- Налейте мне вина, - говорит эр.
Ты слушаешься и освобождаешь темную, ароматную влагу из плена бутылок. Руки слегка дрожат, и страшно, что он может заметить. Вечер удушлив, только у фонтана было тяжелей.
- Так что же все-таки произошло? - говорит Алва.
Ты почему-то вспоминаешь Оноре. Ты почему-то говоришь о нем, и Рокэ лениво поднимает бровь:
- Он завещал вам что-то особенное? Вероятно, объявил вам волю Создателя или просил позаботиться о спасении моей грешной души? Признаться, я не вижу связи между вашим новопреставленным святым и этой безделушкой, которую вы вертите. Кстати, запомните, благородные молодые люди держат руки спокойными. Прекратите крутить кольцо, это выглядит словно грубая провокация.
- Что?
- Провокация, Ричард. Так куртизанки соблазняют кавалеров.
Ленивая улыбка кэналлийца заставляет дыхание на миг прерваться:
- Вы... Вы!..
- Заинтригован, следует признать, - маршал смеется, жмурится как кошка, потягивается всем телом в своем кресле. Ричард заворожено смотрит на закинутые за голову и сжавшие высокую спинку руки, на плавно изгибающуюся спину, на вытянутые и приподнятые над полом длинные, сильные ноги.
- Правильно смотрите, юноша, а теперь потрудитесь запомнить - провоцировать тоже нужно изящно. Пожалуй, я сегодня преподам вам несколько лишних уроков и надеюсь, вы не воспользуетесь ими.
- Почему? - голос звучит внезапно хрипло, в горле пересохло.
Он смотрит на тебя, а ты не можешь оторвать взгляд от темно-синих глаз.
- Однажды я сказал, что рад, когда вы начали спрашивать прямо и избавили меня от ваших домыслов, дикая степень извращенности которых объяснялась лишь неприличной в вашем возрасте наивностью - и вашим окружением, возможно. Но вы привыкли, начали изрядно злоупотреблять той легкостью, с которой получали от меня ответы, и внезапно стали столь утомительны, можно сказать - скучны...
Ты вздрагиваешь и сжимаешь зубы. Он же шутит... Жестоко шутит как всегда...
- Вы шутите?
- А я когда-нибудь шучу?
- Все время...
- Правда? - Алва улыбается насмешливо.
Не смотрит на тебя, тонкие пальцы чутко ласкают дерево узкого подлокотника. Ты пробуешь сглотнуть.
Скучен? И это благодарность за... за верность?
- Прежде ваши фантазии интриговали меня - право, всем известно, насколько извращен мой вкус. Я попытался выучить вас пользоваться возможностями столь буйного воображения, но фехтование - и то вам удается лучше. А мое мнение о ваших дарованиях в военных областях для вас не тайна.
Ты изо всех сил пробуешь найти в его словах намек или подсказку, но ничего не понимаешь. Неужели, нужен был только чтобы проследить за Людьми Чести? И вот, сейчас, когда ты предал их, тут же стал "утомителен и скучен"? Ты дрожишь.
- Зачем вы говорите это все?
- Зачем? Вы не желаете подумать сами? Что ж, скажу вам, если вы так настаиваете: ты надоел мне. Услышал, что хотел? Что ждал, возможно?
Узкая кисть его делает быстрое и плавное движение в сгущающемся воздухе, а пальцы сухо прищелкивают: ты попался, Ричард!
Но ты и так знаешь, что ты в ловушке. Не знаешь только лишь - в какой на этот раз. Ладонь расслабленно ложится на колено.
Внезапно молнией вспыхивает новая догадка. Страх ледяной рукой проводит по спине. Ведь даже если скучен - сколько у него скучных союзников, приятелей, любовниц? Зачем он говорит - сейчас, когда еще может тебя использовать? Не потому ли, что скоро станет невозможно?
- Так этот список - правда? - выдыхаешь ты.
Он смотрит на тебя как ызарга, с брезгливым отвращением:
- И вы рассчитываете, что я отвечу откровенно?
- Я верил вам... поверил вам.
