Где-то далеко отзвонил колокол.
Олаф Кальдмеер, некогда адмирал цур зее, а ныне – приговорённый к смерти узник, поднял голову. Шесть часов – значит, спал он от силы пару часов. А то и меньше, но теперь это было уже не важно. В Закате будет абсолютно безразлично, выспался новоприбывший или нет.
До казни оставалось три часа.
Дверь камеры отворилась с противным скрипом несмазанных петель, впуская монаха с эмблемой Ордена Славы на груди.
- Я брат Стефан, - сообщил он. – Полагаю, вы захотите исповедаться перед смертью?
Голос показался знакомым, хотя его явно старались изменить, говоря тихо и низко.
- Захочу, - Кальдмеер сел, машинально тронул шрам и попытался заглянуть под капюшон монаха – тщетно. – Хотя моя исповедь может показаться вам скучной. Я ни в чём не раскаиваюсь.
- И вам совсем не хочется облегчить душу?
Олаф глянул на дверь – закрыта. Это исповедь, а тайну исповеди монах разгласить не может. Если, конечно, он настоящий монах, а не ряженый. Но в любом случае, под дверью можно и подслушать.
- Хочется, но к Создателю это имеет мало отношения, - Олаф ещё раз посмотрел на монаха и не выдержал: - Снимите, пожалуйста, капюшон.
- Это невозможно, - сообщил тот, спровоцировав экс-адмирала на далёкое от спасения души размышление о том, не прибит ли капюшон гвоздями.
- Тогда, как я уже говорил, мне не в чем каяться.
- И вас ничто не волнует? – монах понизил голос. – Например, то, что казнь перенесли, и теперь вы умрёте на четыре дня раньше?
- Полагаю, на то были причины. Дата смерти меня не очень волнует.
- Пошли слухи, - монах прошёлся взад-вперёд по тесной камере. В его походке тоже было что-то знакомое, только Ледяной не мог вспомнить, - что вас попытаются освободить. Возможно, ваш адъютант, фок Фельсенбург. Казнь перенесли, чтобы не дать заговорщикам времени подготовиться... Вам всё ещё всё равно, когда умирать?
Кальдмеер снова тревожно оглянулся на дверь, потом на монаха. Серая хламида скрывала фигуру, капюшон – лицо, а голос и манеру говорить можно изменить, если постараться. Получалась безликая фигура в сером.
- Кто вы?
- Брат Стефан.
- Это мне ни о чём не говорит. Кто вы?
- Тс-с! – монах поднёс палец к губам, рука утонула в тени капюшона. – Одну секунду, господин адмирал, только, прошу вас, тихо...
Он быстро сдёрнул с головы серую ткань. Олаф едва не вскрикнул, увидев до боли знакомое лицо, но сдержался. Юноша улыбнулся и собирался снова накинуть капюшон, но не успел – дверь распахнулась.
Грянул выстрел, и «монах», замерев на мгновение, тяжело рухнул на пол. В дверях стоял кто-то с пистолетом в руке.
Не задумываясь ни на секунду, Кальдмеер вскочил и бросился к Руппи, лежавшему без движения с широко распахнутыми глазами. Но тут земля неожиданно накренилась и ушла из-под ног. Мир взорвался сотнями разноцветных искр – и погас.
Приходить в себя было неприятно: голова раскалывалась, а ещё почему-то ныла правая рука. Вроде бы к голове она непосредственного отношения не имела, а вот поди ж ты...
- Вас можно поздравить с возвращением в наш мир, господин Кальдмеер? – голос Бешеного звуча весело, но как-то глухо, как сквозь вату. – Хотя поздравлять, судя по выражению вашего лица, пока рано. Так что позвольте мне выразить свои соболезнования!
Что ещё за чушь? Ледяной попробовал открыть глаза – получилось с трудом. Яркий свет тут же заставил сощуриться. Потом из белого тумана выплыла знакомая марикьярская рожа.
Это бред, решил Кальдмеер. Откуда здесь взяться Вальдесу? Но бред упорно маячил перед носом, не собираясь никуда исчезать. Постепенно туман разошёлся, словно от утреннего солнца. Теперь можно было рассмотреть витую колонку кровати, полог, стены. А свет, как оказалось, лился из открытого окна вместе с потоком свежего воздуха.
