Самым неприятным было то, что он так и не мог вспомнить свое лицо. Пусть дождевая лужа до рассвета – неважное зеркало, но то, что отражалось он узнать не сумел, а что должно бы отражаться – не помнил. Имя, тоже забытое, в сравнении с этим казалось не важным, но при любой попытке призвать воспоминания виски наливались тупой тяжестью, а в памяти начинали ворочаться обрывки разговоров, взглядов, лица, дождь… Ну а значит, не стоит и пытаться, и скоро все само станет на место, как это обычно бывало после попойки.
О, хоть что-то уже вспомнил!
Мужчина выпрямился, потер шею и побултыхал в луже босой ногой. Подождал, пока поверхность успокоится, и снова с надеждой уставился на прекратившее плясать отражение – снова безрезультатно. Зеркало, зеркало бы найти… И человека. Человек нужнее. Как же его звали?..
За спиной приглушенно всхрапнуло и мужчина резко развернулся. Но это оказалась тощая пегая кобылка с нестриженной гривой, провисшей спиной и лохматой челкой. Стояла и смотрела, как он убирает с лица перепутанные мокрые пряди, липнущие к коже.
Свет издыхающей луны прихотливо обливал лошадь, придавая ей на редкость лишайный вид. Кобыла тихонечко всхрапнула и двинулась к мужчине, тот поспешно отступил, понадеявшись, что она заметила лужи и решила напиться. Не хотела, свернула прямиком к нему и остановилась только получив по лбу комком грязи. Предыдущие два уже стекали с крупа и гривы, почти, впрочем, вид лошади не портя – куда уж хуже…
Мужчина был свято уверен, что лошадей любит, но эта и на лошадь-то не тянула! Наверняка убрела с какой-то фермы, воспользовавшись… чем? Был какой-то переполох, а, может, и бунт… Но он закончился, а хозяева спохватятся, кинутся искать свою сдыхоть, увидят рядом с оборванцем и намнут ему бока. Надежду, что ему кто-то поверит, что он просто мимо проходил, мужчина отмел сразу.
-Пошла! А ну, пошла!
Очередной комок земли хлюпнулся около копыт лошаденки. Махнув хвостом и смирившись, видимо, с неизбежным, та развернулась и затрусила прочь. Мужчина перевел дух («Победа!») как вдруг на него ворохом мокрых листьев обрушился мир. Мертвенный свет поблек, словно луна, освещавшая все, как свечи в бальном зале королевского дворца, резкий порыв ветра рванул за волосы, бросив в лицо запах гари, сырой земли, крови и чего-то грязного, горелого. Мокрая насквозь одежда липла к телу, сковывая движения и ни кошки не грела, ноги резко по щиколотки ушли в жидкую грязь на краю лужи.
Мужчина с ругательством выбрался на пригорок где казалось посуше, старательно выбирая, куда ступает – пальцев ног он уже не чувствовал. Пальцы рук солидарно не гнулись, словно находясь в коконе холода – не осеннего дождливого, а словно торкский мороз в Эпине ударил, да не по раскисшей земле, а только по нему одному! Надо бы найти одежду и сапоги, пока ноги совсем не отвалились – и одного человека. Обязательно надо. Непременно… что-то сказать ему? Сделать? Увидеть?
Нужного имени он – как и своего – не вспомнил, но куда идти знал. И сколько – к сожалению, тоже. Откуда-то.
Стало светлее, но не легче и, разумеется, не теплей. Лошаденка стояла в нескольких десятках бье от него, понуро свесив заляпанную морду (мужчина внезапно устыдился за недавний срыв6 животное-то точно ни в чем не виновато), свалявшаяся челка открывала затянутый бельмом глаз. Ну и ладно, слепая лошадь все лучше никакой.
Надо спешить!
…А хозяева ему все равно наваляют…
Мужчина успел сделать пару шагов к лошаденке, вытянув перед собой руку и приговаривая что-то ласковое, не отводя взгляд, прежде чем свалился в яму. Лошадь презрительно фыркнула.