- Вы ухватились за новую возможность ни о чем не думать самому, предоставляя это мне, как раньше предоставляли Штанцлеру. Удобно, но не слишком - не рассуждающих солдат у меня армия, и ни один из них не требует, чтобы я спал с ним в доказательство своих намерений.
- Я... требовал?!
- Юноша, умоляю вас, либо добавьте уже этот яд в вино, либо оставьте наконец, многострадальное кольцо - я же сказал, при всей любви к открытой провокации, изящества в этом искусстве у вас нет. Ведете себя более прозрачно, чем наши маркитантки, и при этом верите в собственную непорочность... это было забавно до тех пор, пока вы были действительно невинны в определенном смысле, но теперь я не могу больше терпеть вашу манерность.
- Вы издеваетесь надо мной?
- Именно... Довольно! Иди сюда и захвати бокал.
Ты ничего не понимаешь. Ты пробуешь собрать его слова, выбросить лишние, не нужные и злые, сложить оставшиеся в разговор... не можешь. Но его голос звучит низко и внезапно так ласково, как только по ночам, когда он говорит совсем другое. Именно после первой ночи ты ему и поверил окончательно - так, Дикон? Поверил, что он не оставит, не предаст...
И даже после этих слов ты веришь ему, Дикон. А потому, налив вина, идешь к нему, а он, не глядя, тянет руку за бокалом.
Сколько еще будет таких жестоких разговоров? Он учит тебя чувствовать и думать, но эру лень изобретать ради персоны герцога Окделла новые методы, и он поэтому вбивает в тебя разум, соображение и опыт точно так же, как получал их сам. А то, что больно... ты знаешь, ему тоже. Просто... знаешь. Ты уже как-то слишком чувствуешь... его.
У Рокэ темные зрачки, знакомый взгляд. Вино он ставит на все тот же подлокотник, тянет тебя за руку, заставляя склониться к самым искоркам, что пляшут в его внезапно ставших нежными глазах. Целует, осторожно поначалу, а потом - все крепче. Ты, сам не замечая, опускаешься на пол, и вот ты на коленях перед эром.
Да, это то, чему ты научился - чувствовать, слышать его тело, его душу. Конечно, это тяжело, мешает гордость, ведь, как там говорил эр Август? Любит унижать других мужчин? Нет, просто маршал Алва и в постели победитель, а герцог Окделл не желает подчиняться... Зато Дик Окделл хочет быть любимым, хочет кому-то верить и быть нужным, а Рокэ... Рокэ страшно устает от собственных побед. И никому не говорит об этом.
Он ловит твою руку прежде чем ты, зажмурившись под поцелуями, смахнешь вино нечаянным движением, кусает тебя в губы в наказание. Это как будто странная игра - он не дает тебе забыться до конца, а ты все время пробуешь заставить потеряться в твоем восторге и доверии его. Ведь кто-то должен позаботиться о нем, ведь если слишком сильно натянуть, лопнут однажды и стальные струны...
Тянешься к нему.
Когда ты в первый раз сравнил с гитарой своего эра? Ты даже на лютне играешь так себе, но ты и не пытаешься сравниться с гитаристом - это Рокэ играет на твоем покорном теле, он заставляет тебя плакать и стонать, склоняясь к тебе ласково и властно, он насмехается: "спойте мне, герцог", и целует так, что насмешка исполняется как ласковая просьба. Но ты-то не гитара, ты простецкий как твоя лютня, позабытая в Надоре, добротно сделанный нехитрый инструмент, а он - весь воплощение воли и силы, у него каждая жила натянута словно струна - и так устала.
Насмешки забываются, звучание жестоких слов заглушено голосом тела. Рокэ привычен лишь приказывать, но тело его умеет умолять и молит, потому что его хозяин слишком с ним жесток.
Длинная шея - целовать и целовать, и так хочется впиться и оставить багровый знак, но Рокэ посмеется и не закроет его - а ведь надо, надо! Сколько он дней ходил в Варасте с меткой Дика, герцога Окделла, оруженосца, не скрывая, и Савиньяк смеялся, вопрошая, какая козочка спустилась с гор, а Дик едва дышал. Но Алва не сказал, лишь улыбался...
