1. Не пройти мимо светлых кос. написано для Aidan
Что представляет собой такое явление, как вице-адмирал талигского флота Ротгер Вальдес? Это странный вопрос, господа. Проведите ассоциативный ряд, кем может быть человек, получивший прозвище «Бешеный»? Конечно, сумасшедшим, ненормальным, непредсказуемым. У него вечный бардак в доме и полная, хотя и странная гармония в душе. Он идет, как будто слышит песню, и черные, южные, безумно живые глаза сверкают лукавыми искрами. Вальдес будет смеяться даже в Закате, что уж говорить о тверди земной? Адмирал известен в обоих талигских морях, и человека, которого ненавидит, Бешеный называет «мой дорогой друг Вернер». Его боятся враги - конечно, как просчитать шаги полусумасшедшего? Кто скажет, когда и где он появится в следующую секунду? Адмирал безумно любит море, и море любит его, попутный ветер дует в паруса, и игривые волны-кэцхен еще ни разу не портили снасти. Его обожаемый корабль носит название «Астэра» - так древние называли полубожественных спутников Четверых. Его называют любовником горных ведьм, а он смеется и называет их подружками и девочками. Он дарит жемчуга кэцхен, знает больше, чем говорит, и привносит хаос всюду, где появляется. Он обожает шутки и беспорядок, шумные попойки и большие компании. У него вечно кто-то гостит, и количество его друзей не поддается исчислению.
Вечно кто-то, но есть одно небольшое исключение… когда Ротгера навещает его дядюшка Курт Вейзель, все остальные постояльцы вежливо и ненавязчиво спроваживаются, в основном под предлогом исключительных моральных качеств родственника. Бешеный смеется, демонстративно страдает, устраивает концерты для всех желающих на тему подавления его широкой творческой натуры, в лицах излагает диалоги между своей марикьярской и бергерской половинами, с притворно-тяжкими вздохами отказывается от попоек и гулянок, возвращается под родной кров до заката и никого, никогда не пускает в дом.
В жизни Ротгера Вальдеса нет ничего неизменного, кроме Курта Вейзеля. Только он, один-единственный, непонятно как органично вписавшийся в картину общего безумия, звонкого смеха, в постель ненормального полукровки. Как такое могло произойти? Они же родственники, Курт мало того, что намного старше, так еще и женат, существуют тысячи тысяч разумных доводов, почему никто и никогда не назовет их любовниками - что в здравом уме, что не в здравом. Кто бы мог подумать? Да уж точно не Ротгер - что тут думать? Тут надо наслаждаться, краткими визитами, необъяснимыми ночами, лихорадочным жаром, исступленным смехом и сдержанной улыбкой, лучистыми глазами одного и пламенем взгляда другого. Вальдес не собирается выискивать объяснение происходящему - право, зачем? Хочется, и хочется, существование кэцхен тоже никто еще не объяснил, но ведь танцуют девочки в заливе, стучат ему в окна с ветром, носят на нечеловеческих шейках подаренные им ожерелья.
А на шутливые вопросы Курта отвечает, что, как каждый уважающий себя марикъяре не может пройти мимо светлый кос. На закономерный вопрос, где он нашел косы, Ротгер с энтузиазмом предлагает немедленно исправить это упущение и заплести.
2. Жемчуг для кэцхен, танец бессмертен
Ротгер Вальдес был личностью известной в обоих Талигских морях, и историй о нем ходило множество. Сейчас, стоя серым днем возле окна в своей комнате, он вспоминал самую известную- Бешеный и кэцхен, горные ведьмы и человек-адмирал, девочки… Его девочки. Ставшие свободой и судьбой порождения древней магии. Именно они научили его так смеяться, именно их губами его целует море, именно благодаря им он стал Бешеным. Кэцхен-кэхцхен-кэцхен… Волны в заливе, неясные фигуры в пламени костров, нереальная сказка.
Сегодня- ночь Излома, сегодня моряки танцуют на горе, сегодня горят костры и льется рекой алкоголь. А у Ротгера в руках- девять великолепных жемчужных ожерелий, лучшее из того, что можно найти.
