В доме, где поселяется предчувствие беды, всегда по-особому пахнет. Пылью, прелыми травами, тепловатой водой и лекарствами. По-особому туда приходит новый день и совершенно иной жизнью начинают жить звуки: шаги на цыпочках, разговоры вполголоса, рассеянные шорохи, сквозняки вскользь по дощатому полу. Когда в доме живет тревога и душная тоска, в нем меняется все, даже лица на парадных портретах, и глаза детей, и серебряные нити в волосах любимой женщины.
Бывают такие болезни, от которых не помогут ни капли, ни настои, ни самые лучшие лекари.
Дор Диего не вставал вторую неделю.
От старости еще никто не придумал лекарства.
В поместье пришла поздняя весна, щедро одаренная солнцем и теплом, как любимый поздний ребенок. В старом саду расцветали гранаты и персики, а ближе к бухте, над водой, яблони. Ночами небо целовало землю теплыми ливнями и звездным, низким небоскатом под утро, как любовник целует свою спящую женщину в лоб. Вернулись певчие птицы, и голуби не давали спать с самого рассвета.
А в доме было тихо.
Рамон вошел в спальню отца и осторожно придержал дверь рукой, чтобы не хлопнула. В комнате теплился камин и было душно. Портрет матери на дальней стене отражал низкие рыжие сполохи огня, и казалось, что ее лицо рассекают глубокие горестные складочки и морщины, которых так и не успела нажить за свои навечные тридцать девять некрасивая ласковая женщина с косами до земли. На окне в большой вазе стояли лиловые фрезии, но даже их нежный аромат не перебивал тяжелый запах болезни и горьких настоек. Старый маркиз тяжело, с хрипами, дышал во сне и бледная, узловатая, высохшая рука безвольно свешивалась с края постели. Рядом на ковре лежала выточенная неумелой детской рукой моделька военного фрегата. Это принес еще утром затосковавший по деду Коррадо. Рамон медленно выдохнул, силой выталкивая замерший в груди воздух, поднял поделку, перенес на каминную полку и долго ворошил кочергой угли, бездумно следя за гаснущими сполохами.
- Рамон?..- слабый оклик заставил его вздрогнуть и тут же бросить обиженно лязгнувшую кочергу, кидаясь к кровати.
- Отец? – он отодвинул кисейный полог и склонился над стариком, чтобы тому не приходилось напрягать голос.
- Это ты, сын… Открой окно, мне показалось, ветер с моря…
Рамон кивнул, подошел к окну и распахнул тяжелые, витражные створки. Дубовый переплет скрипнул на петлях, шевельнулись тяжелые бархатные гардины. Ветер, действительно, дышал с моря, но пах медом и мокрой травой.
- Что, совсем весна?..
- Весна, отец. Мамин дикий виноград зацвел вчера.
- Держится еще, старик, - маркиз тяжело закашлялся, и Рамон мгновенно оказался рядом, поддержал за плечи, подложил подушку повыше.
- Посиди со мной, малыш. Да, вот здесь... Расскажи мне, что там в доме. Как дети…
Сын устроился на краешке кровати и принялся гладить четырехпалой ладонью меховое одеяло: отец в последние годы очень мерз, и он привез эти меха из последнего рейса в Хексберг…
- Все хорошо, ты знаешь… Личе учит Коррадо читать, близнецы, как всегда, молодцы, беру их на верфи с собой… Все порядке, только скучают, отец… У Салины родился третий внук…Управляющий говорит, что виноградники и оливы обещают хороший урожай… Ах да, еще на верфях спустили новый линеал, семьдесят восемь пушек, красавец. Назвали «Багряной молнией» в честь прошлогодней победы…
Холодная ладонь легла ему на плечо и слабо встряхнула. Рамон поднял голову и посмотрел отцу в глаза. И замер, поняв, что сейчас услышит, что-то очень важное.
- Я хотел сказать тебе, сын… Никогда не говорил, знаю, но… Я очень горжусь тобой, мой мальчик. И знаю, что мать очень бы тобой гордилась. Ты не просто оправдал мои самые смелые надежды, ты превзошел их во много крат… Я, видимо, скоро умру… Нет, молчи, молчи. Просто пришло мое время. Но я хочу, чтобы ты знал: я уйду спокойным и счастливым. Мой сын – адмирал, в моем доме мир и покой, у меня замечательные внуки и правнуки, да… Я очень тебя люблю, Рамон. И всегда любил больше всего в этом мире, ты прости меня, если часто я был не таким, кто был нужен тебе…
- Отец! – все же не выдержал сын. Трудно слышать такое и трудно прощаться, особенно если… - Послушай. Послушай теперь ты меня, я… Я никогда не желал другого отца. Я сам себе завидую, порой. И надеюсь, что смог стать своим детям хоть отчасти таким отцом, каким боги оделили меня. И я очень хочу надеяться, что хотя бы иногда у меня получалось показать тебе, как много ты для меня значишь. И как я тебя люблю.
- Получалось, малыш… Конечно, получалось. Всегда.