Какие плечи, пальцы - поцелую все, нет, не спешите, эр Рокэ, монсеньор, позвольте мне расцеловать каждый изгиб, каждую вашу просвечивающую сквозь кожу голубую венку, острую косточку запястья и ладони...
Эр смотрит, позволяет, дышит ртом, ты ловишь его вздох, все забывая, целуешь его рот - не оттолкнет.
Руки оглаживают жесткий пресс, пальцы впиваются в напрягшиеся мышцы, потом костяшками проводишь сверху вниз по худым ребрам - сосчитать совсем не трудно. Болезненно, но так вы и хотите... А я от вас уже с ума схожу...
Просунуть руку между спинкой кресла и его телом, гладить спину, приникнуть ближе, обвести губами и языком соленые ключицы, стянуть с него рубаху, побуждая придвинуться чуть ближе к краю кресла и потерять голову, ощутив во рту твердый сосок, чувствуя крепкий, но какой-то нужный запах пота. Он выгибается в твоих руках, как женщина.
Поднимаешь глаза, тянешься ближе, чтобы увидеть его лицо, невольно наваливаясь на него, а его ноги - тебя трясет от понимания - сжимают твои бедра...
Словно во сне ты стискиваешь - сильно, до боли, - его левое колено, целуешь в губы, пробуя избавиться от ослепившей разум дикой похоти... не надо, он только насмешничает, дразнит, он...
Его рот покорен, а его руки на твоих плечах, и он скрещивает лодыжки у тебя за коленями, позволяя вести, словно в танце.
Забыв про все, толкаешься вперед и чувствуешь укус - но руки на плечах не разжимаются, ты продолжаешь двигаться, и Рокэ все крепче обнимает тебя, и вы целуетесь так откровенно и так жадно, что...
Неужели...
Резко вырваться из объятий, не отрывая взгляда, торопливо содрать с него туфли, штаны и белье, пьянея от его хриплого смеха, и - безумно боясь упустить невозможный момент - все же не выдержать. Коснуться, словно в поклонении языческом, губами: подъема узкой ступни; щиколотки; колена - одного, другого; слизать дурманящий соленый вкус с внутренней стороны бедер... Слишком долго, в груди нарастает волнение, робость и страх, ты вскидываешь на него глаза, но по его лицу понять что-либо не возможно, потому ты судорожно вздыхаешь и поднимаешься с пола. Нависаешь над ним, упираясь коленом в сидение кресла, а рукой в спинку, чувствуя себя так словно ты не то что герцог - а король, анакс, Создатель - да кому бы покорился этот невероятный человек?! Этот мужчина...
К губам губами на мгновение, и шепот, короткий невозможный шепот в губы:
- Ты, в самом деле, хочешь... чтобы...
- Нет.
Мир разбивается на части в один миг. Анакс, Создатель? Дуралей, мальчишка! А Рокэ зло хохочет над тобой, крепко схватив за волосы, хохочет и целует тебя в мокрый висок, пока ты прячешь на его плече пылающее от стыда лицо, смеется и ласкает...
- Юноша, вы невероятны! Неужели вы так и будете верить словам? До каких же пор вы будете спрашивать, даже когда услышать правду в ответ почти невероятно? Сколько вы еще с таким упорством будете отказываться думать?
- Ро-о-окэ... Ну пожалуйста, монсеньор, ну не надо уроков сейчас!
Ты задыхаешься от желания, хотя жесткие руки уже не дают ни малейших шансов, но и не можешь не смеяться вместе с ним - от облегчения и разочарования, и сотни других, таких же противоречивых чувств, особенно, когда оказываешься с расстегнутом колете и с совершенно по-дурацки спущенными штанами. Привести себя в чуть более... нормальный, - раз в "пристойный" невозможно - вид, конечно, тебе никто не позволяет.
- А когда еще? Моро я муштровал за сахар, вас за... то, что больше соответствует желаниям подобных вам молодых людей... гм... Чести.
- Что?! м-м-м...
- Вы удивлены? Не стоит, право. Ее величество неоднократно испытала эту простую тактику, а я как полководец, не имею права пренебречь проверенными способами ведения войны.
Ноги уже дрожат, но, если упадешь, то непременно опрокинешь к Леворукому бокал. И - что он говорит о Катари? Там, в кабинете... он сказал - не твое дело, но ты не можешь походя предать ее еще сильнее, нужно возразить!
