Завтра они покидали Хексберг, и Руппи попросил разрешения навестить знакомцев, остававшихся здесь в плену. Вальдес, разумеется, разрешил – почти что на ходу, уезжая куда-то по делам. Руппи молодец... а Олафу Кальдмееру придется провести вечер в одиночестве. Ничего страшного, в постоянном присмотре он давно не нуждается, и выпить очередное лекарское зелье вполне способен без посторонней помощи.
Пусть Руперт считает, что его адмирал просидит весь вечер за книгой, найденной позавчера в библиотеке у Вальдеса... Он и просидит. И неважно, что книга уже третий день открыта на одной странице и вряд ли когда будет прочитана.
Одиночество. Каким же горьким стал его вкус.
Проигрывать всегда тяжело, но это закон войны. Сегодня ты – победитель, завтра... кто знает. Но проигрывать по милости сановных дуралеев, охочих до славы и золота и не ведающих им цены?! И не просто проигрывать, а терять все и всех, кого вел за собой? Тяжелый, холодный комок подкатывался к горлу всякий раз, стоило только вспомнить... Каждую ночь, в каждом сне повторялось одно и то же. И ничего, НИЧЕГО нельзя было сделать, ни тогда, ни сейчас. Хотя, может быть, в будущем...
Рамон Альмейда удостоил пленного адмирала своим вниманием лишь однажды – вскоре после того, как Кальдмеер первый раз поднялся с постели. Этот разговор тоже помнился очень явственно, хотя ничего особенного сказано и не было.
...-Я вижу, вы чувствуете себя неплохо.
-Да,благодарю вас.
-Хорошо. Раз уж вы остались живы...
-Вашей вины в этом нет. – Ребячество, за которое он тут же мысленно себя обругал… но Альмейда и бровью не повел.
-Да, я планировал иной исход. Но судьба рассудила иначе. Не пренебрегайте советами врачей, чем скорее вы восстановите силы, тем лучше.
-Лучше? Для кого?
-В первую очередь для вас же, господин адмирал цур зее. После Излома вам предстоит долгое путешествие.
-Могу я спросить, куда и зачем?
-Разумеется. Вы понимаете, что бой за Хексберг – только часть большой войны. И какую роль сыграете в ней вы – решать буду не я.
-Кто же?
-Рудольф Ноймаринен. Вы отправитесь в резиденцию регента при первой возможности. Сопровождать вас вызвался вице-адмирал Вальдес, так что скука в пути вам не грозит. Это все. Если у вас нет ко мне вопросов – я вас более не задерживаю...
Забавно, из всего сказанного удивила его только новость о намерениях Вальдеса составить им компанию в путешествии. Остальное было просто и предсказуемо, а вот очередной каприз Бешеного… Еще забавнее, что Руппи, услышав пересказ новостей, вцепился в то же. Заодно высказав все прочие тревоги. Мальчик вообще принимал все чересчур близко к сердцу – как будто сам был в чем-то виноват.
-Ты чем-то недоволен, Руппи?
-Всем, господин адмирал. Все... слишком хорошо, чтобы быть правильным...
-То есть?
-Да так… Попутный ветер превратился в шторм. Беззащитный город оказался западней. А теперь – хороший дом и гостеприимный хозяин…
-Ты предпочел бы тюрьму?
-Нет, разумеется, но... Я не верю, что здесь хоть кто-то хочет нам добра. Особенно Вальдес. Это было бы странно. Но тогда чего они добиваются?
Адмирал вздохнул и очень серьезно посмотрел в лицо адъютанту.
-Руппи, я – разменный козырь, который наши гостеприимные хозяева намерены разыграть с наибольшей выгодой для себя. Как они относятся лично ко мне, значения не имеет. Я это понимаю, но воспротивиться не могу… значит, придется смириться. – И, поймав упрямо-недоверчивый взгляд, уточнил: - Пока. А потом – будет видно.
