Он лежал, где бросили: расхристанный, распластанный, беспамятный. Наспех прикрытый наброшенной кем-то из сердобольной дворни овчинной безрукавкой. Судя по обильной, броской вышивке, женской. Отчаянно коченел в предательской стылости первого осеннего рассвета, опускавшегося на землю зыбким туманом, и не ощущал холода. Являл собою зрелище, жалкое и непристойное одновременно, и не чувствовал стыда. И причиной тому – отнюдь не эпически ледяная кровь его рода, и уж тем паче, не мифическая богоравность Повелителей Стихий, якобы, по определению сияющая алмазной гранью в любой грязи. Глава Дома Волн был болен. Тяжело болен. Ни повторить, ни даже лишний раз вспоминать одуряющие ужасы минувшей ночи он впредь не согласится ни при каких условиях. Но они были и ещё помнились. И, пользуясь бессилием парализованного случившимся духа, вспыхивали в мозгу ядовито зелёными сполохами неживого пламени. То опаляли сознание запоздалым, всепроникающим страхом такой животной силы, что причин ему не требовалось, то услужливо, в мельчайших до карикатурности деталях являли и без того измученному внутреннему взору ту или иную причину. Недавнюю. Слишком недавнюю. Болезненно памятную не только разуму – тупо и обречённо ноющему каждой клеточкой телу и бездумно растерзанной чужим варварским куражом (и собственной глупостью) воле, которую, казалось, не вернуть к жизни уже ничем.
Снопами взлетающие в чёрное небо искры – то ли огня, то ли накрывшего всех здесь древнего, как эта ночь, безумия. Крики, хохот, грохот, рвущий уши шум – тогда он казался музыкой… странной, дикой, но музыкой – беспорядочные движения разгорячённых тел. Лица, знакомые и незнакомые, донельзя искажённые угаром языческой оргии. Принцесса Матильда… фокэа Матильда, в качестве официального опекуна коей он собственно и оказался здесь. «Смейся, мальчик! Живи и смейся!» Поначалу и впрямь хотелось смеяться, иной раз даже хохотать. Хотелось. Теперь хочется совсем иного. Но ни о том, ни о другом желании Повелителя Волн окружающим знать не обязательно. А позже, существенно позже: «Эх, и разошлись же ребятки! Ладно, ваше дело – ночь до утра, а я – спать». Генерал Дьегаррон. «Герцог, вы живы? Точно?» Тоже следовало хотя бы улыбнуться: это была ещё даже не ночь – поздний вечер, и сам он ещё не имел оснований сомневаться в означенном. Марианна. Красавица баронесса улыбалась ему ровно так же, как и прочим, по-настоящему всё её внимание, взгляды и слова принадлежали одному человеку, что было не удивительно, и всё же, сам факт: звезда изысканнейшего из столичных салонов, а впоследствии, пусть ненадолго, ещё и придворная дама – здесь, и чувствует себя, судя по сияющим глазам и отнюдь не салонному румянцу во всю щёку, прекрасно… Предательская память зачем-то сохранила адресованное не ему. «Знаешь, сегодня мне ни для кого ничего не жаль. И никого. Даже для тебя. Это и вправду ТВОЯ ночь, любимый». Робер. Он уже привык называть герцога Эпинэ по имени, в том числе и мысленно. Хотя, как там на сей счёт у Павсания? «Спрут Иноходцу не товарищ»? Надо запомнить. «Валентин, живо сюда! Кому говорю?! Полковник Придд, твою кавалерию!.. Не так – БЕГОМ!!!» Это был уже настолько не вечер, что последнее оказалось невыполнимо.
Да, несколько раньше они действительно как-то незаметно остались в сугубо мужском обществе, и почти сразу же началось такое… При том, что и до того было – на голову не натянешь. «Не уверен, что Золотую Ночь празднуют именно так, но, коль скоро коренные алаты – а их здесь явно больше, чем всех остальных – не возражают…» Эпинэ откровенно издевался? Прежде он не замечал подобного за Повелителем Молний. Что ж, ошибиться, равно как и прозреть, никогда не поздно. И, если сегодня, придя в себя, они будут, не сговариваясь, утверждать, что В САМОМ ДЕЛЕ отрабатывали с Дьегарроном фехтовальные выпады, а с Валме – на спор прыгали через костёр, попутно пытаясь перевернуться в воздухе через голову…
Доныне он видел и испытал достаточно всего, что добросовестному биографу, пожалуй, следовало бы назвать «страшным», «тяжёлым» и иными подобными словами. Однако жив и в своём уме. Но это… Нет, он не будет искать подобающих эпитетов. Просто постарается забыть. Когда сможет и если сможет. Сможет. Сможет и забудет, как только боль в разбитом противоестественностью теле перестанет так азартно соперничать со жгучими конвульсиями сломленной воли.
