Закат сиял золотом и пламенем. Бескрайняя степь вокруг казалась кровавым морем, и зеркальным отражением вздымались багряные тучи. Предгрозовая духота гнула к земле, и сами собой прикрывались утомленные глаза. И башня справа казалась черным провалом в слепящем сиянии, дверью из рдяного буйства в тихое и прохладное спокойствие. Но женская фигурка слева, словно кровью залитая алым светом, не позволяла уйти. Она не тянула рук, не звала и не плакала, лишь стояла, без слов, без веры и без надежды. Как бы ни тянула башня, как бы ни давило небо, он был мужчиной и кэналлийцем и не мог отвернуться от дориты в беде. Но сколько бы он ни шел и ни бежал, башня не становилась дальше, а девушка ближе. Сценарий оставался неизменным – сначала вздрогнет, оживая, рыжая статуэтка, потянется, всмотрится, после разочарованно шевельнутся губы, опустятся плечи, и девушка снова замрет в бесконечном ожидании. Закатное пламя будет красить кудри медью и заливать глаза тяжелым золотом безысходности. И под их взглядом захочется завыть в низкое кровавое небо от тоски и беспомощности.
Хорхе вынырнул из сна, как из подводного грота, куда в детстве они спускались в поисках жемчужин. Так же кружилась голова, и рвались легкие от недостатка воздуха. Третью ночь подряд, закрыв глаза, он проваливался в закат и разрывался между девушкой и башней, неспособный достигнуть ни той, ни другой. А после полдня не отпускала мутная одурь, которую не прогнать ни ледяной водой, ни крепчайшим шадди. Интересно, сколько ещё ночей он продержится?
Но всё же казалось, что однажды он поймет, чего хочет девушка, столь настойчиво посещающая его сны. Ведь с каждым разом детали становились отчетливее. Вот сегодня, например, он почти разобрал по губам слово «царить».
Впрочем, к Леворукому кошмары, уже рассвет, и маршала Варасты ждут дела и доклады. И может быть, сегодня наконец прояснится та странная шифровка.
Эта бумага оказалась на столе Дьегаррона неделю назад, причем адъютанты клялись и божились, что не приносили её, и вечером стол был пуст. А утром прямо посередине красовался смятый листок с непонятным письмом. Не ветром же его принесло!
Надежда оказалась тщетной, и, разобравшись с рутиной, Дьегаррон уже привычно уставился на таинственное послание.
Обрывок дешевой бумаги. Кривые буквы, словно их царапали впопыхах или же автор не привык писать на талиг. Текст без начала и без окончания, состоящий из сплошных загадок.
«…не было любви в первородном, и разбилось глупое сердце без надежды. Сын Оллиоха увез недостойную к холодному морю. Но кровью души правнучка Кабиохова клянется, что не звала черного зверя Флоха! Несчастная молила лишь о своей гибели, но было отказано ей в милости. Долг перед царственной потребовал жить, ибо Летние Молнии услышат первый крик чада Блистательного. Отринувшая же родство уповает, что птицы войны пролетят стороной, и не осенят достославных несчастья тенью крыл своих. Танцующий с ветрами обещал ничтожной, что достигнет весть благословенной, и возможно смягчит боль её сердца…»
«Птицы войны» это павлины Гайифы или гуси Дриксена? Война? На севере или на юге? «Летние Молнии» - это срок начала? Не слишком ли поздно для кампании? Зачем Бруно ждать до лета, если он готовился всю зиму? И, может быть, готовиться нужно не Ноймаринену, а Дьегаррону? Вопросы, вопросы и никакого ответа или подтверждения.
А может, это всё не более чем дурная шутка кого-то из адуанов? Но не слишком ли много усилий приложено, чтобы писулька, минуя секретарей, оказалась на столе у маршала?
Дьегаррон обхватил тяжелую голову руками и снова уткнулся в записку.
- Нехорошие последствия или государственные думы? – раздалось вдруг от двери. Оказывается, в глубокой задумчивости маршал не услышал ни стука, ни оклика. А принцесса Алатская решила не утруждаться чрезмерными любезностями.
- Ваше высочество, - криво ухмыльнулся Дьегаррон. – И то и другое, пожалуй.
- Неужто епископ вчера вновь окормлял паству до непотребного состояния? - улыбнулась гостья.
- Нет, - маршал потер старый шрам, – всего лишь головная боль.
- Твою кавалерию! Что же вы молча страдаете? - Матильда без лишних слов бухнула на стол фляжку и, поймав удивленный взгляд Хорхе, пояснила: - Это тюрегвизе. Лучше всякого шадди поможет.
Дьегаррон извлек из нижнего ящика стола две рюмки, разлил по ним ароматную настойку и под пристальным взглядом Матильды выпил свою до дна.
- С войной не ко мне, - буркнула принцесса, уверенно наливая маршалу еще, - а голову полечим...
- Да это не война, а не знаю что такое. Может, кстати, вы что подскажете?
Дьегаррон наблюдал, как принцесса читает письмо, хмурясь, будто пыталась что-то вспомнить.
- Мне знакомо обращение, - пробормотала Матильда и опрокинула свою порцию. – «Царственная»…
То ли от настойки, то ли от интонаций, но память Дьегаррона услужливо подсунула нужный кусочек.
- Не «царить», а «царственная»!
- Да, так называла меня Мэллица.
- Рыжая девушка? – вырвалось у Хорхе.
- Да, - удивленно подтвердила Матильда. – А вы её знаете?
Дьегаррон помолчал, но признал, пересилив смущение:
- Она мне снится.
- Странно, - пробормотала Матильда. – Почему вам?
- Думаете, это письмо от неё? Как же оно добралось сюда? И при чем тут мои кошмары?
- Вот уж не знаю. С мистикой вам к Бонифацию. После пары бутылок этот пьянчуга что угодно растолкует.
- Пусть его, - махнул рукой Дьегаррон. – Но о чем письмо-то? Я уже неделю бьюсь, ничего понять не могу…
- Кажется… - Матильда ещё раз пробежала глазами по крупным строчкам, - мой внучек, будь милосерден к нему Создатель, сделал напоследок ещё одну подлость. И к Летним Молниям я стану прабабкой…
И снова была ночь, и снова был закат. И черная башня справа, и залитая светом девушка слева. Но теперь она сделала шаг – всего один шаг – мгновенно оказавшись рядом. Легкое касание прохладных пальцев к щеке и тихое «спасибо».
- Мэлли… - но девушка исчезла раньше, чем он выговорил её имя. Остались лишь благодарность и облегчение.
А глаза у неё и без отблесков заката оказались золотыми. |