Руппи улыбнулся в ответ на последние слова и спорить больше не стал…
Все правильно. Мальчишке нечего бояться, а худшее, что грозит его семье – расстаться с некоторым количеством золота… Господину адмиралу цур зее на такую удачу рассчитывать не приходится. Кое-кто громко радовался известию о пленении Алвы, но еще неизвестно, что лучше – оказаться в когтях у ворона или в зубах у волка. И незачем тешить себя надеждой, что Ноймаринен не пойдет на убийство пленного. Еще как пойдет, если сочтет такой выход наилучшим. И ведь не ошибется, а значит, козырь будет разыгран с максимальным эффектом. Вот достойное завершение мирских дел – умереть, зная, что тебя удачно использовали в войне против твоей страны.
Что может быть отвратительнее такой беспомощности?..
Отъезд назначен на завтра… сколько времени займет дорога?
От тоскливых мыслей отвлек стук в дверь.
-Да.
-Прошу прощения, сударь. – Это слуга. В чем дело?.. – Господин Вальдес вернулся. Приказано передать, что, если вы пожелаете к нему присоединиться за бокалом вина, он будет в столовой…
-Благодарю. Скажите господину Вальдесу, что я сейчас спущусь.
В самом деле, почему бы нет? Это лучше, чем сидеть одному у темного окна и мучить себя пустыми страхами и надеждами. В конце концов, ему не двадцать лет, чтобы вздыхать, глядя на звезды, убивать его пока никто не собрался, а значит, игра далеко не закончена. Так зачем изводиться?..
***
В комнате-столовой горели свечи и было очень тепло. На столе уже стояли поднос с бокалами и пара бутылок, на один из стульев был брошен мундир Вальдеса, а сам вице-адмирал стоял у камина, глядя на огонь и флегматично крутя на пальце перстень. На стук двери он, впрочем, тут же обернулся:
-Добрый вечер, господин адмирал цур зее. Рад, что вы решили не проводить его в одиночестве.
-Здравствуйте, господин Вальдес. Да, мне не хотелось оставаться одному... Правда, врач не одобряет наших… вечерних бесед.
-Врачей слушать, безусловно, надо. - Вальдес подошел к столу и взялся за бутылку. - Хотя и они порой проявляют излишнее рвение. Вы голодны?
-Спасибо, я поужинал.
-Ну и замечательно. – Вино полилось в бокал, кружевная манжета скрыла руку, державшую бутылку, почти до пальцев. Да, в придачу ко всем странностям, Бешеный был явно неравнодушен к шелкам и кружевам, и сейчас на нем была шелковая сорочка, богато отделанная кружевами, белыми, как морозный иней.
Праздничная рубашка, мундир - не парадный ли? Жаль, не видно… – что еще? Непослушные черные пряди падают на лоб, но хмурую морщинку между бровей скрыть не могут…
-У вас был трудный день?
-Скорее, слишком богатый на разговоры. – Вальдес поставил перед Олафом один бокал, другой взял сам и сел на стул напротив, с удовольствием откинувшись на высокую резную спинку. – Не люблю пустой болтовни. Да и не стоит сейчас… В конце концов, сегодня особенный вечер.
-Особенный?
-А разве нет? Это последний ваш вечер в моем доме. Завтра вы его покинете, и, скорее всего, навсегда.
А ведь действительно…
-Покину. Но не забуду. - Это правда, такое не забывается. Он сам себе не позволит забыть…
Вальдес рассеянно кивнул, явно думая о чем-то своем.
-Может быть, напрасно.
-Напрасно? – Кальдмеер, сделав глоток, отставил бокал и внимательнее всмотрелся в лицо собеседника. – Вы говорите странные вещи, Вальдес.
-Может быть, не настолько странные, как кажется. Я привык доверять предчувствиям, знаете ли, это мне помогало не раз и не два.
-Вы о… завтрашнем путешествии?
-И об этом тоже.
Так…
-Говорите, Вальдес, у меня крепкие нервы.
Бешеный было приподнял вопросительно бровь, но почти сразу негромко рассмеялся:
-Так вот что вас гнетет последние дни… Нет, вашей особе пока ничего не грозит. Ситуация не та. – Он посерьезнел. – А вот скажите мне, господин адмирал цур зее, каковы ваши позиции при дворе Готфрида? Только не надо красивых фраз про «я верю в мудрость его величества» и все такое, не хотите говорить – лучше промолчите.