Но прямо сейчас ему этого сделать, видимо, не позволят. Знакомые шаги, знакомый голос, до тихого бешенства знакомые за одну только эту ночь интонации. Его поднимают, унизительнейшим образом перекидывают через что-то жёсткое, разжимают зубы. Вкус и прочие ощущения во рту тоже знакомы – до крика, до тошноты, но кричать сейчас не реально. И лишь краешек онемевшего сознания почти равнодушно констатирует конвульсии гортани. А подлое тело снова предаёт.
Сказать, что многажды помянутый добрым словом Повелитель Молний чувствовал себя существенно лучше, означало бы беспардонно погрешить против истины. Что было? А чего не было? К последнему безумно хотелось отнести, по крайней мере, одно навязчивое воспоминание: он что – действительно пел? В здравом (ну хорошо, пьяном) уме и своим голосом? Лэйе Астрапэ, за что?.. Окружающим – такое… Может, у них хотя бы с памятью похуже? Впрочем, если никогда ни на чём серьёзнее барабана не игравшему Дьегаррону действительно всучили гитару, у его предполагаемого вокала есть шансы на затмение и забвение.. Всё же, стоило предварительно выяснить, как празднуют нормальную Золотую Ночь нормальные алаты. Потому что теперь эти сумасшедшие с их сумасшедшим гостеприимством, как пить дать, будут утверждать, что, мол, всё в порядке и все довольны. Впрочем, бездыханные Придды в его представление о том, чем должен заканчиваться порядочный праздник, в любом случае, не вписывались. Робер ещё раз покосился на живописно раскинувшуюся у потухшего костра композицию «Спрут в пальто» (кухаркиной стриженке), поморщился от проснувшейся в голове боли и заставил себя подняться с такой славной, уютной голой земли. Бутылка с остатками спиртного в разгромленном праздником пространстве не сразу, но нашлась. Разумеется, под рукой у свернувшегося трогательным калачиком и мечтательно улыбающегося во сне Валме. Да, предусмотрительность у этого достойного рода в крови. Себя не забыть? Кошки с две, тут и одному-то смотреть не на что.
Аж целый полковник армии Талига оказался ожидаемо лёгким и неожиданно безропотным. Не уж то, настолько плохо? Что ж, придется заняться кощунством, иным словом подобное обращение с подобным напитком не назовёшь.
- Так, герцог, отдохните поперёк колена. Да, не надо таких глаз, я намерен злостно надругаться над вашим желудком, но, поверьте, после всего, пережитого им накануне, хуже ему не будет. Хорошо, теперь открывайте рот. – Надо же, бедняге даже челюсти свело. – Зажмите нос. Впрочем, кому это я сейчас? Ладно, не дёргайтесь, сам зажму. И – глотайте. Вот так, всё – одним глотком. Нет, проглотить нужно обязательно. И хотя бы с минуту потерпеть. А теперь – перевернитесь и не обессудьте, лекарского инструмента под рукой нет, придётся обойтись пальцами. Да, главам Великих Домов тоже иногда можно (и нужно) блевать, даже Приддам. Ну, кому говорят?! Давно не давил Спрутов о колено. А пока ваши глаза возвращаются в естественное положение, запомните, позже запишете. Тюрэгвизэ не пьют из фамильного кубка, даже если он у вас загадочным образом при себе. Тюрэгвизэ не пьют, как вино, дожидаясь послевкусия и попутно пуская все душевные силы на поддержание на лице выражения непроницаемой светскости. Тюрэгвизэ закусывают не через четыре раза на пятый, и не фруктами. И наконец, влив в себя столько тюрэгвизэ, сколько удалось осилить вам, не стоят столбом, соперничая в прямизне осанки с ближайшей сосной, а затем к ней же и прилипая. Что следует делать вместо всех этих «не», вы имели возможность наблюдать. А следовало участвовать. – Но это, надеюсь, в ваши мемуары не войдёт. Ну, по крайней мере, не всё.
Если бы Повелителя Молний самого попросили повторить, либо увековечить на бумаге всё, им сказанное, ему это вряд ли удалось бы. Но риторические усилия не прошли впустую: давешний полутруп не только зримо демонстрировал признаки жизни, но и вспомнил о способности изъясняться словесно.
- Герцог, а у вас, оказывается, весьма приятный баритон. Жаль, слуха нет совсем.
- Да, давно не давил Спрутов о колено.
|