно невзначай ударить так, что твой щенок запомнит боль! Ну что?
Молчит. И смотрит непонятно, но так... так...
Алан... какие у него красивые глаза.
- А Савиньяки называют тебя Росио.
Лицо Рокэ меняется, страшно и непонятно, Алва словно бы хватает воздух ртом, но в полумраке - показалось же?
Нашел, что ляпнуть, Ричард!
- Что же... Если хочешь - зови так.
***
- Росио...
- Ударение на "си".
- Р-р-р-роси-и-и-ио-о...
Издевается, мальчишка! Ворон впервые слышал, чтобы его имя так рычали.
У Карлоса это звучало как мориский боевой клич, у матушки как нежный птичий щебет, в устах Алваро как свист ветра, рассекаемого саблей.
Самого Росио в семье тогда, смеясь, звали котенком. Давно, давно, он уже еле помнит. Тридцать лет, даже тридцать два года назад он представлялся так друзьям семьи, мурлыкая и жмурясь: "Я Р-р-роси-ио!"...
В те времена маркиз Росио Алвасете еще не знал, что у него есть и другое имя, для талигойцев, имя Р-р-рок-кэ, короткое, словно удар бича, или удар камня о камень... Рокэ. Рокэ Алва, что значит "белая скала" - как иронично! Как непривычно, после матушкиных слов: "Росио, моя светлая росинка".
Ричард пробует звук на вкус, забыв обиды. Он еще очень осторожен, в голосе мерцает полувопрос - ты правда разрешаешь? Но клонит голову чуть набок, смотрит прямо в лицо, так пристально и словно узнавая кого-то близкого после разлуки, что Рокэ-Росио на мгновение становится почти не по себе. Любой порядочный волчонок глаза прячет, обычно это делает и Дик.
Зато раздумал вырываться, опустился обратно на кровать и даже больше этого - бесстыдно уселся сверху, придавливая монсеньора к собственной постели. Руки Алвы сами легли на его бедра, тут же скользнув под ткань сорочки – Дикон рассеянно скидывает ее.
Тем лучше. Сегодня укрощать мальчишку он не хочет, хотя обычно это хорошо...
Взгляд юноши тревожит и не отпускает. Ричард словно заполучил сейчас завет Создателя - такая уверенность и восхищение сияет у него в глазах, такая благодарная улыбка мелькает на губах.
- Спасибо, - ну, так и есть.
О, этот чудный возраст, когда имя значит намного больше клятвы.
- Хватит уже бесед... - привычное насмешливое обращение неловко замирает на губах.
Не надо его больше обижать.
А Дикон словно и не слышит вовсе.
Одна рука ложится на плечо Рокэ. Ричард растягивается сверху, теплый, все еще детски неуклюжий, уже по-юношески сильный, и неожиданно тяжелый, несмотря на худобу - дышать становится труднее. Он все еще смотрит в глаза, теперь уже со странно напряженным выражением, как будто сейчас решается его судьба - да что он там себе надумал?!
Но спросить не успевается. Твердые от утренних тренировок ладони обхватывают лицо Рокэ, рот, уже открытый для новой отповеди, крепко затыкают внезапно жестким поцелуем.
Что он придумал? Впрочем, это можно выяснить потом...
Затихшее было желание внезапно вспыхивает снова, прокатывается властной волной по телу.
От рук, без всякого веления рассудка уже стиснувших плечи и затылок мальчишки.
Ото рта, жадно пытающегося перехватить чужие губы и после неудачи - почему бы нет? - на пробу раскрывающегося под пламенным напором, впуская, наконец, влажный язык, чтобы вовлечь его в давно известный танец.
Желание захватывает тело, ведет его вместо хозяина, у тела теперь другой хозяин - вожделение и жажда прикосновений.
Ричард весь дрожит, с неясным стоном отрывается от губ любовника и тут же слепо целует наугад, куда придется - в слегка колючий подбородок, и под ним, потом прихватывает кожу на открытой шее губами, и, спустившись ниже, вдруг жадно, сильно лижет ямку меж ключицами, одна рука путается у Рокэ в волосах, другая беспорядочно оглаживает ребра. Ричард всегда легко теряет самообладание, однако обычно просто замирает, позволяя делать с собою, что угодно. Ничего нет слаще этой отчаянной покорности, и все же...
Алва дышит ртом, стараясь не смеяться. Смеяться хочется - от легкой, возбуждающей щекотки, от увлеченности мальчишки, от негромких звуков, им издаваемых - больше всего похожих на ворчание собаки, дорвавшийся до кости... от нелепости всего и вся - Рокэ бы даже затруднился сказать, что именно нелепого случилось, но это что-то распирает грудь безудержном и беспричинным смехом. Ричард совсем забылся, что-то быстро шепчет, и торопливо ставит свои метки на шее и плечах, трется о бедра - Рокэ, вдруг позабыв о смехе, резко втягивает воздух сквозь зубы. ...А Ричард снова чуть не сваливается с эра обратно на постель, щенок неловкий!