Определённо, это была не тюрьма.
- Вальдес? – Олаф сам поразился тому, как тихо прозвучал его голос. – Как вы здесь оказались?
- Я-то? – беззаботно усмехнулся Бешеный, присаживаясь рядом на кровать. – Пришёл.
- Как?
- Ногами, – ухмылка стала ещё шире, до самых ушей. – Левой-правой, топ-топ. Вы уже забыли, как это делается?
- Я... – Кальдмеер собирался оправдаться, но понял, что прозвучит это глупо. Его не покидало ощущение, что он упускает в вырисовывающейся картине мира какую-то важную деталь. – Это не тюрьма?
- Пока что нет, - пожал плечами Вальдес. – Правда, альмиранте утверждал, что ещё один такой финт с моей стороны – и будет тюрьма, но это он шутит.
Яснее картина мира не сделалась.
- Ротгер...
- О, прогресс! – обрадовался Бешеный.
- Что?
- Меня назвали по имени! Я трепещу. Даже не так, я весь в нетерпении – вопрос, наверное, будет очень личный, да?
Олаф невольно улыбнулся.
- Пока что нет. Мне просто хотелось знать, где мы. Если это не тюрьма...
- Это определённо не тюрьма, - заверил Вальдес. – Мы в Хексберг.
Хорошее дело – закрыть глаза в Эйнрехте, а открыть их в Хексберг.
- Как?
- Ну, я хорошо, а вы, смотрю, не очень.
- Ротгер, я вас серьёзно спрашиваю, - если бы голова не болела, наверное, было бы проще. – Как я здесь очутился?
- Морем. То есть сначала, думаю, сушей, потом морем. Вас привёз фок Фельсенбург, он спит в соседней комнате. Проснётся – подтвердит.
Перед глазами всплыла картина: переодетый монахом Руппи падает на пол, глядя безжизненным взглядом в потолок. Олаф вздрогнул.
- Погодите, он не умер?
- На выходца не похож.
- Но его же... убили на моих глазах, - прошептал Кальдмеер.
- Надо же, - восхитился Бешеный, - ваш адъютант, похоже, многое упустил в рассказе о своих приключениях. По его словам, вас освободили достаточно спокойно.
- Ничего не помню...
- Ладно, адъютанты для того и нужны, чтобы поутру рассказывать начальству, что вчера было.
- Он мне не адъютант.
- Да? А кто же?
- Я уже не адмирал цур зее, Ротгер, - напомнил Ледяной. – Не ценный пленник, не глава вражеского флота... Я вообще никто.
- Почему же сразу – никто? – улыбнулся Вальдес. – Вы по меньшей мере – хороший человек, а это дорогого стоит. А чины, должности, титулы... Кому они нужны? Это ведь так, шелуха. Знаете, что? Я отведу вас на гору и покажу...
- Что?
- Что всё это – вздор! – решительно заявил Бешеный, вскакивая с кровати. – Поспите пока. Вам надо отдохнуть.
- Я не...
- Тс! – Вальдес сделал большие глаза. – Спать!
А глаза действительно слипались, но Кальдмеер понял это, только поудобнее устраиваясь в мягкой постели. Всё было хорошо, Руппи был жив, а всё прочее оказалось просто кошмарным сном.
Он лежал на холодном каменном полу в своей камере. Отчётливо ощущался запах крови. Тело уже убрали, но кровь осталась. Ей некуда было деться, и она засыхала на полу жутким тёмно-коричневым пятном.
Ледяной с трудом приподнялся и сел, потирая лоб. Ударился он сильно: в голове гудело, а на лбу вырисовывалась отличная шишка.
То, что Руппи погиб, не укладывалось в мозгу. Олаф отказывался в это верить, и тем не менее, это было так. Руперт фок Фельсенбург нелепо погиб, явившись к своему опальному адмиралу. Убит подонком, чьего имени теперь не узнать. А если и узнать, какая разница – через пару часов Кальдмеер получит возможность встретиться с Руппи в Закате... Мелькнула странная, какая-то чужая мысль, что смерть в таком случае, пожалуй, не слишком плоха.