Кальдмеер вздохнул, облокотился на стол, сложил и крепко сжал руки.
-Вы попали по больному месту, Вальдес. Позиции достаточно хороши… были достаточно хороши, чтобы не опасаться всяких Бермессеров, хотя недостаточно хороши, чтобы унять аппетиты Фридриха. Что теперь – не знаю.
-Да, при том, что из командного состава Западного флота уцелели только вы и Бермессер, а в Эйнрехте, надо полагать, думают, что только Бермессер… Я человек, далекий от политики, но я не дурак.
-Я тоже не дурак, к счастью. И я понимаю, что, вернись я в Эйнрехт, встретят меня не как героя. Однако… можете смеяться, но я действительно верю… ладно, пусть не в мудрость, но в здравый смысл его величества.
Вальдес фыркнул откровенно скептически:
-Здравый смысл… Хорошо, спорить не буду. Тем более что потеря целого флота могла вбить капельку здравого смысла и туда, где его отродясь не было. В голову Фридриха, например.
-Сомневаюсь, - резче, чем требовалось, ответил Кальдмеер. Разговоры на подобные темы он воспринимал более болезненно, чем давал кому-либо понять, но избежать их совсем не удавалось. Бешеный, впрочем, на развитии темы обычно и не настаивал.
-Правильно сомневаетесь. – Вальдес допил свой бокал и потянулся за бутылкой. – Так и будет, пока решают одни, а гибнуть под чужими ядрами и пулями должны другие. – Он снова откинулся на стуле и глянул поверх полного бокала, уже с лукавым прищуром: - А признайтесь, Кальдмеер, избавиться от нашего общего друга Вернера посредством меня соблазн был немаленький?
-От него и, заодно, от большей части кораблей авангарда и Создатель знает, скольких умных и преданных людей? – в свою очередь хмыкнул Ледяной. – К кошкам его, этого Вернера…
Вальдес поморщился – следить за мгновенными сменами выражения его лица в любом разговоре было отдельным удовольствием:
-Вы просто убийственно добропорядочны…
-Возможно, хотя пленных врагов в своем доме я не принимал.
-Я, до недавних пор, тоже.
Он серьезен, хотя и улыбается. Может быть, это тот самый нужный момент, может, нет, но когда еще об этом спрашивать?..
-Скажите, Вальдес… Вы в самом деле готовы были оставить меня в своем доме и при этом скрыть, кто я такой?
-Кто бы меня еще спросил. Альмейда и без моих подсказок понял, кто есть кто.
Не прямой ответ на вопрос, но достаточно и этого.
-И не стал возражать?
-Ну… Думаю, он мог много мне сказать. И даже хотел. Но…
-Но?
-Вовремя вспомнил, что с сумасшедшими связываться бесполезно. – Улыбка Вальдеса была безмятежной, но Олаф Кальдмеер жил на свете не первый день.
-У вас были неприятности.
Вальдес пожал плечами:
-Мы не в Эйнрехте, мой дорогой гость. Если альмиранте высказал все, что обо мне думает, в выражениях, не предусмотренных протоколом – это не неприятности. Поскольку упомянутый альмиранте, во-первых, человек без предрассудков, во-вторых, знает меня как облупленного… и знает, где кончается прихоть и начинается дело.
-Как и вы.
-Как и я.
Вальдес умолк, снова задумавшись о чем-то. «Мой дорогой гость»… Кальдмееру эти слова неожиданно напомнили о другом разговоре, в этой же комнате, давно – кажется, вечность назад. Только тогда много разговаривать ему еще было тяжело, и он по большей части просто сидел в кресле у камина и слушал, а остроумию Бешеного героически пытался противостоять Руппи. Руппи и были адресованы слова, за которые Ледяной по сию пору был Вальдесу благодарен.