Старый маркиз погладил сына по щеке и улыбнулся, прислушиваясь к первым каплям дождя за распахнутым окном.
- Теперь я спокойно умру… Теперь не жалко. И я смогу спокойно смотреть в глаза твоей матери..
Рамон отвел глаза и долго молчал, разглядывая фрезии, и камин, и игрушечный кораблик, и портрет матери… Он хорошо ее помнил. До запаха, до звука шагов и тихой песни о звездочке на волнах. Он до сих пор, наверное, так и не осознал, что ее больше нет. Она просто в соседней комнате – плетет кружево, читает, пишет расходную книгу, кутая тонкие плечи в бесценный сагранский платок… Рамон отчего-то подумал, каково это будет – снова называть ее имя, снова слышать смех и голос темноволосой, тоненькой девочки с огромными ласковыми глазами…
- Я хотел тебе сказать, отец… Мы с Феличе недавно только узнали…. У нас снова будет ребенок. Мы очень… очень хотим девочку.
Рамон не смотрел на отца. Боялся. Потому что страшнее всего сейчас будет не встретить ничего, кроме спокойствия и отстраненности на усталом морщинистом лице. Потому что нельзя вот так – долго и трудно прощаться. И вот в такую вот яркую, звонкую весну уходить – тоже нельзя. Тем более, если дом так устал быть тихим и ждать беды, тем более, если скоро – совсем скоро, к концу осени – здесь снова будет радостно и шумно, здесь снова будут встречать новую жизнь… Нельзя, отец. Слышишь, нельзя….
Тишина нарастала – и таяла, будто в ней просыпалось что-то большое и новое, что невозможно назвать, но невозможно и не почувствовать. Что-то великое и сильное росло, заставляя тишину дрожать и таять…
- Выходит… Придется еще пожить?.. – неуверенно протянул старый маркиз и как-то удивленно поглядел на сына.
- Выходит, придется, - кивнул Рамон, не понимая глаз, взял слабую ладонь отца в свои большие и сильные, улыбнулся. Старый маркиз в жизни никому не говорил, что эта улыбка – одна из того немногого, что сын унаследовал от матери. То немногое, что могло заставить слезы без причины навернуться на глаза. Дор Диего сжал руку сына, нахмурился:
- Старая колыбелька не годится, Рамон, я так тебе скажу. Она мальчишечья. Нам непременно нужно заказать морисского ореха на новую… И тонкого батиста на пеленки, и.. Вы уже думали, где будет новая детская? На солнечной стороне… Может, комнату Шантари, если она не будет против? Или нет, лучше открой покои матери, слышишь? Надо выкинуть всякую рухлядь оттуда, она была бы рада… Или, может…
- Отец… Я хотел тебя спросить. Ты не будешь против, если родится девочка, мы хотели назвать ее Каридад… Личе, правда, настаивает на Рамоне, но…
- Каридад, - прошептал старый маркиз, откидываясь на подушки, - Рамона-Каридад… Это хорошее имя, малыш, очень хорошее…
Он тяжело закрыл глаза и задержал дыхание ненадолго. Рамон гладил его ладонь и с тревогой смотрел в усталое, встревоженное лицо отца.
- Я буду спать теперь, ты иди, - сказал тот, приподнимая темные веки. – Иди к жене… И скажи Челе, что я спущусь к завтраку, пусть приготовит мой шадди.. Холодный и несладкий, как всегда…
И смолк. Он уснул и дышал ровно и глубоко, голова скатилась к плечу, но на скулах, пока что неверный и слабый, проступил румянец. Рамон поправил на отце одеяло, еще раз сжал узловатую ладонь с тяжелым темным кольцом на среднем пальце и вышел.
Он рассеяно улыбался своим мыслям и, дойдя до лестницы, не удержался и, воровато оглянувшись, пропрыгал по ступенькам на одной ножке, как в далеком детстве. Из-под дверей спальни выбивался узкий луч света, он вломился в комнату, чувствуя себя совершенно пьяным и каким-то глупым. Феличе стояла у зеркала, расчесывая на ночь волосы. Он бухнулся перед ней на колени, обнял за бедра и, прижавшись лицом ко все еще плоскому, не успевшему отяжелеть животу и басовито пробурчал:
- Девочка! Эй, там, в трюме, слышишь? Я точно знаю, что ты - девочка!!! И никаких мне тут пацанов!!!
Жена засмеялась и обняла его, зарывшись пальцами в разметавшиеся пряди волос:
- Ничего-ничего. Если опять вдруг случится Рамон, а не Рамона, мы попробуем еще раз, обещаю.
- Не многовато будет? – ухмыльнулся маркиз, запрокидывая голову и вглядываясь в ее лицо.
- В самый раз, - хмыкнула жена, - и вообще, Рамон, так страстно завидовать себе – это извращение.
И резко сменив тон и тему:
- Как он?..
- Мы с Каридад попросили его остаться. Есть вещи, которые сильнее нас, знаешь…
- Знаю, - кивнула Феличе. – Например, любовь…
|