А тот, счастливый мир, в котором всё было иначе, тоже не укладывался в голове. Он был так пугающе реален и невозможен одновременно. Если бы только всё могло быть так просто...
На далёкой колокольне снова зазвонили. Олаф насчитал восемь ударов. Значит, он не ошибся – оставалось ещё два часа. Два часа жизни, но что с ними делать, когда ты заперт в камере? Писать прощальные письма? Некому и не на чем. Прежде Кальдмеер, пожалуй, написал бы пару строк Руппи, но теперь тот ждал его впереди.
Оставалось только лечь на кровать и ждать, пока за ним придут, чтобы отвезти к месту казни. Два часа – бесконечно мало, когда речь идёт о смерти. Но и бесконечно много, когда в это время можно только смотреть в потолок и прислушиваться, ожидая скрипа дверей и звона надеваемых на запястья кандалов.
Если бы только можно было написать сейчас Вальдесу. Олафу было, что ему сказать. Очень многое... Но написать ему было нельзя. Оставалось только вспоминать, как вице-адмирал щурил чёрные глаза, повторяя: «Вам не следует возвращаться!».
Но, даже предложи Олафу кто-то прямо сейчас изменить прошлое и остаться в Талиге, он бы этого не сделал. Его место было здесь, в Дриксен, где ему предстоит болтаться на виселице через два часа. Но зато – на родной земле. Стоило ли оно того? Это другой вопрос...
- С добрым утром, точнее, вечером!
Улыбающийся Вальдес склонился над постелью.
- Не хотите совершить небольшую прогулку? – поинтересовался он. – Скажем, до столовой. Там собирается отличная компания, я уж не говорю об ужине.
Олаф замер, не зная, что ответить.
Что было реальностью, то или это?! Тюрьма и два часа до казни или улыбающийся Бешеный?
- Будем считать молчание знаком согласия, - кивнул Ротгер. – Руперт, помоги одеться измученному начальству, меня явно стесняются.
Он хитро подмигнул и со словами:
- Жду за ужином! – скрылся из поля зрения.
Что было реальностью, кошки её раздери?!
- Вальдес! – отчаянно крикнул Ледяной ему вдогонку. – Я сплю?
- Судя по громкости, нет, - отозвался Вальдес. – Жду внизу!
Хлопнула дверь – Бешеный умчался, оставив Олафа гадать, что происходит.
- Вам лучше?
Это был Руппи. Абсолютно живой, и с виду вполне здоровый. На убитого он точно не походил, равно как и на выходца.
- Руперт, - Кальдмеер собрался с духом и постарался спросить как можно серьёзнее, - скажи, мне всё это снится?
На него посмотрели обеспокоенно, даже с испугом.
- Сейчас вы точно не спите, - сообщил Руппи.
Олаф тяжело вздохнул. Сказать, что он ничего не понимал, значило ничего не сказать.
- Я, кажется, схожу с ума.
- Почему?
- Я не могу отличить реальность от сна. Хуже того – я вообще не понимаю уже, что реально, а что нет. Не понимаю, что происходит. Там ты мёртв, а меня скоро казнят, а здесь... здесь то, что есть...
Обеспокоенность на лице Руппи сменилась лёгкой паникой.
- Вам, наверное, рано пока вставать, - осторожно заметил он. – Я приглашу врача...
- Не надо, - решил Олаф. – Если это сон, он прервётся, если же нет... Хотелось бы... Ладно. Помоги мне одеться.
Он сел – правая рука отозвалась тупой болью. Чуть выше локтя белела повязка, явно свежая.
- Что это?
- Вы не помните? – изумился Руппи. – Хотя да... Вас ранило, когда мы отбивали карету. Кто-то из охраны.
- Вы отбили карету?
- Как раз по дороге к месту казни.
- Значит, казнить меня не успели?
Паника на лице верного адъютанта, точнее, уже не адъютанта, перешла в крайнюю стадию.
- Нет, конечно! Мы отбили карету, вас подстрелил кто-то из конвоя. Вам стало плохо, и вы потеряли сознание, а очнулись только здесь, сегодня утром...