«Мой дорогой родственник кесаря, умоляю вас, прекратите испытывать терпение своего адмирала, он не любит, когда думать начинают чем-то, кроме головы. Дело не в планировании кампании. Первую и главную ошибку совершили бездарные интриганы, которые сочли, что попадание Ворона в клетку развязало им руки. Какой идиот решил, что армии Талига без Алвы беспомощны? И тем более флот, где свои законы и свое командование? Вот и получайте теперь то, на что напрашивались. Еще нужно радоваться, что Альмейда удовлетворился разгромом вашего флота, а не отправился прогуляться к дриксенским берегам…» Не было никакой особой премудрости в этих словах, но выбор времени оказался идеальным, чтобы заставить юного Фельсенбурга поостыть и взглянуть на дело с другой стороны. Слышать такое приятного мало, однако с тех пор Руппи перестал смотреть на нахального фрошера волчонком…
Руппи. А сам Кальдмеер? Ведь не мальчик, потрясающими откровениями Вальдеса не впечатлится, сам может наговорить не меньше. И не забудет, кто они друг другу. Да, симпатия, да, благодарность, но есть вещи, через которые нельзя переступить.
…А через что можно? Через тихий, надежный дом, мягкое кресло, огонь в камине? Вовремя поданный стакан воды? Создатель, как?..
Знал ли Вальдес, задумывался ли хоть раз о том, какими узами связывает своего «гостя», или делал то, что делал, просто по доброте душевной, основательно помноженной на привычку доверять и пользоваться доверием? «Мы не в Эйнрехте»… Впрочем, может быть, и не задумывался. Для человека, который в бою был готов «сдохнуть под пушками», а, едва из боя выбравшись, распахнул двери своего дома раненому врагу, будет верно и обратное. Сегодня – смех и вино, завтра – бой и смерть… Как легко и как больно.
А Вальдес молчал, отрешенно глядя перед собой, забыв о времени и о собеседнике. Кальдмеер – не в первый раз – поймал себя на том, что смотрит на него. Не ждет очередной фразы, не «изучает противника» - просто смотрит, замечая и запоминая – поворот головы, линию бровей, блики от огоньков свечей в темных глазах, морщинки возле бровей и губ, руку – красивую, с длинными сильными пальцами, бездумно теребящими кружево на воротнике…
Бездумно?
-Вальдес, Создателя ради, ваше молчание начинает пугать. Что-то все-таки произошло, разве нет?
Бешеный оторвал взгляд от недопитого бокала:
-Они плачут. Снова…
-Кто?
-Ведьмы. Не смотрите на меня так, я не рехнулся. Я действительно слышу… - Видимо, согнать с лица выражение недоумения Кальдмееру не удалось, и Вальдес объяснил: - Это странное ощущение… вернее, для меня уже не странное. Я ведь говорил вам о хексбергских ведьмах? Их голоса можно слышать, их смех наполняет душу радостью, а плач… Последнее время они часто плачут и почти не смеются…
-Я… да, я слышал о ваших ведьмах, но… мне казалось, это просто легенда. Если бы не ваши слова, я бы так и думал, хотя и сейчас...
Вальдес улыбнулся, хотя за улыбкой и притаилась боль:
-Скажите это кэцхен, потопившей ваш флагман.
-Что?.. – Как хорошо, что рука не успела коснуться бокала… - Нет… Кэцхен не по силам потопить большой корабль. Это…
-Прямо потопить – не по силам. А изорвать остатки парусов? Выбросить из линии? Развернуть носом или кормой под чужие пушки? Или можно счесть случайностью то, что «Ноордкроне» от ветра и волн доставалось немногим меньше, чем от пушек, а «Франциску» ветер оставался попутным? Вы в самом деле так наивны, адмирал?
Наивен? Если бы… Рука привычно-бессознательным жестом метнулась к шраму на щеке, выдав растерянность. «С кем ты сидишь за столом, Олаф Кальдмеер?..»
-Вы… можете управлять кэцхен?
-Я? – удивился Вальдес. – Нет… Никто не может. Но они живут здесь, мы для них свои – люди, город, корабли… Они любят нас. Танцуют, играют… Люди слишком хрупки для них, приходится быть осторожнее. Но вам – чужакам – бояться следует гораздо больше.
