Ричард раскидывает руки, жмурясь под лучами закатного теплого солнца, и блаженно протягивается на жесткой почве, на пружинистом, душистом ковре из верещатника. Он улыбается. Земля в месяце Летних Молний быстро остывает, а ласковое солнце словно гладит теплой ладонью, заливая пустошь, небо, и волосы Окделла жидким янтарем. Охваченный редким, почти уже забытым чувством покоя, счастья, Ричард тихонько начинает напевать подрагивающим от радости голосом песенку, балладу, знакомую из сладких детских лет:
Из вереска напиток забыт давным-давно,
А был он слаще меда, пьянее чем вино...
Из вереска напиток забыт давным-давно...
- Забавно, никогда не слышал ваших песен. - Рокэ бредет неторопливо, по колено в пылающим закатным солнцем медоносе. Ричард не видит - представляет это.
- Было... в Сагранне, монсеньер. Я подпевал вам, помните, кто-то попросил вас прекратить? Песня будила к жизни скалы...
- Нет, не помню, - Рокэ небрежно избавляется от рваного дорожного плаща, сбрасывает колет - Дик слышит звук глухо обрушившихся на кустарничек вещей - и тоже падает, с размаху, как мальчишка, где-то с той стороны, куда сейчас обращена макушка Дикона. Он все, конечно, помнит.
- А что, в Надоре на самом деле был этот напиток?
Дик улыбается, почти смеется:
- Я не знаю. Какая разница, песня красивая...
- Ну да...
В котлах его варили и пили всей семьей
Когда-то надореи в стране, что за Скалой...
В стране, что за Скалой...
- Вы оживаете, похоже, юноша.
- Пожалуй... Вы тоже, эр. Знаете, я скучал немного...
- Правда?
- По Варасте.
- Скучать - глупейшее занятье.
- Это да...
Пришел король великий, безжалостный к врагам.
Теснил он детей Лита к скалистым берегам...
Теснил потомков Лита...
Рокэ срывает ближайшую душистую метелочку и начинает ей оглаживать лицо грозящего уснуть оружносца. Бывшего, но кому какое дело:
- И ничего похожего на этот напиток, значит, не варили, герцог, на вашей родине?
- Когда я был ребенком, в замке водилась медовуха, в том числе и вересковая, на травах... Но потом матушка запретила. Это грех перед Создателем - язычество и пьянство.
- Печальная история. У вас на самом деле есть причины ненавидеть вашего монсеньора...
- Вы смеетесь, да?..
На вереском поле, на поле боевом
Лежал живой на мертвом, а мертвый на живом.
На вереске моем...
Алва склоняется и аккуратно мажет сухими, чуть шершавыми губами по гладкому лбу Ричарда. Потом подтягивается и трется своим носом о нос надорца. Юноша внезапно зажмуривается гораздо крепче, чем доселе, губы сжимаются, улыбка пропадает и ясно - ему хочется рыдать.
Лето в стране настало, вереск опять цветет,
Но некому готовить вересковый мед.
Мой вересковый мед...
Дик открывает потемневшие глаза и встречается с синим невероятным взглядом:
- Почему вы не презираете меня? Или вы презираете?
- Ну, герцог, вы в самом деле оживаете, коль скоро вернулись к прежнему своему беспорядку в мыслях.
Алва снова подтягивается и очень коротко целует сомкнутыми губами рот мальчишки. Ричард весь замирает, но не протестует, ошеломленно, но уже спокойно размышляя, что в его жизни это самый лучший поцелуй. Кто его целовал, если припомнить? Матушка старалась воспитывать наследника сурово, сестер на ласку тоже не поощряла, и остается только... Марианна? Об этом даже вспоминать не стоит.
Герцог Окделл садится и совсем по-детски касается таким же жестким ртом щеки своего эра. В его жизни это еще и самый братский поцелуй.
- Мы с Карлосом мирились так, бывало, - припоминает Рокэ. - Мир?
- Да, эр.
- Отлично. Целый мир...
Король по склону едет на вороном коне,
И ласточки щебечут в небесной синевее.
Чернеют в синеве...
- Мир... Мир спасен? Ведь правда?
- Юноша, вы слишком пылки в своих определениях. Мы только сдержали наступление раттонов. Что будет с миром - знает только он.
Глядит король понуро и думает: "Кругом
Цветет медовый вереск, а меда мы не пьем"...
