Название: Правда лжи |
Можно сжечь все мосты за спиною и выстроить заново. - Р-робер… Это не имя, не зов и даже не созвучие. Это горячий, опаляющий шею выдох, тихий и почти жалкий. Шелест. И липкое омерзение – холодной дрожью по позвоночнику. Альдо тяжело отстраняется и откидывается на спину, на смятый постельный ворох, восстанавливая дыхание. Теперь можно свободно дышать - тоже, на бесконечно краткую минуту забыв о том, что было и будет. Рядом слышны глубокие, прерываемые на середине вдохи, и к влажному лбу прилипла потемневшая от пота светлая прядка. Впрочем, Иноходец Эпинэ этого не видит, только представляет – и знает, что всё именно так. Так, как надо. Робер смотрит в потолок, в одну избранную точку, смотрит не мигая. Он опять думает, он разучился не думать, он уже ничего не может делать без бесконечного хоровода мыслей – нужных, нелепых, черных с лунными прочерками. Альдо глотает воздух, снова придвигается ближе и утыкается лицом ему в шею, губы неестественно горячие – или, возможно, это его кровь уже давно похолодела. Он всё ещё смотрит в одну точку. Он думает только о том, что Реджинальд Ларак уже в Надоре. О том, что если невозможная удача улыбнется ему, предателю и клятвопреступнику, весть дойдет до Лионеля. О том, что весной у Олларии будут стоять войска, истинная армия истинного Талига, а остальное не имеет значения. О том, что сейчас доверие сюзерена необходимо как никогда. О том, что хочется закрыть глаза и умереть, но нельзя. Любое дело надо доводить до конца - даже если оно выворачивает тебя наизнанку, со всем твоим выгоревшим нутром. Он хотел, чтобы Альдо верил ему безоговорочно. Он хотел, чтобы ни один его жест и взгляд не мог вызвать подозрения. Нужны были - он морщится - гарантии, нужна была - будь всё проклято - подстраховка. Он добился этого, дав Альдо то, чего тот хотел. Хотел давно, молчаливо, вспыхивающими и гаснущими глазами, задерживающимися прикосновениями, долгими паузами. В конце концов, когда ты по горло в грязи и крови, хуже уже не станет. И грязь эту, липкий болотный ил, отодрать можно только с кожей. На что ещё ты согласился бы, Первый маршал возрожденной Талигойи, чтобы окончательно отвести от себя любые подозрения?.. Да разве есть что-то «ещё» и что-то «дальше». Разве есть дно глубже этой синей ночной полутьмы, лунных теней от оконных рам, влажных от пота тел; тихого, то властного, то жалко-нежного голоса Альдо: неосознаваемого и бессмысленного «Сейчас, сейчас…» - и протяжного выдоха именем; этого возбуждения, противоестественного, нежеланного, вымаранного и выпачканного, которое накатывает неконтролируемо, жжется, отдается болью; дно глубже этих быстрых, рывками, движений чужого тела, глубже твоего безучастия, глубже ненависти к себе, глубже болезненной, мучительной разрядки от чужой руки, глубже пустоты, приходящей следом, когда вот так, глазами в темноту, смотришь в потолок и ждешь нового утра. Утро будет значить, что скоро кончится ещё один день. Так надо. Это, возможно, единственное, что удерживает Робера Эпинэ от края пропасти и не позволяет совершить очередную немыслимую глупость. Это трусость – ждать убийц, не имея сил убить самому. Отпустить нельзя, теперь он знает это достоверно, прошлое надо перечеркивать разом, взмахом руки, перевязью Люра… Человек уходит навсегда только в вечность, но никогда – в чужие земли, и Альдо не уйдет тоже, кто угодно, но только не он. Но даже эта мысль уже не будоражит ум. Уже вообще ничто не вызывает эмоций. С того недавнего вечера, когда он перешел последнюю черту, когда он заставил Альдо поверить себе раз и навсегда, потому что предать короля можно, но предать троих – сюзерена, друга и любовника – многим сложнее. Для большинства, но не для Иноходца Эпинэ. Теперь – нет. Скоро весна. Скоро всё это кончится. Скоро всё станет, как было, а там – хоть Закат. Будущее волнует его только в той степени, в какой касается жизни этого безразличного города и этой страны. Своя собственная жизнь уже не волнует, равно как и собственная Честь, которой давно нет – и хочется рассмеяться в голос от того, как вообще нелепо это слово, применяемое по отношению к нему. Ладонь Альдо скользит по груди и животу, его дыхание давно ровное, но всё ещё горячечное, и сам он неестественно горячий, и в этой комнате душно, как в печи, как в темном каменном мешке над пекарнями Багерлее, когда на губах вкус соли – крови – боли, мелодии на гитаре без струн. Лошадь, шпагу и гитару надо чувствовать. Человека – тоже, но не-будущий не-анакс Золотых Земель (Лэйе Астрапэ!) не знает ни одной из этих истин, и позволяет предавать себя – медленно, каждый день по капле. Альдо обхватывает его рукой, приподнимается, коротко целует в губы – не получая ответа, который и не нужен, и Робер заставляет себя прекратить думать хотя бы на следующие несколько минут – и закрывает глаза. Расслабься. Сожми зубы и терпи - предательство, замыслы, чужие руки. Сожми зубы. И терпи. И жди. Он позволяет новой грязи въедаться в кожу. Он позволяет Альдо всё, что тот хочет – а требования его невелики… - Сейчас, сейчас… Он прощается, не прощая. Он позволяет себе верить. На остальное ему давно плевать. |