Схватить за волосы и притянуть повыше, навязывая поцелуй... А тело жаждет гораздо большей близости и хватит уже самоуправства.
И не получается. Укусы, всегда ошеломлявшие мальчишку, вдруг возвращаются чуть ли не с яростью, а острая коленка врезается меж его бедер. Дрожат ресницы, сорвано дыхание, Ричард уже не понимает, что творит, просто инстинкт и выучка примером.
Рокэ послушно принимает. Любопытство сгубило кошку, впрочем, это даже трудно назвать обычным любопытством. Просто неудержимо хочется узнать, каков этот мальчишка, если дать ему свободу? Власть многих развращает, а если это власть над человеком, которого ты - что скрывать - боишься...
Это безумно злило и безумно же заводило каждый раз. По сути, это стало игрой Рокэ со дня святого Фабиана. он хотел заставить Окделла позабыть его боязнь, месть и вражду, и все же не сорваться в бездумное служение кому-то более сильному. Доверие на равных - Ворон, с ума сошел, чего ты вообще хочешь от сироты, мальчишки, недоучки?
Дикон тихо, как ласковый секрет, шепчет ему на ухо его имя. Алва с неровным смешком предоставляет это ухо поцелуям.
Чего хочет Рокэ? Всего лишь посмотреть, каким он станет, каким может стать мужчиной. То есть, конечно, если доживет...
Что-то ломается в нем, резко и беззвучно. Что-то, что заставляет вдруг подставить губы уже иначе, мягко и покорно, что-то, что заставляет руки прижать ближе и наслаждаться чувством теплой кожи, сбитым ритмом дыхания, в котором вздымается мальчишеская грудь. Закрыть глаза и тут же с изумлением ощутить трепетные поцелуи на бровях и сжатых веках... свалится же...
Раздвинуть ноги, чтобы любовнику было удобней. Этого вы желали, герцог?
Ричард снова стонет, когда Рокэ, азартно выгибаясь, трется пахом о его плоть. Ошеломленно приподнимается на локте, смотрит совершенно черными, небывало черными глазами несколько длинных и томительных мгновений. А дальше Рокэ вспоминает море - так плавно и тягуче-напряженно становится каждое из движений Дика. Вот он облизывает губы, вот проводит языком по своей ладони; опуская руку, захватывает в свой кулак, сжимает в нем свой член и напряженную плоть Рокэ, движется - медленно, волнообразно, долго...
Росио тянется вверх, запускает руку во влажные немного шелковые волосы, смотрит в глаза, перебирает пряди, борется с шумом крови в ушах и желанием закончить это быстрей и самому.
Мальчишка невозможен. Красивый, как какой-нибудь принявший людской облик спутник древних богов, юный и сильный... Как золотится в свете пламени в камине тонкая кожа, как завораживающе пульсируют под взглядом тени на животе в такт с сокращением молодых мышц. Сильнее всего волнует неожиданно разумный темный взгляд. Глаза в глаза - страсть их не разделяет, не застит взор, мальчишка видит Рокэ, даже сейчас взгляды способны говорить.
Одно движение, второе, третье... рот чуть дрогнул и исказился - нет, мальчишка не сорвался, просто... о чем ты снова думаешь, скажи?
А он уже хватает твою руку, ложась на тебя вновь, вжимаясь всем собою, кожа к коже, уже целует пальцы и не отрывая взгляда, шепчет:
- Чего ты хочешь? Скажи мне, я все сделаю, скажи!
Разум не в силах выдержать вопросов - сейчас. Секунду Рокэ в самом деле тупо пытается решить, потом приходит жаркое осознание - это совсем другое, чем было раньше! Мальчик не сломался, не опьянел от вседозволенности... больше того, сейчас он предлагает не себя... "все сделаю" - это не "делай все, что хочешь".
Рокэ смеется тихо, задыхаясь, ищет слова, Ричард смеется тоже, качает головой, не понимая причины радости, но разделяя с Алвой. А руки беспокойны, руки ищут чего-то на телах, руки сжимают, отталкивают и притягивают ближе. Пальцы касаются сосков, Алва смеется, мычит, а Дик уже с энтузиазмом полизывет и прикусывает левый. Алва кусает губы. Прошибает таким желанием, что томность вдруг забыта. Он терпит еще целую минуту, прежде чем властно надавить на плечи Ричарда немым приказом.
Дикон смеется вновь, спускаясь вниз, трется щекой, целует внутреннюю сторону разведенных бедер, потом послушно раскрывает рот.
И Рокэ вновь кусает губы, отдаваясь ритму, который задает его любовник. Последняя связная мысль предупреждает, что это слишком... слишком хорошо.
***
Росио. Ро-си-о.
Странное имя. Звонкое и легкое. И совершенно не идет Рокэ Алве. Или Рокэ Алва не идет к имени.
- Си. Ударение на "Си".