Нет, мёда мы не пьем...
Солнце становится совсем уж алым, красит их кожу и одежду, дол и пустошь. Кажется, все ввержено в кровь и жар Заката, и Ричарду становится внезапно немного страшно:
- Такова была Этерна?
Рокэ вздыхает:
- ну откуда же мне знать?
Но вот его вассалы заметили двоих -
Последних медоваров, оставшихся в живых.
На страже мест родных...
- Вы снились мне, - неловко признается, как будто в чем-нибудь постыдном герцог Окделл, - в красной рубахе и в Закате, на вершине той самой башни...
- Снился я не одному тебе... не плохо, что ты здесь. Именно ты.
Ричард огляывается, почти себе не веря. Может ли быть, что Ворон... он боится?
- Пора идти?
- Да. Нам пора идти.
Так и взошли на скалы, щурясь на алый свет, -
Воин, хлебнувший славы, и юноша звонких лет.
Слаще напитка нет...
Башня - усталая и вечная - встречает их черным камнем. На ее вершине сидит, любуясь удивительным закатом Одинокий.
Сидел король великий не шевелясь в седле,
Надорцы рядом тихо стояли на земле.
Измученной земле...
- Новая башня - это хорошо, - спокойно сообщает он, даже не глядя на подошедших к нему, - и неплохо, что в Надоре. Проклятые места хорошо держат древнюю магию. Вараста и Надор теперь будут хранить всю Кэртиану.
- Это похоже на одну из башен замка... ну, то есть...
- Это он и есть. Осколок рухнувшего замка превратился в стража земли...
- Как и осколок человека - в стража Заката!
Гневно король промолвил: - Пытка обоих ждет,
Если не скажете, кто вы, и как вы готовите мед!
Выходцам на Башни нет хода, но у безнадежно упустившей законную добычу Циллы власть иная. Люцилла Арамона наконец-то избавилась от облика противной маленькой девочки - теперь она красива, как анаксэа из гальтарской сказки - то-то бы удивилась, поглядев, Луиза - впрочем, о Луизе Цилла и не вспоминает. Ее зловеще-синие глаза впиваются в герцога Алву:
- Что, увел? Увел моего рыцаря, и отнял короля, и сам ушел от меня. Почему, ты же мечтал?! Ты же всю жизнь мечтал о девочке в окошке!
Двое молчали сурово, стоя у края скалы.
По вересковому полю ветер не гнал волны.
Рокэ даже не смотрит на нее и Королева делает шаг назад, а после исчезает. Дикон чуть вздрагивает - она ему кажется похожей на Катарину Оллар...
- Потерпите, - машет рукой в поддержку Одинокий, - скоро будет гораздо легче. Это не Этерна, и все-таки, любой Закат, в конце-концов - отблеск Этерны. Потому в любом мире Закаты прекрасно помогают забывать.
Но воина голос раздался: - Слушай меня, король,
Поговорить с тобою как с братом брат позволь.
Рокэ сжимает плечо юноши. У Дика иного пути нет, иначе смерть - самая мерзкая из разновидностей. У Рокэ выбор велик - Закат или же трон. Он выбирает, наконец, свободу.
Мы не страшимся смерти, дорог нам край родной
Если я выдам тайну - Надора храни покой.
- Не помню, чем кончалась эта песня. Все умерли, конечно, полагаю? - Рокэ взглянул на юношу, но Ричард внезапно улыбается:
- Эр Рокэ, песня старинная, так что и вариантов много. В одном из них, сложившемся, наверное, при генерале Льюисе, владеющие тайной ради нее прощают короля.
Алва небрежно хмыкает. Прощение, это не то, что он готов искать.
Тот, чьей мы клятве поверим, край наш пускай бережет
Научат вас надореи готовить старинный мед.
- И наступает мир, - говорит Ричард и неожиданно бодает лбом его плечо, словно теленок.
- Литтен - литтен и есть, - с какой-то радостью бормочет Одинокий. - Ну или кошка. Или кошка и литтен...
Ушедшим горячей кровью король тогда клятву дал
И ветер унес с собою слово от этих скал.
Закат охватывает Башню и людей. Когда над башней разливается надорская темная ночь и вспыхивает Дейне, Стражей на Башне нет. И пахнет медом.
Вереск шумит над нами, в сердце моем поёт
Моя святая тайна, мой вересковый мед.
Наш вересковый мёд. |