- Руперт, - Кальдмеер старался говорить внятно, хотя у него голова шла кругом от услышанного, - я ничего не понимаю. Как я оказался в Хексберг?
- Это долго рассказывать, - Руппи, похоже, смирился с неадекватностью бывшего адмирала цур зее – он говорил как-то очень мягко, успокаивающе, как с тяжелобольным. – Мы хотели уйти из Дриксен морем, чем дальше, тем лучше. Но столкнулись с Бешеным.
Голова кружилась, правая рука здорово ныла. Рана, похоже, совсем свежая, а должна была успеть поджить за время дороги до Хексберг...
Что-то здесь было не так.
Ощущение нереальности происходящего было тем сильнее, чем старательнее Руппи пытался изобразить безмятежность.
- Руперт, - перед глазами всё плыло, но он должен был спросить. Иначе никак, - где именно мы столкнулись с Вальдесом? Когда?
Мир заволокло туманом, в голове звенело.
- Господин адмирал, вам, наверное, лучше лечь, - голос Руппи доносился откуда-то издалека. – Я скажу Вальдесу, что вам нехорошо...
- Когда мы с ним встретились? – повторил Кальдмеер из последних сил. – Когда?! Ты можешь это сказать?..
Звон поднялся до самой высокой ноты; Олаф зажал уши ладонями, чтобы его не слышать. Это не помогло, только правое плечо отозвалось резкой болью, и свет померк.
Вот и эшафот. Безразличная ко всему петля и ещё более безразличная толпа, собравшаяся поглазеть, как вешают преступника, не более того. Поглазеть на то, как вешают даже не адмирала цур зее, а просто сына оружейника. Олаф Кальдмеер, вы полагали себя бароном и кавалером кучи орденов? Забудьте! Вы здесь никто. Вы будете просто трупом в петле. Вам предстоит болтаться даже не на рее, а на площади, на потеху кровожадной толпе, которой всё равно, кого сегодня казнят.
Голова раскалывается, но так ли это важно? В Закате это прекратится. Ждите, господин Кальдмеер, уже не адмирал цур зее! Ждите. Осталось недолго.
Палач в маске накидывает на шею петлю. Затягивает. Грубая верёвка давит на горло – неприятно, но ерунда в сравнении с тем, что будет, когда откроется люк под ногами. До смерти – рукой подать. Вы отказались от помилования, Олаф Кальдмеер, вы много от чего отказались. Вы, получается, сами хотели такой смерти.
Нет. Он не хотел, но выбора нет. Отправляться в Закат страшно, пусть он и боится себе в этом признаться. Не время лгать себе, когда до визита к закатным кошкам осталось меньше минуты. Это страшно. Но боль, страх – всё останется здесь. На этом эшафоте.
- Ваше последнее слово?..
У него нет последних слов. Всё, что можно, он уже сказал. Всё, что не успел, за него скажет море. Наверное.
- Мне нечего сказать.
Что здесь реальность, а что – горячечный бред? Пожалуй, эшафот всё же больше походит на явь. Потому что Хексберг, улыбающийся Бешеный и живой Руппи – это, скорее, бред. Прекрасный бред, в который очень хочется верить, но увы... Не всё в жизни так, как представляется в мечтах.
А жаль.
Деревянный настил эшафота уходит из-под ног – это открывается люк. Верёвка дерёт шею и затягивается, не давая вздохнуть.
Наступает темнота, а за ней – жар. Пламя наступает со всех сторон. И это – Закат, потому что в Рассветные Сады Олафа Кальдмеера не пустят. Ему там делать нечего. Пламя обжигает, лицо обдаёт жаром, дышать трудно... Дышать? А зачем дышать в Закате? Это совершенно лишнее...
Поток ледяной воды обрушился на голову, а потом и на всё тело. На губах остался горько-солёный привкус.
- Олаф! Господин адмирал цур зее, вы ещё с нами?
Волна схлынула, оставив после себя только соль, прохладу эту самую горечь. Кальдмеер вздохнул и закашлялся.
- С нами, – удовлетворённо заключил голос Ротгера Вальдеса. – Позвольте же мне возрадоваться по этому поводу!
Олаф открыл глаза.
На него смотрели пылающие искренним счастьем чёрные глаза.