Что-то в лице. А, может, в голосе. Что-то настолько непривычное, что пробирает дрожь. Рокэ Алва впервые, кажется, опускает взгляд и чуть заметно, но как-то мягко вздрагивают губы, как будто обнимая каждый звук.
Что-то чужое... Нет же, не чужое, а... иное. Что-то, что порождает тысячу вопросов о прошлом, о причинах, о... мечтах. Мечтает ли о чем Рокэ Алва, ведь у него есть все, о чем, пожалуй, только может мечтать мужчина - женщины и слава, деньги и власть, талант и красота?
Но на секунду опускаются ресницы, и почему-то чудится чернильно-синий небосклон и море звезд - что это, звезды Кэналлоа? Совсем неслышно что-то произносят губы, а Ричард слышит незнакомый шепот волн: "Рос-с-си-и-и"...
Что это? Кличка, прозвище? Детская форма, вроде "Дикон"? Второе имя, кэналлийское звучание? Оно кажется словно даже не мужским - должно быть, детское... Детское имя Алвы? Как же это, как же - ему? Неловкому мальчишке, глядящему на эра снизу вверх? Понятно, Савиньяки его знали, потому что - верно же, родственники.
А каким он тогда был? Каким его когда-то знали Савиньяки? Когда не Рок-кот взорванной плотины, когда - "си"... единственный звук кэналлийского "согласен".
Когда он был, как ты, каким он был?
- Росио, - Ричард тянет и ласкает губами каждый звук, так же как это только что делал Рокэ.
Очень осторожно усаживается как можно ближе и выходит, что прямо на него. Смотрит в лицо, вдруг показавшееся почему-то тоньше, светлее и моложе. Как же это? Он же другой совсем, чем ты себе надумал, чем хочет выглядеть... А если бы ты сдуру не спросил? Или, точнее, если бы он не ответил.
- Спасибо.
Дикон улыбается, как чуду, и с замиранием любуется - Росио, - совсем иным, чуть напряженным, но таким... Вновь вспоминается тот волкодав с шелковой шерстью - черное с белым, и негромкое ворчание, и неуверенно мотнувшийся при взгляде на Дика хвост. Его тогда напрасно наказали, он и боялся, и хотел их подпустить.
Рокэ что-то ворчит с хриплой насмешкой, и образ окончательно сливается.
Прости... не знаю, кто тебя обидел, но прости.
Ричард не знает, что с ним происходит, он лишь боится, что таким он Рокэ больше ни разу не увидит, или, что он сам позабудет утром все, что понял - да и не понял ничего же! Или что все это сон, как та проклятая подкова.
Дик тянется к нему, вобрать, впитать, сделать своим, чтобы не потерять - Росио.
Как будто этим возвращает, хоть на миг, счастье своего детства, словно, если Ричард сможет поймать это мгновение, то завтра отцовский волкодав вновь будет жив, словно Росио Алва (Алва? Алвасете! И даже это звонко и певуче!), больше не будет уверять весь мир, что он подлец и негодяй, а после метаться на постели в дурных снах. Вражды не будет, и не нужно будет никого больше убивать, никому мстить, его же и нельзя убить, Ричард не может, Алву бы смог, выл бы и по земле катался - смог бы, Росио - никогда и ни за что!
Любовник отвечает удивленно, немного невпопад, не подпуская особо близко. Ричард умоляет и уговаривает:
- Все в порядке, правда, все хорошо, теперь все хорошо, я никогда, я буду рядом, ближе, пожалуйста, ну поцелуй меня, позволь, иди сюда, пожалуйста...
Но это как будто не доходит.
Рокэ Алва - да разве он послушает мольбы? Для него тот, кто умоляет - всегда слабый, а слабый не сумеет защитить и доверять ему нельзя. Рокэ Алва - он хищник... как волкодав, отец так говорил, отец учил быть строгим, только Ричард этого не умел, и пес его не слушал, и не послушал окрик, а взлетел в воздух, как волк, чтобы вцепиться в горло Штроссу, и получил пулю в живот.
Алва рычит, тянет его за волосы, кусает, и Ричарда охватывает ярость - он никого не потеряет больше, нет!
Укусы, поцелуи, уговоры... "Росио" - в ухо, вкрадчиво и твердо. Поверь же мне, поверь и подчинись!
Из груди поднимается тяжелое и темное, словно гроза в Надоре, он жмется ближе, силясь развести его колени. Нет, это не похоть, это намного глубже и страшней. Даже сейчас, в безумии надежды, Ричард не думает, что может овладеть этим мужчиной, просто нужно ближе...
Рокэ вдруг выдыхает, резко, долго, с такой силой, словно выталкивает что-то, и внезапно весь раскрывается. Весь, без остатка, сам!
Хмурятся брови и дрожат ресницы, он дышит ртом, неровно, учащенно, он оплетает Дика - такой гибкий, куда там девушкам, да как же может быть...