Адмирал набрасывает на плечи куртку и выходит в сумрак. Сегодня хорошее небо- чистое, высокое… После заката вспыхнут костры, и пламя будет рваться к звездам. Только моряки, только мужчины - сотни принятых и пропитанных морем тел для девятерых нечеловеческих женщин. Впрочем, вряд ли сегодня хоть одна из них выберет себе партнера… Вальдес не льстил себе, просто его девочки действительно редко снисходили до смертных. Горные ведьмы танцуют только с яркими душами, с необычными, выбирая из тысяч людей драгоценности. Ротгер безоговорочно верил их выбору - подружки не ошибаются, они ведь видят больше.
Вот уже пламя костров целует небо, и звезды рассыпались по черной бездне над головой. Ротгер стоит в центре очерченного огнем и людскими телами круга, сегодня ему начинать. Звать кэцхен. Это так привычно, потому что его жизнь - это танец, а танец - в чем-то жизнь. Куртку он сбросил где-то давно, и сейчас стоит в одной рубашке, раскинув руки и запрокинув голову. Ну же!
Сильное тело изгибается, подстраиваясь под ритм музыки, пламени и теней. Он движется уверенно и красиво, и раскалывается ночь многоголосым воплем. Шаг, еще - и первая невидимая обычному глазу фигура шагает в круг. Чаячьи крылья, горящие глаза, шальная улыбка.Смех и свобода, талые воды, тело как будто в огне. Звезды под ноги, прочь все тревоги, принадлежишь ты лишь мне. Он действительно принадлежит им - потому что давно отказался от любви человеческой. Он смеется, он целует женщин, он дарит цветы, но не любит. И любить не будет- нелепица эта ваша людская любовь, глупость, прах под ногами познавшего поцелуи горных ведьм, обласканного ими…Ведьмы танцуют, вечность ревнует - кэцхен избрали тебя. Чаячьи крылья, сон, ставший былью, танец из звезд и огня... Он не задумывается, почему девочки - его. Выбрали и выбрали, что тут думать? Надо любить и танцевать, отрываясь от земли, изгибаясь как лепестки пламени, раскидывая руки и смеясь. Проданы души, с моря - на сушу, люди встречают Излом. Жемчуг для ведьмы, кто мы и где мы, в ночь разожженным костром. Забывать себя в объятиях воплощенной свободы- что может быть лучше? Душа его давно уже с ними, десятая кэцхен, а внутри у Бешеного- смех, ветер и танец. Бесконечный танец на гребнях волн, на палубе «Астэры», на камнях Хексберг.
Смех и объятья, звонкое счастье, страсть затуманила взгляд. В пламя сквозь небо, здесь быль и небыль, здесь растворяется яд...
3. Память тела
Память тела – это очень романтично. Сразу представляется ночь, жаркие объятия, страстные поцелуи, дыхание одно на двоих. Что в таких условиях запомнит тело? Губы любимого, сильные руки, страсть и ласки. Логично, да?
Филипп Аларкон сидел у борта Франциска Великого и бился затылком о деревяшку. Это он такой… оригинальный, или все-таки Вальдес? Да, положим, влюбиться в Бешеного было не очень дальновидно с его стороны. Но это ведь это может быть маленькой слабостью на фоне общей адекватности?
Почему же тогда, если закрыть глаза и мысленно произнести «Ротгер», то вспомнится не проведенные вместе ночи, к слову сказать, просто потрясающие? Почему вспоминается шалая ухмылка и летящий в физиономию кулак? Почему ноют не зацелованные когда-то губы, а сломанная челюсть?
В гущу сомнений, терзающих капитана флагмана Талигского флота закрадывается робкая мысль.
А может, тело просто умнее? Может, не стоит сводить любовь к одной постели? Ведь Вальдес – это не только страсть и поцелуи. Он – моряк и офицер, вице-адмирал. Логично, что им, как мужчинам, пристали иные развлечения, нежели трепетным девицам. Поздравляю, капитан Аларкон, ты – трепетная блондинка. Можешь еще побиться головой о фальшборт и попробовать выдрать свои шикарные локоны. Хотя, тебе уже вряд ли поможет, если ты о «шикарных локонах» думаешь в первую очередь.