- Ее величество никогда... ох!
Рокэ не собирается сдавать одним движением захваченных позиций - а вот ты мигом забыл, о чем пытался говорить.
- О, разумеется...
Схватиться хоть за что-то. Ну с чего бы ты взял, вот интересно, будто, "нависая", владеешь ситуацией? Теперь вот старайся удержаться на ногах... Тело окатывает жаркими волнами в ритме движений его рук на твоем теле, внутри твоего тела, разум меркнет, туманится и плавится, а голос Рокэ ласкает также как и пальцы - изнутри.
- ...Ее величеству не позволяет репутация, в то время как моей не повредит...
Он шутит, да? Ох, это хорошо, что шутит...
Грудь распирает от бессмысленного смеха, голос срывается на стоны и на хрипы, серьезность твоя вся куда-то делась, и ты почти смеешься, хоть не оставляет какая-то неясная тревога... Хотя, что тут неясного, легко ли быть спокойным, стоя перед насмешничающим любовником, пока он творит с тобой все, что душе угодно... хотя, да нет, душа-то тут при чем... о чем ты вообще?..
- Таким образом, преимущество оказывается на стороне Олларов, а Раканы и Люди Чести остаются в меньшинстве.
Плывет перед глазами, а в ушах светски-небрежный, ласковый, насмешливый голос герцога Алва.
- Ро-о-окэ!..
- Вы следите за разговором?
- Н-нет...
- Оно и видно.
А как следить? Ты изгибаешься всем телом, отчаянно схватившись за его плечи, дышишь ему в макушку, чувствуешь его дыхание, когда он говорит или смеется, потом он чуть прикусывает твой сосок, ты вскрикиваешь, резко двигаешь бедрами, сладостной судорогой стискивая его пальцы... и вдруг все прекращается.
- Итак, - его рука сжимает твой затылок, другая гладит по бедру, словно собаку, - использовать свою голову по прямому назначению вы, герцог, упорно не желаете.
- О чем вы? - ты плохо слышишь, у тебя шумит в ушах.
- Думать, Ричард, она дана для этого. И рот вам не для того, чтоб задавать дурацкие вопросы, - судя по его взгляду, рот у тебя даже и вообще не предназначен к разговорам.
- Найти ему другое применение, эр Рокэ?
Он сглатывает и победно усмехается:
- Вперед!
Ты все-таки смеешься, опускаясь между его коленей. Угадал! Судорожно дыша, недолго отдыхаешь, вжимаясь в его пах лицом. И начинаешь...
Он убирает твои волосы назад, снова роняет их, оглаживает плечи, дышит все чаще... ты уже умеешь... С ума сойти, несколько месяцев назад ты умер бы, если бы знал, что вскоре будешь делать для своего искренне ненавидимого эра, и что единственным твоим желанием при этом будет не вызов на дуэль, не яд в вино, а - сделать все как можно лучше... да, вот так... Рокэ, пожалуйста, еще, я хочу слышать!.. Он стонет, правда же, так тихо - Рокэ...
А потом ты ждешь, откинувшись на дорогой ковер, пока тебя избавят от одежды и обуви, ты поднимаешь ноги и принимаешь его глубоко в себя. Боль ненадолго позволяет осознать, что именно он говорит...
- Тсс, тихо, потерпи, хороший мой, сейчас пройдет.
Как с Моро...
- Моро? Если б, дурень... Моро себя в обиду не дает... Ты думаешь, легко тебя стегать так?
- Я потерплю...
- Терпи... больнее будет...
- Люблю...
- Молчи, дурак!
Потом ты ничего почти не помнишь, кроме - хорошо.
Бокал вы умудрились уберечь.
- Дай-ка сюда кольцо.
Ленивый и красивый, он растянулся на ковре. На белой коже - розовые вмятинки от ворса. Без сожалений отдавая перстень, поглаживаешь их.
- Смотрите, герцог. Внимательно!
Надев кольцо, он подает тебе бокал.
- Пейте.
Ты делаешь глоток, гораздо больше увлеченный улыбкой на его губах...
- Как вы находите букет?