Некоторое время Кальдмеер просто молча смотрел в лицо собеседнику. Ничего подобного Вальдес прежде не говорил, и сейчас в его словах чудилось что-то… не то чтобы недоброе, но…
-Что вы так смотрите на меня? – заметил, наконец, обращенный на него взгляд Бешеный. И, что-то поняв, рассмеялся: - Успокойтесь, я не ведьма и не собираюсь в нее превращаться. - Смех почти сразу сменился озабоченностью, как же быстро меняется у него настроение… - Вам нехорошо?
-Нет… ничего. – Кальдмеер осторожно, опираясь на край стола и стараясь не двигаться слишком резко, поднялся. – Здесь, кажется, немного душно…
-Окно слева открыто.
Свежий влажный ветерок, задувавший в приоткрытую створку, вернуть ясность мыслям не помог. А ведь казалось, все уже переболело, и вот…
Кэцхен. Вальдес, похоже, не лгал, во всяком случае, верил в то, что говорил. Это ересь, но он не эсператист, да и при чем здесь церковь, ведь не вера рвала паруса и снасти «Ноордкроне» и заставляла огромный корабль скакать, как шалая лошадь. Одной веры для этого маловато...
Еще не все слова были сказаны, но усталость становилась неподъемной, и снова начала побаливать голова. Кальдмеер, морщась, потер виски, и почти сразу рядом раздалось:
-Позвольте мне.
Олаф вздрогнул и оглянулся на неслышно подошедшего Вальдеса:
-Что?..
-Позвольте вам помочь, - повторил тот, подходя ближе.
-Простите?..
-Стойте прямо и закройте глаза, - велел Вальдес, и у Кальдмеера не достало сил спорить. - То, что вы пытались сделать, делается вот так… - Чужие ладони, показавшиеся прохладными, легли Олафу на лоб. - Запоминайте мои движения, пригодится не раз. Настоящий приступ, конечно, не остановит, но снять усталость или ненадолго отогнать боль можно…
Голос Вальдеса стал негромким и ровным; Кальдмеер коротко вздохнул, когда ловкие пальцы прошлись по его лицу, бровям, вискам, зарылись в волосы - танец, сразу сложный и простой, и совершенное знание, где и как нужно коснуться, чтобы отогнать боль. Она и отступала, растворялась в приятной истоме, оставались тепло и покой, покой и тепло, потрескивание огня в камине, шелест деревьев за окном… Олаф немного очнулся, только когда руки Вальдеса прошлись последний раз по его волосам и мягко соскользнули на плечи. Теплое дыхание коснулось щеки…
-Я не хочу вас отпускать. Слышите? Не хо-чу…
Шепот, едва слышный, но отчетливый, кажется, был частью завораживающего тепла и покоя, а потом… руки, переставшие быть невесомыми, обхватили Олафа за плечи, и горячие влажные губы прильнули к его губам.
Кальдмеер шарахнулся в сторону и назад, мгновенно очнувшись от томной полудремы, и остановился в паре шагов, придерживаясь рукой за стену.
-Вальдес, вы с ума сошли?!
Бешеный остался стоять на прежнем месте, на лице его не было и тени веселья.
-Да, если считать безумием нежелание скрывать свои чувства.
-ВАШИ чувства, - с трудом сдерживая гнев, произнес Кальдмеер.
-Ваши тоже. Не хотите признаться мне – признайтесь хотя бы себе.
Сумасшедший, он точно сумасшедший… Да кому какое дело до их чувств?! И где эти чувства будут завтра, через неделю, через месяц?!
Кальдмеер дважды вздохнул, заставляя себя успокоиться. Не получилось. Нужно было просто уйти, и…
-Я… мне действительно нехорошо, - ровно произнес он, оттолкнулся от стены и, вернувшись к столу, остановился возле своего стула. – Если вы позволите вас покинуть…
-Не позволю. – Вальдес подошел и встал рядом. Проговорил тихо: - Ни за что бы не поверил, что вы можете чего-то бояться… господин Кальдмеер. Знаю, что первый шаг вы не сделаете никогда, так его делаю я… Зачем убегать от того, что очевидно не первый и не второй день?
Это – очевидно?! Ты совсем расслабился в этом доме, Олаф Кальдмеер. Или впал в детство…
-Я не знаю, что для вас очевидно, Вальдес. И я, кажется, попросил разрешения уйти.