Настоятельное желание начистить Вальдесу физиономию за месяцы рейда все ширилось и ширилось. Кулаки чесались просто невероятно. Филипп уже предвкушал их драку, потом пьянку, а потом не менее приятное продолжение вечера. Как когда-то в молодости, чтобы и энергия била через край, и вином все тормоза сорвало, и море было по колено. И чтобы потом весь Хексберг неделю лихорадило!
С трапа Аларкон слетел как на крыльях, в том же темпе посетил адмиралтейство с докладом и направился искать Бешеного. Тот обнаружился у себя дома, в своей спальне, самым наглым образом… переодевающийся. Серый свет хмурого дня растекался по гибкой поджарой фигуре, играя тенями на рельефе мышц, черные волосы растрепались в более чем художественном беспорядке, а улыбка и радостное вырвавшееся «Филипп!» удавили последние намерения подраться на корню. И вино им давно не нужно, чтобы оказаться в одной постели, и тело моментально вспомнило, как это – быть с Ротгером.
4.
Веер со стуком падает на мраморный пол. Ровно перед носками сапог черноволосого мужчины.
- Герцог, я была бы признательна вам за помощь.
О, да, безусловно. Ему поднять вещицу гораздо легче, чем ей его так метко уронить… С изящным поклоном Алваро Алва вкладывает веер в ладонь Алисы Оллар. Встречаются глаза, насмешка против равнодушия. Он слишком много прожил и у него слишком много власти, чтобы его не раздражала дриксенка, а она слишком красива и избалованна, чтобы не иметь паршивого характера. Она хочет, чтобы он встал на колени, признал ее достоинства, а он ищет способ смести с трона дуру, с немалым энтузиазмом разваливающую страну.
С одной стороны, люди устроены очень просто.
Если красивая, опытная и в чем-то умная женщина поставила себе целью получить конкретного мужчину в постель, она его получит. Тяжелое придворное платье соскальзывает с плеч, на нежной коже играют блики свечей и манящая улыбка вовсе не сочится ядом. Соблазнить тело так просто, особенно если особых причин для отказа нет.
С другой стороны, люди устроены очень сложно.
Долорес Алва мертва, но постель – это не сердце, там место свободно. Политика и тонкий расчет так же не имеют ничего общего с этими сомнительными отношениями. Никого днем нельзя удержать при помощи того, что было ночью, и Алиса напрасно ищет союзника в любовнике. В очередной раз уходя после надоевших намеков, Алваро думает, что эта женщина исчерпала запас его терпения. Он ее отравит. Завтра же.
5. Судьба
- Эй, Ротгер, говорят, тебя ведьмы любят!
- А то! – охотно соглашается парень, - меня все любят!
- Прямо таки все! – вечером таверны забиты до отказа, и молодые моряки ютятся в углу в компании вина.
- Все. От тетушки до ведьм! – в головах присутствующих любые мысли уже с трудом продираются сквозь туман хмеля.
- А знаешь, что кэцхен могут судьбу человеку предсказать? Не каждому, конечно. Только любимчикам – не унимается собеседник.
- Мне предскажут! – мгновенно вскидывается Вальдес. – Я им жемчуг подарю, поцелую и все предскажут!
- Самонадеянный какой!
Через полчаса уже не так сильно шатающийся и жутко довольный своей находчивостью и обаянием, позволившими раздобыть нитку жемчуга глубокой ночью, Ротгер поднимался на гору. Если уж ювелир не отказал ему, то почему это должны сделать кэцхен? При мысли о крылатых ведьмах, сердце забилось быстрее. Он танцевал с ними, он теперь знает, что такое счастье. Вот бы это стало его судьбой… Изначально он пошел сюда только из желания доказать, что круче него только горы, но теперь сам загорелся идеей. Скажите, красавицы, что вы – моя жизнь!
Луна, периодически прячась за облаками, давала не самое лучшее освещение, а количество алкоголя в крови – не самую лучшую координацию. Он с честью почти вышел из этой затруднительной ситуации, но споткнулся уже на самой вершине.
- Ааа, отымей тебя кальмар!!! – встречать лицом булыжники он не желал совершенно, как он потом ведьм целовать будет?