Ты даже вкуса не можешь вспомнить, так что делаешь второй глоток вина.
- Горчит немного. Странно, разве это "Дурная кровь"? Я думал, "Черная".
- Руку.
Ты даешь руку и получаешь свой перстень на палец. На безымянный.
- Молнию нажми костяшкой другого пальца. Отвлекай внимание второй рукой, тогда не будет видно. Спорить готов, старый ызарг вручил тебе игрушку, ничему не научив. Он не пытался отравить меня, но сделал так, чтобы я именно заметил, как ты пытаешься улучшить мне вино. Ну же, давай!
Ты делаешь, что велено. Действительно, никто бы и не понял, глядя со стороны, что перстень открывается - как и того, что в нем отрава.
Только отравы нет.
- И даже если бы вы умудрились сделать это правильно, сам яд таков, что не заметить его можно, пожалуй, только в шадди, слишком горек. У всех Алва к этой отраве чувства очень... сильные, скажем так.
Горчит? Но... Рокэ?
- Думай, Ричард, думай.
Ты смотришь не него. Он обещал, что будет больно? Тебе больно.
- Зачем?
- Дурацкие вопросы, Ричард.
- Нет! - ты в ужасе закусываешь губы.
Рассудок уже мечется: всего-то два кошкиных глотка, рвотного камня достаточно, чтоб постараться выжить... только - зачем?
Он смотрит на тебя.
"Ты думаешь, легко?"
Словно во сне, ты медленно подносишь пляшущий в руке бокал к губам и делаешь еще один глоток. На самом деле горько.
- Я... не верю. Вы бы... ты не предашь меня!
Он поднимает бровь:
- Вино отравлено.
Ты жмуришься:
- Зачем...
Он забирает у тебя вино. Ты слышишь, как он пьет.
- Рокэ!
Он пьет. Потом резко швыряет хрусталь, все еще полный горечи, в очаг.
- Это еще один урок, Ричард. Последний. Предать вас может даже тот, кто любит вас.
- Любите?
- Я такого не сказал, - глаза смеются.
- Для чего вы пили?
- Вы сделали бы это, если бы решились убить меня. Вы думали об этом?
- Да.
- Это хорошо.
- Рокэ... что теперь делать?
Тебе страшно. Страшно, что он опять солгал, и убивает сейчас тебя, чтобы потом убить всех тех, из списка... страшно своей смерти. И за него - совсем безумно страшно.
- Ложиться спать.
"Он просто не проснется".
- У меня в доме, Дикон, вся еда отравлена мелкими дозами различных известных ядов, так что твое тело уже привычно к ним. И ничего с тобою от этих трех глотков не будет.
- Я убью тебя.
Ты ничего не чувствуешь. В глаза лезет серый туман, ты так устал от его ласки и болезненных уроков.
Тебя гладит по волосам его рука.
- Возможно, - в его голосе улыбка, - попробуйте, когда вернетесь.
- Что? Когда? Откуда?
Слабость обнимает, наконец, всего тебя. Ты утыкаешься в его плечо. Немного страшно, но нет сил думать ни о чем.
- Не знаю, уж куда вас занесет... Ну а сейчас вам надо получше выспаться.
- Не надо...
- Надо. Надо - расстаться, Ричард. Ненавидь меня, если так хочешь. Никому не доверяй, если сумеешь. Провоцируй, убивай, слушай не сказанное... И не забывай. А главное, живи.
- Рокэ...
- Тсс. Скоро Излом, и мне не до тебя. Уж извините, герцог Окделл, вы мне надоели, - он усмехается. - А сейчас спи, Дик, спи. И лучше говори, что отравил. Я дам понять, что так и было, Дикон, получше оболгу тебя.
- Не надо. Я... я люблю вас.
- Тише, Ричард. Поздно.
Ты едешь в Агарис. Ты хочешь выть. У тебя золото, оружие и Сона. В шкатулке были едкие напутствия, кольцо и твой кинжал. Ты знаешь, впереди будет еще немало злых уроков. Ты никому не будешь верить, будешь убивать, и будешь предавать тех, кого любишь. И в этом будешь верен эру - до Излома...
И кажется, что ты до сих пор спишь. |