- Слава Создателю, Леворукому и всем прочим, – заявил Вальдес. – А то я уже думал, вы собираетесь отправиться к кому-нибудь из этих господ.
Кальдмеер, ничего не понимая, попытался оглядеться. Ясности это не добавило. Он, определённо, лежал. И, определённо, в постели. Но подушка была мокрой, одеяло, впрочем, тоже. Мокрым было всё, и на всём ощущался знакомый налёт морской соли.
А ещё ощущалась едва заметная качка. Вверх-вниз... Корабль поднимается на волну и спускается с неё, чтобы встретить новую. Море волнуется, не сильно, но заметно.
- Где я?..
Собственный голос показался глухим, слабым и почти неслышным. Вальдес, однако, слова разобрал.
- На «Астэре», - сообщил он крайне довольным тоном. – Уже дня четыре как. Предупреждая следующий вопрос: мы идём в Хексберг. Надо же мне избавиться от пленных, загромождающих трюмы...
- Пленных?
Это не походило ни на одну реальность, ни на другую. Это вообще ни на что не походило. У Кальдмеера создалось стойкое впечатление, что он даже не сходит с ума, а уже сошёл.
- Не помните? – изумился Бешеный. – Впрочем, что с вас взять – вы ведь четверо суток в горячке провалялись... Кстати, скажите спасибо господину фок Фельсенбургу, предложившему опрокинуть на вас ведро воды. Я намеревался просто макнуть вас в море за бортом – воды там много, и вся она холодная... но хватило и ведра.
- А казнь?..
- Не волнуйтесь, он не сорвался.
- Кто не сорвался?
- Да наш же с вами любимый Вернер. Палач постарался на совесть, господину Бермессеру очень шла петля... Вы и этого не помните? Ну, знаете! Мне казалось, уж это должно отложиться у вас в памяти.
- Что?
Кальдмеер чувствовал себя так, словно только что свалился с луны. Что физически, что морально.
- Суд моря, - терпеливо напомнил Бешеный. – Казнь. Болтающийся на рее Бермессер... А потом вы свалились без чувств, впрочем, достаточно медленно и плавно, чтобы дать мне возможность вас подхватить – выглядело, наверное, очень романтично... И четверо суток развлекали всех нас периодическими опасениями за вашу жизнь. Но теперь, надеюсь, вы пришли в себя окончательно, и больше не будете давать повода для размышлений о необходимости макнуть вас море?
Всё.
Теперь он вспомнил.
Море за бортом... Холодное даже летом. Нет, это был не очередной бред – это была реальность, Олаф вдруг отчётливо это понял. Без Заката и счастливого возвращения в Хексберг... пока что. Такая, какая есть. Такая, какой её надо принять.
- Где Руппи? Он... жив?
- Жив, разумеется, что ему сделается? Он не такой впечатлительный, как вы. Он сидел с вами всю ночь, теперь моя очередь.
Он попытался улыбнуться – кажется, удалось. Во всяком случае, Бешеный приветливо оскалился в ответ на получившуюся гримасу.
- Вы опрокинули на меня ведро воды?..
- По правде сказать, два. И до сих пор крайне доволен эффектом; а вы?
- Не очень: здесь сыро.
Вальдес ещё раз сверкнул широченной улыбкой:
- Позвольте вам помочь! Единение с морем всё же не стоит доводить до такой степени, чтобы спать в мокрой постели.
С ним волей-неволей вспомнишь, как улыбаться...
- Господин Вальдес...
- Гм?
- Что теперь будет?
- О! – Ротгер Вальдес воздел кверху указательный палец. – Теперь я осуществлю свою недавнюю, но от этого не менее заветную мечту!
- Боюсь представить...
- Правильно боитесь. Это будет страшно! Я с педантичностью моей тётушки и упорством моего же дядюшки буду кормить вас обедом. Вы себя в зеркале видели?
- Нет...
- И не увидите – сквозь вас уже солнце просвечивает. Я, как истинный... не знаю, кто в данном случае, но точно истинный... не могу этого так оставить.
- Я не имею права сопротивляться: я же ваш пленник...
- Нет, вы – мой гость. Но обеда вы всё равно не отвертитесь. |