-А я, кажется, его не дал.
-Значит, придется уйти без разрешения.
-Нет. – И шагнул в сторону, заступая дорогу.
Кальдмеер вскинул руку в остерегающем жесте, и его запястье мгновенно оказалось в захвате, мягком, но очень крепком.
-Не уходите, - едва слышно повторил Вальдес, не отводя взгляда от лица адмирала и не выпуская его руки.
…Прикосновение губ, мягких и требовательных, к кончикам пальцев, к раскрытой ладони, к запястью заставило Кальдмеера вздрогнуть, судорожно вздохнуть и инстинктивно ухватиться свободной рукой за спинку стула. В ласке не было ни робости, ни спешки, она была неторопливой, отточенной и… неотразимой. Нужно было вырваться и уйти, но это намерение так и осталось намерением. Вальдес улыбнулся, знакомо наклоняя голову, черные блестящие глаза не отпускали, где-то на дне их ярче разгорался нечеловеческий, колдовской огонек, в них было страшно смотреть и невозможно оторваться. Нет, страх оказался сильнее, и Олаф все-таки закрыл глаза – больше ни на что сил не хватило.
Вальдес выпустил его руку, оставив ее лежать на своем плече, шелк и кружево холодили ладонь, но может ли под снегом таиться пламя?..
Горячие ладони легли на его руки, на рукава выше запястий, да, они казались горячими даже сквозь одежду, скользнули вверх, к локтям, плечам – в каком-то совсем уж удивительном танце – сразу осторожность и уверенность, приказ и просьба, способность подчинить и готовность подчиниться – гремучая смесь, воспламеняющая кровь и туманящая рассудок.
-Это похоже на танец. – Снова теплое дыхание на щеке, и чуть слышный, только для одного предназначенный шепот. – Ничего не нужно помнить и ничего нельзя забыть… Просто танец…
Танец. Так просто. Только танец…
Где же взять силы, чтобы сделать в этом танце хотя бы шаг… Олаф еще помнил, что собирался послать Бешеного к кошкам и уйти, но его не хватило даже на первое, не говоря о втором. А руки Вальдеса уже ласкали его плечи, касание превращалось в объятие, горячие, нетерпеливые губы скользили по виску и щеке.
-Это ваш вечер и ваша ночь… Будет только так, как вы пожелаете… Только так…
Это в самом деле было просто. Создатель, как же это было просто – забыть одиночество и тоскливые сны, забыть все, кроме звона крови в ушах и одуряющей близости живого сильного тела, в конце концов, никто и никогда не называл его Ледяным в постели. Это просто – перестать цепляться за спинку стула, запустить пальцы в густые, вечно растрепанные волосы, возвратить объятие, и…
И НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ БУДЕТ НИ ОСТАНОВИТЬ, НИ ОТМЕНИТЬ.
НИЧЕГО.
НИКОГДА.
…Рука застыла в воздухе, не коснувшись волос Вальдеса.
Ожидай его назавтра расстрел или виселица, раздумывать было бы не о чем. Но будет иначе, еще не окончены ни война, ни жизнь, и Олаф Кальдмеер не потеряет головы из-за человека, с которым однажды придется сойтись в бою.
Вальдес, в ответ на едва ощутимое прикосновение, выпрямился и глянул ему в лицо. Наваждение исчезло, ничего колдовского больше не было ни в темных глазах, ни в тревожной морщинке между бровей, был вопрос… на который нужно ответить, и ответить спокойно, как будто не кипит кровь и стук сердца не отдается в ушах барабанным боем, и не кажется чересчур тесной одежда…
-Почему?..
-Потому что придется остановиться. Слишком скоро.
-Я смогу.
-Но я не смогу. – Не смогу, потому что для меня постель не в одной цене с бокалом вина. По крайней мере, эта постель. – Нет. Молчи. Молчи…
Молчи, пока не утихнет буря, разбуженная тобой. Молчи, потому что, если ты скажешь хоть слово или посмеешь улыбнуться хотя бы глазами, я повалю тебя здесь же, на ковер перед камином, наплевав на незапертую дверь и любопытных слуг. И проиграю, даже если возьму верх...