Дикон не сдерживает стона, осыпая быстрыми поцелуями брови, ресницы, скулы, вновь на несколько мгновений завладевает этим ртом, расслабленным, доверчиво раскрытым, а Рокэ отзывается, сжимает его ногами, откровенно намекая, что стоит пойти дальше... А у Дика и самого давно звенит в ушах.
Он смотрит на любовника, не в силах что-то понять. Что сделать, как? Отдаться сейчас - все снова будет как всегда, а Ричард этого до ужаса боится.
А Рокэ смотрит выжидающе, покорно, мелькает на лице вроде улыбки - неразличимые нежность и горечь, радость, и ожидание, чуть ли не просьба.
Нет, сегодня Ричарду слишком нужно им владеть.
Глаза в глаза, не разрывая взглядов, видеть каждую черточку, ловить каждый сорванный вздох. И то, как расширяются глаза в совсем ничем не скрытом удивлении, как он вжимается в постель лопатками, чтобы толкнуться в его руку, как сминает пальцами простыни, как тянется к нему...
- Чего ты хочешь? Я все сделаю!
Все, Рокэ, Росио, лишь бы ты и дальше улыбался, словно я воплощенная твоя мечта, лишь бы смеялся, ошеломленно и свободно, как мальчишка, каким и я-то не был никогда.
Лишь бы ты так всегда смеялся. Я не знаю, как сделать так, но я, по крайней мере, могу сделать, чтоб было хорошо.
Рот стал чувствителен от имени и смеха, хочется гладить им, облизывать, кусать, шею, ключицы, вновь ужасно беззащитную ложбинку, где, если надавить сильнее, чувствуется пульс.
Темные пятнышки сосков внезапно выглядят невозможно соблазнительными. Раньше Ричард их в ласках как-то избегал.
Рокэ вдруг напрягается. Нет, нет, не закрываясь, просто вдруг наливаются звериной силой мышцы под ладонью, а тихий стон становится намного ниже и глубже. Это хорошо. Когда его толкают вниз, Ричард смеется - это ничего еще не значит, это не способ снова взять контроль.
***
Спустившись к бедрам Алвы, Ричард чувствует себя почти счастливым. Нет вообще-то, ему почти стыдно за то, как он внезапно пристрастился к этой ласке. Рокэ на этом долго не настаивал, как будто понимал, что в Диконе встают на дыбы разом и жестокая северная чистоплотность, и заветы эсператизма, и не озвученный ни матерью, ни нянькой, но очевидный с детства, и потому принятый за правило, стыд, если кому-то приходилось даже видеть его тело. Вообще, относился этот стыд к любому голому телу, но в особенности, к этой, мужской, части.
А если еще вспомнить ругательства талигской солдатни, куда более живописные, чем откровения отца Маттео с отрывками из Эсператии, да шепотки прислуги меж собой, то Ричард и вовсе думал, будто унизительней такого ничего и быть не может. То есть совсем. Отдаться было легче.
Но Рокэ это делал, получая, кажется, удовольствие. В ответ на его лепет, на изумление и стыд, на детское: "не надо" - только смеялся: "разве неприятно?" А объяснения, почему нет, кончались, разбившись о простое: "ты красив".
Красив. Так просто. Там. Спустя полтора года Ричард уже это прекрасно понимал. Действительно, красиво - эта сила, в покое или же в готовности, мужское естество, то, что служило с женщиной - для зачатия потомства, с мужчиной - чтобы взять, подмять и подчинить. Власть, сила, щедрость... С Рокэ так и было.
Ричард любовно и немного предвкушающе потерся щекой и носом. Чтобы не спешить, отвлекся на внутреннюю сторону раскрытых бедер, мягкую, несмотря на целые дни, порою проводимые в седле, жаркую кожу. Поцеловал и обласкал все, до чего мог дотянуться, точно зная, сколько Рокэ протерпит. Алва позволял играться, изучать, так начиналось, так он когда-то юношу и приучал. В первый раз было стыдно, второй всего лишь неудобно, а потом... он знал, что выучился хорошо, что только этим порой может заставить Алву потеряться в собственных ощущениях.
Дик улыбнулся и лизнул уже вполне твердую плоть. Просто на пробу, только Рокэ все равно тихо ругнулся.
Cолоно...
Рот Ричарда действительно очень чувствительный, и целовать ему порой важней, чем что-либо другое. Он прикрывает глаза, сосредоточенно меняя ритм и способ дыхания, и силясь отодвинуть на задний план собственное тяжелое желание. Потом все будет как обычно - его стоны, его беспомощность и забытье, но не сейчас.
Алва шутил, что хоронить такую чувственность во льдах Надора - преступление, и даже предлагал любовнику составить соперничество чудной Марианне. Ричард на это оскорбился, но, как и всегда Рокэ сумел унять его обиду, сведя к страсти. Как у него это все время получалось, Дик не знал.
Он коротко, тихо смеется, вспоминая, не отрываясь, впрочем, от занятия. Бедра Рокэ, дрогнув, несильно подаются вверх. Вибрация звука его всегда неплохо пробирала.
