1.
Душно.
Роберу Эпинэ, первому маршалу возрожденной Талигойи, нечем дышать. Нужно дотянуться до шнурка, попросить слугу открыть окна, сделать хоть что-нибудь, но сил нет даже на то, чтобы поднять руку.
Невыносимо.
Припомнить бы что снилось. Синее-синее море, запах ландышей. Или так пахнут фиалки? Синеe море, рыжий конь, соленый ветер. И запах, который сводит с ума, запах в котором смешались цветы, кровь, пот. Наверное, так и пахнет смерть.
Душно.
Чужие сны, чужие воспоминания, чужая, пусть и собственная кровать, в чужом городе. Он помнил, что хотел кричать, предупредить о чем-то всадника на черном коне, но не смог.
Недосказанные слова застыли в воздухе.
Невыносимо.
2.
Он слышит, как проворачиваются ключи в многочисленных замках, и невольно выпрямляет и без того прямую спину. Герцог Алва не доставит удовольствия какому-то там тюремщику видеть собственную слабость.
Стражник внимательно наблюдает за скудным ужином своего подопечного. Конечно, вдруг он похитит вилку и сбежит из Багерлее. Алва хрипло смеется, едва отпивая из единственного своего бокала с нормальной водой. Мясо, разумеется, переперчили, чтобы узнику и без того несладкая жизнь казалась еще хуже.
Соль и перец – все, что ему досталось за верную службу Талигу. Интересно, его бывший, уже бывший оруженосец, знает, как с ним обращаются по приказу его драгоценного Таракана? Впрочем, это уже неважно.
3.
Коридор неотвратимо сужается, и Робер невольно задевает рукой шершавую стену. Точнее, она должна быть шершавой, но вместо холода камня герцог Эпинэ чувствует что-то очень похожее на лошадиную шкуру. На шкуру мертвой лошади.
Фреска с изображением пегой кобылы. Это должна быть фреска, но Робер привык доверять своим ощущением. Он открывает рот, чтобы закричать, и внезапно замечает впереди знакомую фигуру в черно-синем. Откуда здесь может быть Ворон? Но Эпинэ не до размышлений, он бежит по тесному коридору, запинаясь, и почти падая, чтобы проснуться в своей кровати.
Кобыла переступает копытами и храпит, словно дама, обиженная невниманием. Ничего, они с герцогом Эпинэ еще встретятся.
4.
Надор у Ричарда Окделла всегда ассоциировался со словом «холод». Стены, что за ночь покрывались корочкой льда, обжигающие стужей каменные полы, на которые лучше не вставать босиком, постоянно озябшие ладони. Он был уверен, что ничего хуже холода не существует.
Ровно до той поры, пока не приехал в Алвасете.
Первым делом он возненавидел солнце. Каждое утро оно рано-рано поднималось над горизонтом. Словно напоминание, что надо торопиться, куда-то бежать, потому что солнце работает, а он, Ричард Окделл, бесцельно валяется в кровати.
Вторым делом он в очередной раз возненавидел эра Рокэ, который, кажется, с этим солнцем договорился.
Через два дня он смирился. С обоими.
***
Кончита всплеснула руками, глядя на обожженную спину Ричарда Окделла.
- Это ж надо было ухитриться так обгореть, совсем ума нет - проворчала кухарка. Дик только жалобно простонал. До приезда в Алвасете он и не подозревал, что такое «обгореть на солнце». Спина болела невыносимо.
- Сейчас пришлю кого-нибудь, пусть тебя сметаной намажет.
Ричард вздохнул, утыкаясь носом в подушку.
Он почувствовал, как к его несчастной обожженной спине прикоснулись мозолистые ладони, смазывая кожу чем-то прохладным. Прикоснулись. Руки. Мозолистые.
Дик повернулся и широко раскрытыми глазами уставился на эра Рокэ и плошку со сметаной.
- Не дергайтесь, юноша. Это же надо было ухитриться так обгореть
5.
С тех пор как Альдо подарил ему дом Алвы, Ричард Окделл плохо спит по ночам. Дикон знает, что ему не в чем себя укорять, он поступил так, как подсказывала Честь. Только ему слышатся шаги, звон бокалов и насмешливое «юноша». Ричард рывком распахивает двери, но там, разумеется, пусто. Алва в Багерлее, ему оттуда не выбраться, это просто ветер завывает за окном. Это всего лишь игра его больного воображения. Дик укрывается одеялом и представляет себе Катари. Увы, стоит ему смежить глаза, как перед его внутренним взором возникает эр Рокэ. Дику не за что себя прощать. Может быть, именно поэтому простить не получается.
6.
Их силуэты на фоне заката кажутся словно вырезанными из черной бумаги. Трое Повелителей, сделавших свой выбор. Усталый Алва с неизменной горькой складкой у губ. Юный Придд, который на секунду снял свою маску равнодушия. Растерянный Ричард, сжимающий пальцы на эфесе шпаги. Робер знает, что они ждут только его. Но у него есть целых пять минут, чтобы попрощаться с Марианной. Она ничего не говорит, даже не смотрит на Эпинэ, и тому только остается надеяться, что с ней все будет в порядке. У нее есть муж, Валмэ, наконец. Она не пропадет.
- Я тебя не забуду, Робер.
- Я тебя не увижу, Марианна.
|