- Осторожно – чьи-то руки, достаточно сильные, чтобы удержать, перехватили его у самой земли. Высоченный черноволосый парень поставил Ротгера на ноги. Размах плеч Вальдес оценил как «мне бы так». – Да ты пьян, – со смешком заметил спаситель, – и понесло же тебя.
- Я судьбу хотел узнать!
- Считай, что узнал. Если будешь столько пить – ничем хорошим это не кончится.
Передернув плечами и приняв крайне независимый вид, Ротгер счел за благо удалиться. Ничего, он вернется через пару дней, когда здесь никого не будет. Прикладывая все силы к тому, чтобы не навернуться на спуске, он не взял на себя труд обернуться. А зря, на фоне луны было великолепно видно, как у оставшейся наверху фигуры появляются огромные крылья.
6. Близость
Между маршалом Ли и Чарльзом существует… близость. Губы Давенпорта кривятся иронично и чуть горько, где-то в сердце при каждом вдохе дергаются отравленные иголки. Лионель вгоняет их туда по одной – каждым прикосновением, поцелуем, жестом, взглядом. Острые, тонкие, засевшие настолько глубоко… Что если выдрать – то только вместе с сердцем. Это больно, и именно это когда-нибудь убьет Чарльза, это, а не пуля или шпага. Он уже давно не играет в гордость и равноправие, позволяя выпивать себя до дна, до капли.
Между ними существует… близость. Потому что это не любовь – не бывает она так тесно переплетена с безысходностью и отчаянием, да и вряд ли маршал способен любить кого-то, кроме своей семьи. Чарльз затрудняется определить, любит ли он, иногда ему кажется, что да. А иногда хочется сломать красивую тонкую шею, разбить холодно улыбающиеся губы, выколоть равнодушные черные глаза. Сбросить цепи, сковавшие душу, вздохнуть единственный раз свободно… и умереть вслед за ним. Потому что иначе – никак.
Между ними существует… близость. Потому что это – не уважение, не доверие, не понимание. Маршалу плевать на чужие чувства и желания, он никогда и ничего не расскажет о себе, не поделится мыслями. Ему не нужно понимание – чем он непредсказуемее, тем лучше для всех. Он не в игрушки играет, а армией командует. Чарльз заставляет себя молчать, запирая в глотке слова, потому что они лишние, ненужные, обременительные. Он не желает, чтобы стало больнее.
Между ними существует… близость. Потому что, не смотря ни на что, Чарльз Лионелю ближе, чем кто бы то ни было, включая брата-близнеца. Эмиля он отпустить способен, а любовника – нет. Никогда. Ни за что. Никуда. После каждого рейда он должен явиться пред маршальские очи, и не только для доклада. Сразу же. Без малейших задержек. Чтобы Ли мог убедиться, что Чарльз – жив. Что он – здесь. Что он – его. Только его. Заклеймить собой, чтобы даже сама идея обратного стала бредом.
Между ними существует… близость. Потому что иногда тела сплетены так крепко, что разорвать объятия невозможно – это не банальное плотское желание, это маниакальная потребность друг в друге. Губы зацелованы до крови, исколота щетиной кожа, стальная хватка оставляет синяки. Голос почти сорван стонами, разум почти потерян в безумии, на сетчатке глаз намертво отпечатался образ. Лионель не сможет без Чарльза, и без малейших сомнений ему об этом говорит. Не смогу – значит, ты будешь со мной. Чего бы мне это не стоило. И тебе тоже.
Простыни измяты, одежда разбросана по всей комнате. Чарльз отсутствовал два дня, и маршал не дал ему даже слова сказать, прежде чем впиться поцелуем в губы. Лихорадочное скольжение рук по коже – убедиться, что это он, вернулся, снова рядом. Страсть сжигает изнутри, оторваться – хуже чем умереть, дышать – не важно.
Через пару часов они уже измотаны до предела, Чарльзу кажется, что его выпили до дна – силы, душу, кровь. Лионель не разжимает объятий, они лежат, вжавшись друг в друга – даже сейчас, тела послушно изогнулись так, что нет ни миллиметра свободного пространства. Маршал убедился в том, что любовник по-прежнему принадлежит ему безраздельно, и успокоился.