Сейчас Ричард не чувствует себя неопытным мальчишкой.
Нет. Отнюдь.
***
Сердце колотится почти у горла, липнут к мокрой коже тонкие простыни - Рокэ предпочитает лен, но это комната оруженосца, а оруженосца давно тошнит от нищеты и простоты, так что ему - батист рубашек, пену кружев, стальные перья и хрусталь бокалов. Дикон не замечает даже, полагая, что в доме Ворона такая роскошь и излишество царят повсюду...
Росио смеется без голоса, пытаясь успокоить, наконец, дыхание. На мокрый лоб опускается ладонь, чужие пальцы отводят волосы от глаз, потом он чувствует горячее дыхание и целомудренный поцелуй в лоб... Открывать глаз не хочется, ни этого, ни думать, ни опять разыгрывать первого соблазнителя в Талиге.
Под веками внезапно вспыхивает образ - чистое утро, желтый свет в окно, Дикон с пером, марающий в попытках сваять сонет, тончайшую бумагу. Чуть золотятся волосы, трепещут на сквозняке кончики мягких локонов, щекочут его шею - окно открыто, ветер еще свеж. Рокэ неслышно приближается и, ловко выхватив у него из-под пера бумагу, начинает нараспев зачитывать особенно очаровательные строки. В его устах несчастный подражатель Дидериха становится верным учеником Барботты, и мальчишка, заливаясь яркой краской, забы субординацию и прочие манеры, вскакивает со стула, тянется к листочку, силится выхватить его, а Рокэ по-ребячески вскидывает длинную руку вверх, машет сонетом, словно флагом: юноша, но вы же адресовали это, кажется, Ее Величеству? Извольте, я непременно заучу и зачитаю... юноша смотрит с ужасом, обидой и таким гневом, что, кровь быстрее течет в жилах. Мы мало с вами в тренировках уделяем рукопашной, не так ли, Ричард? Можешь - отними!
Алва потягивается под теплыми руками молодого любовника, вспоминает, как бессовестно поддавался, с веселым удовольствием ощущая неловкую силу широких шершавых ладоней - пальцы у Дика длинные и тонкие, но вот в ладонях есть нечто почти крестьянское - такими хорошо сжимать тяжелый меч и вести плуг, такими хорошо оглаживать коней и стискивать запястья пленным - одной ладонью оба, а другой рукой яростно комкать не повинную в чудачествах двух герцогов бумагу. А съесть? - насмешничал Ворон и Ричард сжимал его руки сильнее, взглядывал в глаза... и вдруг отшатывался, наконец, осознавая абсурдность этой драки.
Рокэ понимает, что на сей раз не поддается - просто уступает. И хочет вновь почувствовать неловкую, но странным образом какую-то надежную хватку мальчишеских ладоней. Здесь. Сейчас.
Только отдышится... Росио беспричинно, как-то просто радостно смеется и ловит вновь склонившегося к нему Окделла в короткий поцелуй, который тут же повторяется - и снова, а после этого еще - долгая жадная, шутливая игра: поймать, схватить губами, а потом быстро, словно соревнуясь, кто быстрее - отпустить. Этой цепочки поцелуев слишком мало, и воздуха не больше, и только не определиться, что нужнее...
Рокэ расслабленно, почти по-женски обнимает разгоряченного любовника за плечи, смеется, позволяя разукрасить белую шею метками, смеется, ощущая, как на коже бедер и живота стынут дорожки влаги - Ричард возбужден уже донельзя.
Где-то внутри глухо пытается ворочается обычный зверь, требующий подмять мальчишку, но у Рокэ на сей раз несколько иные планы. Игра в небрежное "попробуй, мальчик", отдает пошлостью всеядных куртизанок куда сильней легко раздвинутых коленей. Бери все, что сумеешь, отдавай, что пожелаешь. К кошкам Первого Маршала и соберано Алву - ты не Рокэ хочешь, а сумасбродного, доверчивого Росио, которого я сам уже почти не помню. Но помню, что он не боится принимать.
- Открой глаза.
Огонь свечей танцует на камине, искажая лицо Ричарда. Вечно хмурые брови снова сведены, складки у рта стали казаться глубже.
Росио не думает, что Дикон кажется сейчас его ровесником - зачем думать в такой момет? Росио просто смотрит снизу вверх на равного. Какая мелочь, право - восемь лет и Рокэ Алва медленно начнет уже слабеть, а Ричард Окделл - становиться на ноги. Во многом Дик уже его сильней.
- Такой красивый, - выдыхает Окделл ему на ухо, с собственнической медлительностью гладя по согнутому колену, потом по бедрам и груди.
- Росио, - выдыхает Ричард ему в губы, ловит его взгляд.
На секунду замолкает зверь, вылетают прочь осколки мыслей. Рокэ кажется, будто он пронизан этим человеком, этим серым взглядом и глуховатым голосом, и пробирает кожу сладкой тревогой.
