Определенно гоганские деньги были как нельзя более кстати, хотя дело-то с их получением было темным, но Роберу Эпинэ все эти многие знания не доставляли особой печали и благородный наследник Дома Молний безмятежно напевал песенку-самоделку:
– К закатным тварям всю морковь, к закатным тварям всю морковь, пусть Леворукий ее ест!..
И так примерно еще с десяток куплетов, в которых вареную морковь предлагалось съесть Фердинанду Оллару, его жене, кансильеру, кардиналу, Первому Маршалу Талига – здесь прибавилось еще предложение подавиться, Клементу (не Его Крысейшеству), Приддам – за компанию, Хогберду, Альдо – за прекрасные глаза Мэллит и самой пегой кобыле. Обделенной вареной морковкой осталась только Матильда, которую Робер уважал даже пьяным.
– Пусть ест вареную морковь кобыла пегая, пусть ест! – радовался жизни Иноходец, когда перед ним вдруг поднялся пыльный вихрь, мир будто поплыл перед глазами, и пришлось хвататься за оказавшуюся рядом стену. Затем все успокоилось, и перед глазами Робера возникло очертание определенно некоего парнокопытного, сопровождаемое тяжелым, замогильным вздохом, как у томящейся без прощения души. Эпинэ даже немного протрезвел. Он-то знал, что ждет его в переулке. Какой позор наследнику древнего рода – напиться до пегой кобылы! Иноходец пошатнулся и вытащил шпагу, так просто сдаваться вестнице смерти он не собирался, тем более что выхода-то у него и не было.
– Вот вам, принцесса Матильда, и вареная морковка, – пробормотал сквозь зубы Эпинэ, тщательно фокусируя взгляд и посылая мысленный прощальный привет, и вовсе даже не Мэллит, а отчего-то Рокэ Алве, сопровождаемый благодушным пожеланием «Тебя бы на мое место!»
Кобыла снова вздохнула так, словно на ее холке лежала вся тяжесть Ожерелья.
– Почему? –раздался в ночной тишине исполненный тоски голос. У Робера дернулась правая бровь.
– По какой причине? – еще тоскливее спросил голос… кобылы? У Робера дернулась вторая бровь и похолодели пальцы. Конечно, на гербе Эпинэ неспроста помещалась лошадь, и представители его семьи разбирались в этих благородных животных гораздо лучше, чем остальные, однако лошадиную речь еще никто не понимал, что объяснялось тем фактом, что в принципе лошади не разговаривали. Иноходцу захотелось к маме, к Матильде, к Оллару, да хоть к Алве! И морковки. Видимо, его смерть будет особенно страшной.
– Сгинь, тварь Леворукого! – смело, а вовсе не слегка истерически пробормотал Робер, принимая красивую позу истинного человека Чести.
– Как самочувствие? – неожиданно уныло спросила его вестница смерти.
– А ваше? – машинально выдавил воспитанный Эпинэ, вспомнив, что говорит с дамой.
Тень покачала головой.
– Не очень как! – сказали в ответ. – Или даже совсем никак. Мне кажется, я уже очень давно не чувствовал себя как.
– Ааа… – понимающе протянул недоумевающий Робер, начиная надеяться, что убивать его прямо сейчас не будут. Все-таки им с Альдо вроде еще реставрировать династию Раканов, и желательно – не в виде выходцев, хотя, надо признать, это было бы впечатляюще, и они несомненно переплюнули бы Олларов.
– Ой, что это случилось с твоим хвостом? – кобыла поднялась и приблизилась к вновь принявшему боевую позу «Эпине умирают, но не сдаются» Роберу.
– У меня нет хвоста, – слабо возразил Иноходец, испытавший на мгновение желание потрогать себя за пятую точку. Мало ли? Однако через полминуты он забыл и о гипотетическом хвосте, и о гипотетических рогах, и о гипотетической реставрации Раканов. Зверюга при ближайшем рассмотрении оказалась не кобылой, а ослом. Ослом, причем редкостным, почувствовал себя Робер, который навеки опозорил имя Эпинэ, перепутав благородную лошадь и простого осла.
– Зверя Раканов тебе под хвост! – с облегчением выдохнул Робер, поняв, что призрак смерти прошел мимо. Почему-то вместе с пониманием вернулся и хмель.
– Его нет! – вдруг прорыдал ослик.
– Ты не ошибся? – в Иноходце взыграл исследователь и натуралист. – Зверя точно нет?
– Хвоста нет! – всхлипнул осел и повернулся к Роберу задом, что было бы воспринято Иноходцем как оскорбление его аристократической персоны, если бы Робер оказался способен к такому сложному логическому построению после семи бутылок вина и встречи с говорящим парнокопытным.
– Хвост или есть, или его нет. По-моему, тут нельзя ошибиться. А твоего хвоста нет, – эти слова Эпинэ повторил бы и под присягой.
– А что же тогда есть?
– Ничего, – честно ответил Робер.
Ослик медленно повернулся к тому месту, где недавно был его хвост; затем, заметив, что ему никак не удается его догнать, он стал поворачиваться в обратную сторону, пока не вернулся туда, откуда начал, а тогда он опустил голову и посмотрел снизу, и, наконец, сказал, глубоко и печально вздыхая:
– Кажется, ты прав.
– Наверное, какая-то закатная тварь его украла! – искренне возмутился Робер, уже успевший проникнуться симпатией к безобидному длинноухому. – И то верно! Чего от них ждать? – вздохнул ослик.
– От кэнналийцев? – Робер никак не мог простить Ворону подавление мятежа Окделла.
– От кобыл! – снова вздохнул ослик.
– Ты прав. Всегда надо искать женщину, – Иноходцу опять вспомнилась Мэллит.
Суровый мужской разговор прервал подозрительно знакомый обоим звук. Цок-цок-цок, смерть-смерть-смерть…
– Это она, – побледнел Робер.
– Это она, – поднял уши ослик.
Из-за угла неторопливо вышла непрезентабельного вида пегая кляча, помахивая двумя хвостами.
– Зверь Раканов на Алане Святом и троих Алва ему под хвост! – некуртуазно выругался Эпинэ, вновь ощутивший ледяное дыхание смерти. Хотя вообще-то пахло навозом.
– Ты нашла его, моя принцесса! – на удивление уныло радостно выкрикнул ослик, затрусив к кобыле. – Мой хвост!
Кобыла самодовольно фыркнула и скосила притворно скромным глазом, отчего-то напомнив Роберу незабвенную кузину Катари. Кажется, погибель второй раз обошла его этой ночью.
– До свиданья, – вновь не посрамил культуру людей Чести Робер, правда, животные его уже не слушали, мирно вдвоем уходя в даль темную.
– Я больше не пью, – отчетливо произнес Иноходец. – И каждое утро ем вареную морковку.
А еще достойный Робер Эпинэ решил, что все гоганское золото может на горбу Раканов отправляться в пасть пресловутому зверю, а он женится на Матильде и уезжает в Талиг, подальше от бесхвостых ослов и влюбленных кобыл смерти. Кто знает, возможно Первый Маршал не откажется взять его к себе под командование?
Где-то вдали издевательски заржала лошадь (если это, конечно, была не разъяренная Цилла).
|