Вальдес промолчал. Не улыбнулся. Не попытался удержать. И, кажется, в самом деле не понял, ПОЧЕМУ… Хотя что тут не понять? Огонь горит не потому, что кому-то должен или хочет чего-то добиться. Он горит, просто потому, что он – огонь, и иначе не существует. Но только ли отогреться или сгореть в нем без остатка, человек решает все-таки сам...
Одно касание, один поцелуй, сорванный с упрямо сжавшихся губ – последняя линия, на которой еще можно удержаться.
-Не ходи за мной.
Дверь – лестница – коридор – снова дверь. Щелчок задвижки, камзол – куда-то в сторону, не глядя, и – лицом в подушку – не видеть, не слышать… Проклято, всё будь проклято – эта война, эта ночь, попутный ветер, темное вино, черные глаза… сердце, забывшее долг, и разум, слишком рано о нем напомнивший – всё.
Всё…
***
Прежняя, уютная тишина возвращалась понемногу. Тиканье часов, потрескивание пламени в камине…
Безумный, совершенно безумный вечер. Хорошо, что все позади, и хорошо, что завтра они уезжают, оставаться дальше в этом доме было бы слишком тяжело. Может быть, поэтому Вальдес и оттягивал разговор о том, «что очевидно не первый и не второй день», на последний вечер?
«Не позволю». Этих слов Кальдмеер от Вальдеса прежде не слышал и не думал, что услышит при таких обстоятельствах. Что ж, рано или поздно, вспомнить пришлось бы и об этом…
Нужно было открыть дверь, запираться на ночь ему не разрешали, не столько Вальдес, сколько врач и Руппи. Как же трудно было оторвать голову от подушки… и лучше не заваливаться на кровать снова. Дождаться Руппи – он поможет раздеться и нормально лечь. Потому что самому, кажется, даже сапог стянуть не удастся. Хорошо посидел за бокалом вина, нечего сказать. Всего-то несколько глотков…
Адмирал отодвинул засов на двери, добрался до кресла между столом и окном, сел и облегченно откинулся на спинку. Прикрыл глаза. Голова снова раскалывалась, болью отзывалось малейшее движение. А впереди была целая ночь. Среди оставленных лекарем снадобий было и обезболивающее, и успокоительное, но до них нужно же еще добраться.
Дверь скрипнула. Кальдмееру даже не нужно было смотреть – войти к нему без стука мог только один человек, до сих пор, впрочем, ни разу этого не делавший. До сих пор… ну что ж, если вспоминать, кто есть кто, так до конца. Надо знать свое место… Олаф передохнул, с усилием выпрямился и встал, стараясь незаметно опереться на край стола. Только тогда поднял взгляд на вошедшего.
Ротгер Вальдес неторопливо пересек комнату и остановился перед ним, сцепив руки за спиной и наклонив голову к плечу. Выражение лица Бешеного было нечитабельным, и тем более неожиданным оказался вопрос:
-Я вам сделал больно?
-Нет. – Слово сорвалось с губ, обогнав мысль. Пустая и ненужная ложь. Сделал, еще как сделал… и сейчас делаешь. Вот только зачем…
Вальдес коротко улыбнулся:
-Вам уже говорили, что вы плохой лжец, господин адмирал? – Улыбка исчезла. – Послушайте, я… успел привыкнуть к вашему обществу, к тому, что с вами легко говорить, что вы всегда все понимаете правильно. И я… увлекся. Просто забыл, что обычное между равными в вашем положении может показаться оскорблением. Я не хотел ни обидеть, ни унизить вас. - И, на полтона тише: - Простите меня.
Обидеть? Унизить?!
На миг Кальдмеер забыл даже о головной боли… и напрасно. От неосторожного движения виски и затылок разломило так, что стало темно в глазах, а пол под ногами нехорошо качнулся. Вальдес торопливо шагнул к нему и подхватил под локти:
-А вот врачу вы, сударь, лжете зря… - довел до кровати и помог сесть. Глупость, какая глупость…
-Пейте. До дна. – Вальдес присел на кровать рядом, поднося к его губам стакан – не с водой, с каким-то из оставленных лекарем отваров.