Ричард большим пальцем проводит по его губам, Рокэ, устав от недостатка ощущений и предвкушения, затягивает его в рот, затем другие, ласкает языком и выпускает, когда на смену им приходят губы Дика - и этот поцелуй уже не короток, не легок, как на легки прикосновения ко входу. Ричард спешит, он не щадит, и это хорошо.
Боль заставляет опьянеть еще сильнее и доставляет удовольствие, покуда мышцы не схватывает первой легкой судорогой.
- Ричард...
Дикон приподнимается над ним и входит, плавно и быстро, мальчик его знает, и понимает, что он не захочет долго ждать. Боль словно нож резка, но легче, чем ждал Рокэ, только на лбу зачем-то выступает холодная испарина. Дик шепчет что-то вроде "прости", хотя не виноват, даже о масле, похоже, не забыл, и только интересно, когда - Ворон, немало, очевидно, упустил за поцелуями и мыслями о вечном. Они дрожат, и Росио не хочет чтобы мальчишка снова торопился - почему-то ему почти тревожно, словно это он здесь неопытная жертва соблазнения. Хотя...
- Возможно, юноша, вам будет интересно знать... - смешливо шепчет он.
- Я понял, - задыхающийся смех и поцелуй в висок.
- Моя неопытность настолько очевидна? - приподнимает в темноте бровь Рокэ.
За разговором тело отпускает, и юноша, удачно подгадав момент, делает первое движение. Приятно. Просто из-за того, что это Дикон, из-за того что его сероглазый мальчик сейчас одно с ним - даже больше, чем обычно.
Тяжесть тела мальчишки, жар дыхания, чувство одновременно власти и уязвимости.
Ричард слегка меняет угол, потом тянется вниз, ласкает Рокэ и тот со свистом втягивает воздух, Дикон глубоко коротко стонет, другой рукой снимая руку Алвы со своего крестца - теперь уже нашли, теперь не нужно, - и прижимает за запястье к простыням. Его голос срывается, противореча точности размеренных движений:
- Скорее ваша гордость, монсеньор.
***
Рокэ не любит однообразия, так что лучше быть изобретательным. Дик то сжимает губы и надавливает языком, то лишь легонько дразнит, выпуская его полностью. Руки нет силы оторвать от его тела, они как будто приросли к горячей коже. Пальцы сжимают его там, где Дик не можешь ласкать ртом, касаются мошонки, гладят ягодицы, бедра и живот. Перед глазами то и дело возникает марево, собственное возбуждение почти невыносимо, но Ричард не может даже опустить руку и как-то удовлетворить его - не может, пока Рокэ смотрит, приподнимаясь на локте, смотрит, щурясь и неосознанно облизывая губы, шепчет что-то на кэналлийском, тяжело и часто дышит, время от времени сгребая в горсти волосы юноши. Взгляд эра держит и не отпускает, а когда Алва, не выдерживая, стонет и запрокидывает голову - нет силы отвести глаз от зрелища, не хватает смелости ослабить контроль над этим гибким телом.
Ричард, бросив ухищрения, стремится теперь принимать Рокэ так глубоко, как можно, задает жесткий, быстрый ритм, удерживая бедра эра, наслаждаясь сам тем, что доставляет наслаждение. Под белой кожей Алвы проступает рельеф мускулов, все тело медленно изгибается, словно в каком-то диком танце, Дикону самому хочется застонать или захныкать - не то от ставшей болезненной тяжести у него в паху, не то всего лишь от восторга.
Кружится голова от запаха и вкуса.
Рокэ. Рокэ. Росио.
Он отрывается от тела эра на мгновение, выпутывает его пальцы из своих волос, сжимает руку Алвы. Собственная жажда становится невыносимой, хочется дать еще больше, чем уже дал, и Ричард знает способ. Рокэ не откажет: он делал это сам, и, в сущности, он раньше позволял Дику такое, ну а сейчас просто не сможет отказать. Слишком интимная ласка - возможно, только Рокэ даже слово «стыдливость» никогда не произносит. А Окделл хочет, чтобы Алва закричал.
Власть это страсть хуже и больше простой похоти...
Дело мгновения просунуть свернутое одеяло под бедра Рокэ и поспешно - прежде чем он почувствует, что пауза затягивается - склониться, и лизнуть полоску кожи за мошонкой, а потом и вовсе почти раскрытое сейчас местечко...
Рокэ вскрикивает негромко и коротко, Дику слышится в этом вскрике что-то птичье. Алва сжимает его пальцы:
- Ричард.
А Ричард уже знает, что теперь не успокоится, пока не сделает этого человека полностью своим.
Горчащий вкус, прерывистые стоны, Рокэ не сдерживается, доверившись ему, и это знание сводит с ума. Каким-то шестым чувством поняв, что все вот-вот закончится, он успевает приподняться и вернуться к члену Рокэ, жадно заглатывая и лаская до тех пор, пока не чувствует во рту терпкое семя.