Чарльз смотрит на расслабленного Ли – как же он все-таки красив! – и тихо, еле слышно, шепчет:
- Чем это кончится?...
- Закатом.
- Почему?
- В Рассвет мне не попасть, тебя заберу с собой. А жить вечно не получится при всем желании.
7. Альмейда и Вальдес "Ветер покорен только тебе"
Ветер – стихия того, кого Рамон зовет соберано. Официальная стихия. Может, все кэналлийцы и марикьяре от рождения предназначены ветру? Может, он ведет их по жизни?
Под вой ветра Рамон Альмейда впервые поцеловал Ротгера, под вой ветра и пламени, в танце Излома. Ветер треплет волосы Бешеного, даже в полный штиль, ветер глушит шаги Вальдеса и разносит его смех.
Альмирантэ стоит на палубе святого Франциска и смотрит, как наполняются ветром паруса. Им пришлось задержаться на марикьяре, но матросы уже уверены, что они придут в срок, а то и раньше.
- Ветер покорен только тебе, он не позволит нам быть не рядом дольше необходимого.
По губам Альмейды пробегает улыбка, и он чуть качает головой. Нетерпеливость – это одно из определяющих качеств его ненормального любовника
8. АлваДик, "Я не понимаю, чего Вы от меня хотите"
- Я не понимаю, юноша, чего Вы от меня хотите? Вы меня почти отравили, вы мне изменили, вы с господином в белых штанах сделали все, чтобы меня угробить. А теперь говорите «Только живи»?!
- Эр Рокэ!
- Я мерзавец?
- Нет. Я был неправ, только живите!
- После того, как вы самолично прострелили мне легкое? Юноша, да вы шутник.
- Монсеньор!
- Раньше надо было думать. Например, до того как подняли пистолет.
- Я убил Его Величество Альдо!
- О, да. Пуля прошла крайне удачно. Одним выстрелом двоих любовников – это очень практично.
- Эр Рокэ! Не говорите так, я вас люблю, пожалуйста, пожалуйста! Не умирайте, пожалуйста!
…
- Успокойся, Дикон. Если мне повезет, я действительно выживу. Лучше приведи в чувство Эпине – нам пора выбираться из этих подземелий.
9. Жермон/Ойген. фраза :"дружеские чувства"
Генерал Ариго сидит на крыльце, наблюдает за полетом птиц в небе, и задает себе вопрос «Так дружеские или чувства?». Небеса и теоретически присутствующий на них Создатель молчат и оставляют человека без поддержки. Человек слаб, человек порочен, и Жермон опять думает об Ойгене. Как дружба переросла в то, что иначе как любовью назвать не получается?
Жить, воевать, побеждать, отступать – думая о том, что свою жизнь стоит сохранить хотя бы для того, чтобы увидеть, как теплеет взгляд?
- Какие мысли занимают тебя столь сильно, что ты не реагируешь на окружающее?
Бергер садится рядом, это кажется ужасно непротокольным – сидящий чуть ли не на земле барон Райнштайнер. И улыбка легкая, неуловимая… дружеская? К кошкам этот день и это небо.
- Философские. Пройдем в дом?
- Беспокоит бедро?
- Немного.
- Ты совершенно не заботишься о себе. Это неправильно.
Ойген подхватывает его – на руки! – и несет в комнаты. И когда бергер опускает его на кровать, Жермон не может найти в себе силы разомкнуть руки, обнимающие шею друга – как смешно это звучит! Только смотреть в глаза и болезненно улыбаться. Ну же, останься равнодушными горными вершинами! И я смогу свести все к шутке.
Но Райнштайнер всегда и все понимает правильно.
- Я вижу в твоих глазах то, что давно искал.
Смех, хриплый, нервный – Создатель, его почти трясет!
- Так получилось… уже давно. Я хорошо это скрывал?
- Не хорошо. Успешно. Хорошо будет иначе.
Губы мужчины – это то, что ярко и необычно настолько, что тело отказывается слушаться хозяина. Ариго с трудом, но возвращает этот контроль – сейчас его очередь владеть.