Он выпил и осторожно, боясь снова растревожить боль, перевел дыхание.
-Благодарю вас.
-Не за что, - хмыкнул Бешеный, оперся свободной рукой о колено и глянул искоса, изгибая бровь уже с намеком на смешинку. – Так я могу рассчитывать на прощение?
-За что? – постарался придать голосу побольше сарказма Кальдмеер. – За то, что вы сумасшедший? Увы, это не преступление.
-За то, что позволил себе слишком много. – Вальдес хлопнул себя ладонью по колену и легко поднялся. Поставил пустой стакан на стол. – Или… слишком мало.
-Первое прощу с удовольствием.
Вальдес глянул на него с каким-то невеселым лукавством:
-А второе повиснет на моей совести ржавым якорем?
-Возможно, - холодно бросил Кальдмеер, отводя взгляд. – До очередной атаки, которой я могу и не выдержать. Сколько у нас там времени в запасе?
-Очередной атаки не будет. Вы победили.
Это прозвучало так неожиданно строго и серьезно, что Кальдмеер, превозмогая нестихшую еще боль, выпрямился и поднял голову. Вальдес стоял прямо перед ним, в двух-трех шагах, скрестив руки на груди, наклонив голову и глядя без тени улыбки.
-Вы хотите сказать, - медленно произнес Олаф самым лучшим своим «ледяным» тоном, - что все это было… игрой?
-И если я отвечу «да»?
-Я скажу, что вы лжете.
-И мне снова придется ответить «да», чтобы не солгать вторично. Этого довольно?
Кадьдмеер снова помолчал, изучая лицо стоящего перед ним человека.
-Нет, вы не сумасшедший.
-Как вам будет угодно. Я знаю, что делаю и зачем. Я ошибся в выборе средств, за что и прошу прощения. Но не в цели.
-О которой мне знать не полагается. – Перед холодным, тяжелым бешенством отступает даже боль. – Чего вы добиваетесь, Вальдес? Прощения? Вы весьма удачно указали мне мое место, поэтому разговор на эту тему не очень-то…
-Указал вам?.. – Кажется, или этот ненормальный в самом деле удивлен? Похоже, что не кажется… - А сейчас я тоже указываю вам ваше место? – Он шагнул вперед и опустился перед Олафом на одно колено. – И сейчас?
Этот взгляд снизу вверх - невозможно прямой и честный. Просто воплощение сожаления и раскаяния…
Закатные твари, это же всерьез, внезапно дошло до Кальдмеера. Это – всерьез. Хоть плачь, хоть смейся.
-Вальдес…
-Впрочем, если еще есть сомнения в серьезности моих намерений, мне нетрудно…
-Ротгер, если вы не замолчите… - Кальдмеер чувствовал, что окончательно теряет право на свое прозвище, но предел есть даже ледяному терпению, - я дам вам пощечину.
Вальдес оперся локтем о колено, глянул… нет, не с улыбкой, но с выражением, вполне готовым ею стать. Потом хмыкнул себе под нос и неторопливо поднялся.
-Как вам будет угодно. Но все равно, спасибо.
-За что, кошки вас побери?!
-За то, что назвали меня по имени. – Вальдес взялся за ручку двери, но остановился и оглянулся. – И за то, что не стали мне лгать. Я ведь все понимаю… Отдыхайте, господин Кальдмеер. Я пришлю слугу, он поможет вам лечь. А утром приглашу врача. Спокойной ночи.
Господин адмирал цур зее поглядел на захлопнувшуюся дверь, прошипел сквозь зубы ругательство, способное вогнать в столбняк пьяного матроса, и повалился на подушки.
Сил не осталось даже на злость. И непонятно, чего хотелось больше – то ли рассмеяться, то ли взвыть от тоски.
Вечер оказался слишком коротким.
***
Мы есть и останемся противниками.
Я был и останусь офицером его величества Готфрида.
У меня нет и не может быть иных обязательств.
Не солгать. Не переступить. Не забыть… |