Алва, крупно дрожа, падает на постель. Дик пытается припомнить, получалось ли до сих пор добиться от него такой реакции, но мысли путаются, а прежние ночи теряют цвет и яркость рядом с сегодняшней. Не важно. Все равно.
Юноша через силу поднимается, находит почти наощупь столик у кровати, таз и кувшин, плещет холодной водой себе в лицо, пока перед глазами чуть не рассеивается мутная дымка. Дик не обращает внимания на вожделение - Рокэ Алва не зря считается первым любовником Талига, долго дожидаться оруженосцу не придется. Но безумно хочется прикоснуться к нему снова, терпеливость не входит в перечень достоинств герцога Окделла.
Дик смачивает полотенце, извлекает из ящика флакон с морисским маслом и возвращается обратно на постель. Глаза Росио закрыты, ко лбу прилипли тоненькие пряди черных волос. Дикон отводит их, одновременно полотенцем стирая с Рокэ пот и семя - у монсеньора самого в привычке так вот заботится о Ричарде, и Ричард быстро понял, что это прежде всего повод продлить ласки. Дикон склоняется и прижимается губами между его бровей и Рокэ улыбается углами узкого рта. Он выглядит опасным даже сейчас - расслабленный, спокойный. Ричард обводит с неуверенной улыбкой мышцы груди и пару тонких шрамов на боку. Спина выглядит хуже, Дикон помнит, как спрашивал, как, неужели Первый Маршал Талига показал спину врагу. Они тогда почти дрались в постели. Но вся полушутливая борьба закончилась в одно мгновение железной рукой на его горле и короткой злой усмешкой: "Любимой, юноша, а не врагу. С тех пор и не держу их".
Ричард склоняется к нему, пытается поймать губами черные дрожащие ресницы. Постель стала странным образом местом многих горьких откровений, близость невольно заставляет доверять.
Хотя никто из них не говорит, что любит. Алва смеется, что в любовь не верит - и не лжет, должно быть. А Дик просто не смеет этого сказать.
Рокэ дышит еще неровно, но уже смеется, уже играет со своим мальчишкой - ловит, не открывая глаз, наощупь, его губы, отпускает, снова ловит, слегка прикусывая, отпускает вновь. Дик принимает правила игры, хотя этого мало, ужасно мало. Дикон нависает над ним, впивается губами в шею - пусть на коже уже довольно синяков, Ричарду нужно присвоить его раз и навсегда. Рокэ откидывает голову, смеется, шепчет что-то беззвучно, прижимает его к себе и позволяет тереться о себя ноющим членом. Ричард еще тянет, его тревожат эти сомкнутые веки - что ты скрываешь от меня?
- Открой глаза.
Росио подчиняется. В потемках он кажется и впрямь закатной тварью: огромные глаза, как два провала, и все равно мерещится по кромкам расширенных зрачков невероятная, слишком глубокая для человека синева.
Лицо красиво дикой красотой и завораживает не совершенством линий, а какой-то скрытой в них силой, и обычно четкий контур узкого рта сейчас чуть смутен и притягивает так, что сопротивляться...
Ричард порывисто склоняется, легко прикусывает узкую, почти отсутствующую мягкую мочку:
- Ты красивый.
Можно подумать, Алва этого не знает, но здесь иное: "Ты красивый для меня".
Дикон сжимает крепкое колено, встречается губами с Рокэ, замирает:
- Росио...
Росио дышит сдержанно и тихо, Дик чувствует биенье сердца под рукой, в глазах у Рокэ странное выражение, похожее на страх или на просьбу, Ричард внезапно забывает, как дышать.
"Мой". Мой.
Размытый контур губ тянет к себе, и Окделл легко касается их. Росио послушно приоткрывает рот и увлажняет пальцы, не сводя с юноши ожидающего взгляда. Ричарду кажется, что у него в руках кто-то другой сейчас или кто-то другой был прежде. Человек перед ним выглядит так, будто он вне возраста и пола, титулов и званий. Ричард берет его на пальцы, отвлекая поцелуем. Сознание раскалывается на части, Ричард изнывает от вожделения и в то же время отвлеченно припоминает сказки о Джастине и некоторые оброненные эром намеренно и невзначай слова. Делал с ним кто-нибудь - так? Верно, Рокэ пробовал – но так ли?
Рокэ как-то рассеянно сжимает его плечи, гладит спину, Дик утверждает свое право поцелуем, глубоким, жестким, в ритме движения собственных пальцев - и Ворон тоже начинает дышать в такт.
Ласточка, Ворон, Рокэ, Росио - не важно. Неповторимый, невозможный… Он начинает дрожать, захлёбывается коротким вздохом, шепчет имя, ты кожей чувствуешь жадность и напряжение.
- Да, так...