10. Лионеля с Леворуким) фраза.. "а вы как стали леворуким?"
Смятая постель, сбитое дыхание и даже луна не желает освещать творившееся в комнате маршала севера. Лионель и Леворукий лежат на сбитых простынях и пытаются заново научится дышать – Савиньяк не желал уступать, пусть даже и Повелителю Кошек, но уступил – опыт тысячелетий есть опыт тысячелетий. Он еще отыграется… когда-нибудь. Поиметь Леворукого – это то, ради чего стоит жить.
- Эй!
- Ммм?
- А вы как стали Леворуким?
- Пришел с Рубежа. Услышал проповедь. Подумал, что этот монах – идиот. И стал.
- Не понял…
- Что тут непонятного?
- То есть ты – не Леворукий?
- Я владею обоими руками одинаково.
- Тогда зачем?
- Тянет меня в этот мир, понимаешь? Все, хватит разговоров. Ты душу наизнанку вывернуть можешь ради интереса. Иди лучше сюда.
- А почему не ты ко мне?
- Думаешь, это поможет тебе не оказаться снизу? Ну-ну…
11. Алва/Эпинэ... "Красное на черном, красное на красном"
Красное на черном – это пробивающаяся через тьму сна алая кровь герцога Алва. Робер во сне свободен от любых политических условностей, поэтому он походя сворачивает шею своему недоделанному сюзерену, и бросается к раненому Ворону.
- Вы меня слышите? Алва, пожалуйста, вам еще жить и жить! Вам еще эту страну вытаскивать, кроме вас на это никто не способен!
Красное на красном – это кровь Робера Эпине на губах Рокэ Алва. Разрез глубок, и она льется так щедро, что окрашивает не только неправдоподобно яркие губы, но и весь мир. Не смотря на утверждения Альдо, просто пролитая кровь Повелителя не способна ни на что, тем более на то, чтобы вернуть к жизни. Подчиняясь вспышке озарения Робер наклоняется и…
Красное на красном – это губы к губам, это невозможный поцелуй и то, чему нет и не может быть места в реальности. Как в рассказанной старой нянькой сказке, Эпине вылечил Ворона, отдав взамен душу. Первый Маршал страны с издевательским названием Талигойя горит одной-единственной идеей – спасти Алву. Что и как будет дальше – плевать, но человек, без присутствия которого любой сон оборачивается мукой, жить должен.
Красное на черном – это манящие губы Кэналлийского Ворона в аду его камеры. Только это не сон, это – реальность, за которую еще сильнее хочется убить Альдо, и в которой они в Алвой на «вы». В лучшем случае. А еще Рокэ не может даже встать, и эта его беспомощность так бьет по глазам, что Роберу кажется, что он задыхается именно от этого, а не от нестерпимого жара. Эпине подходит недопустимо близко, и опускается на пол рядом с кроватью – сесть рядом не позволяют раздирающее на части чувство вины и остатки здравого смысла.
Красное на красном – это кровь Алвы, текущая из его растрескавшихся губ. Повелитель Молний исступленно ненавидит всех, кто повинен в том, что тело сильнейшего из воинов Золотых Земель иссушено, что глубокие тени залегли под легендарно-синими глазами, что гитара в углу – без струн. Кто-то посмел издеваться над поверженным противником… Робер не желает быть на той же стороне. И не будет, решение принято давно.
Черное на красном – это глаза Эпине в обрамлении из огней свечей и камина. Глаза, согласные на любую плату, глаза, которыми на мир смотрит Честь. Ты считал это глупостью, но тебе сейчас не хочется смеяться, Ворон. Ты несознательно бередил его сны своим присутствием, ты не мог удержаться, чтобы не придти туда, где тебя ждали по-настоящему.
Красное на красном – это ад камеры, освещающий сплетенные пальцы. Красное на красном – это истекшее кровью, мертвое сердце Четверых, у каждого из Повелителей осталось только свое собственное, распоряжаться которым они будут сами.
Красное на красном. Губы в крови. Черное на красном. Залитые пламенем глаза. Ад обернется раем, если огонь затушить кровью. Робер не знает, правда ли это, но всерьез собирается попробовать. |