Он выгибается под Диком, тот удерживает крик. Узко и жарко, в ушах грохочет пульс, он прижимает Росио к себе - под плечи, под колено, так хорошо, прости, я знаю, это тяжело, прости, я помню, когда медленней - больнее. Не слышит ничего, а надо, Рокэ, кажется, что-то говорит, и Ричард, не разбирая, не слыша слов, не слыша собственного голоса, но слыша его тело, боль, напряжение и страх - не Рокэ, а Росио, который получал удары в спину - пытается хоть как-нибудь утешить, хоть как-то успокоить, шепчет:
- Понял... - я понимаю, я не сделаю больней.
Смеется, чувствуя, как расслабляется любовник, целует наугад, и замирает, наслаждаясь.
Алва. Рокэ. Ты в нем. Теперь он твой.
- Моя неопытность настолько очевидна? - ты почти видишь его выражение лица, хоть и прижался лбом к его виску.
Слух наконец вернулся, память вдруг четко и ясно возвращает все нерасслышанное.
Что первый у него вот так, ты знаешь. Представить Рокэ под другим не получилось. Ты знал бы, если б он кого-нибудь любил, а просто так он не отдастся, слишком гордый.
Хватка эра у него на плече ослабевает, и Ричард отстраняется, на пробу легко толкается вперед, закусывая губы. Рокэ слишком спокоен, Дику слишком хорошо, но еще рано... Ричард не успевает ни о чем подумать, как они уже находят нужный угол. На плечо теперь закинуто колено, его так сладко целовать, рука мужчины без нажима гладит ложбинку между ягодиц и направляет движения любовника, но Дик довольно быстро убирает эту руку. Расслабься, я все сделаю, лежи.
Держаться трудно, долго он не сможет, но Рокэ чутко отвечает на любое прикосновение, вздрагивает, что-то негромко говорит на кэналлийском, ловит губами пряди волос Ричарда, как это когда-то делал - вероятно, сейчас об этом вспоминают они оба - сам Дик.
Потом и эти мысли исчезают, и приходят тихие и какие-то мучительные стоны. Рокэ беспомощно вцепляется в мальчишку, а Ричард заполошно что-то шепчет. Он сам не знает, что несет, твердит, что любит, выдыхает какие-то безумно глупые слова, вроде "родной", Ричард не слышит себя, не запоминает, да неважно. Слова лишь способ удержатся на краю, слушая стоны Рокэ и ловя его дыхание.
Пытаясь отдалить момент, юноша хочет чуть отстраниться, лечь иначе... но какое там – когда эр сдавленно рычит и хрипло требует еще.
- Слушаюсь монсеньера, - выдыхает он на ухо Первому Маршалу с ликующим смешком.
А после Ричард уже ничего не помнит, кроме движения и жара, кроме быстрых неловких поцелуев, хриплого голоса и шрамов под губами.
***
Рокэ спит тихо. Ричард в полудреме лежит до самого рассвета, прижимая к себе его ладонь. Наутро, верно, все будет как и раньше. Рокэ старше, сильней, умнее. Никуда не делись ни Оллары, ни Люди Чести. Дикон вспоминает, как без задней мысли однажды пожелал получить звание Первого Маршала за Алвой. Сколько должно пройти столетий, чтобы Ричард Окделл сравнялся с Рокэ Алвой?
Он стареет, говорил Оскар. Дрова в камине прогорели, оплыли на каминной полке огарки четырех больших свечей. Окделл в темноте улыбается. Сегодня Росио выглядел если не мальчишкой, то существом, не знающим о возрасте. Улыбка сходит с губ Ричарда.
Мне ничего не надо, только быть с тобой.
Дикон несмело тянет руку, осторожно гладит жесткие волосы. Не надо. Не надо ничего. Только останься таким же навсегда. Только останься со мной. Я сделаю все, докажу, что я достоин. Только позволь мне быть рядом с тобой.
***
У Рокэ Алвы много дел назавтра. Стоило бы встать затемно, но не хочется так просто оставлять мальчишку, а вот Ричард все не уймется. Впрочем, в восемнадцать это неудивительно. Рокэ утром необходимо ехать в казначейство и в казармы. Еще опять будет ждать Катарина... К кошкам Катарину. От Варзова должен прибыть на днях гонец, утром спросить Хуана, не было ли прежде. Катарина... Пора заканчивать, Ее Величество сумеет найти любовника, а прикасаться к ней, чтобы оруженосец вечером пытался прятаться от него обиженным щенком...
Оруженосец осторожно шевелится, касается волос. Росио хочется хмыкнуть, но он сгребает юношу поближе и уютно утыкается лицом в горячее, пахнущее морисским миндалем плечо.
Тянет чувство не сделанного, а точней, не сказанного. Глупость, конечно, но и он еще не стар, чтоб разучиться делать эти глупости.
- Неужто вы всю ночь намеренны вздыхать? Попробуйте заснуть, - задумчиво трется о твердое плечо мальчишки лбом и добавляет, - я люблю вас, юноша.
Дик замирает. Обнимает. Прижимается.
И оба засыпают. Быстро и без снов. |