Луна, погано ухмыляясь, побледнела и скатилась к горизонту, ноги-руки – те части их, что он ощущал – слава Создателю, были целы, голова хуже, чем была, стать просто не могла, а носом он упирался во что-то жесткое и вонючее. А так же сырое и грязное, как и все вокруг. Ткань какая-то. Мундир. Присыпанный землей. Мужчина поднялся на четвереньки (точно, уцелело всё) и потянул находку на себя, пытаясь разобраться. Мундир пошел тяжело – еще бы, надетый на прикопанный труп, полузасыпанный-полузаваленный грязью. И без сапог. По знакам различия было понятно, что перед ним офицер, потому, наверное, и сняли – где вы видели офицера в плохих сапогах? А мундир оставили…. Тоже, что ли, снять – у него самого одна рубашка, рваная.
Интересно, его самого тоже приняли за труп?
А, мундир оставили, потому что он весь дырявый. Били саблей, в спину… Сволочи. Мужчина перевернул тело, стер рукавом грязь с лица и чуть не заорал, узнав своего ординарца.
Пегая Кобыла послушно ждала, когда бывший Леонард Манрик, бывший маркиз Эр-При, бывший маршал Резервной армии Талига поднимется на ноги. А он, конечно, здесь не останется. Никто не остаётся.
Через минуту в спутанную челку ударил уже не ком грязи, а увесистый булыжник, проклинаемые крестьянами собратья которого в изобилии встречались на окрестных полях. Леонард поднялся на изрядно разъезжающиеся ноги, левой рукой прижимая к груди пару камней, и замахиваясь зажатым в правой руке булыжником. Ни Создателя, ни Леворукого он уже не поминал, зато шипел бы, если б мог.
Кобыла переглянулась с уходящей луной, встряхнула гривой и неторопливо потрусила прочь, далеко, впрочем, не отходя. Время еще есть. Когда-нибудь все сдаются.
Леонард снова сполз на землю, выпустив из онемевших рук камни, провел по лицу ладонью, размазывая грязь, потом заправил волосы за ухо и ощупал лицо кончиками пальцев. Вместо правого глаза, кожи и ресниц, ощущалась запекшаяся, крохкая от влаги корка, а бровь уцелела!..
Вот странно – холод ощущался, а раны нет! Ни та, что на лице, ни на груди. Люра сначала стрелял туда…
Люра!
Утреннее солнце плеснуло светом, но не теплом, невдалеке хлюпнули неподкованные копыта. Леонард не глядя швырнул камень, лихорадочно вспоминая все, что он знал о нечисти. Вроде бы, выходцы боятся осоки? Или рябины? И куда они забирают людей… И, главное, что с ними происходит, когда все, кто повинен в подлой смерти, уходят сними? Хотя, если все ушли, кто бы мог это рассказать?
Леонард одернул рваную рубашку и медленно поднялся. Выходцы приходят на шестнадцатую ночь. За шестнадцать дней он должен убраться как можно дольше от Олларии, в которой сейчас находится Люра. Откуда он знает, где сейчас предатель и где та столица находится, Леонард задумываться не стал. Знает – и все. Знание царапается где-то в голове, как засевшая пуля, нашептывая, что надо, надо, надо идти…
Только куда ж ему идти? Сейчас война, если покажутся люди, достаточно будет упасть и не шевелиться – примут за мертвого и не удивятся даже.
Выбравшись на давешний холмик, Леонард уселся на мокрую траву (держа на всякий случай под рукой пару камней поувесистей) и принялся мечтать о краях, где никогда не бывал, но куда сейчас мог хотя бы начать путь. Любимое дело неожиданно застопорилось. Юг? Запад? На восток, мимо Олларии? Он ведь может не выдержать и свернуть за Люра.
Леонард снова потер бровь, мимоходом вспомнив папиного лекаря из Торки, Зайгерфельца, единственного, кто держал в узде отцовскую язву и потому позволял себе много, в том числе и непрошенные советы, в частности, мыть руки перед едой и после того, как куда-то ими лез… Уцелел ли лекарь? Отец наверняка, бежал, едва поняв, что Резервная Армия изменила Олларам, а кого он с собой взял? Вряд ли мятежники с теплотой отнесутся к слугам тессория, хотя хороший врачи всем нужны. Главное, вовремя об этом вспомнить.
В Бергмарк хорошие врачи…
Леонард от радости прихлопнул ладонью по земле. Бегрмарк, конечно же! Старинные легенды, обряды агмов. Конечно, бергеры знают что-то и о выходцах! И о том, как сделать из них обычных мертвецов. А он даже знает одного бергера.
Бывший маршал Резервной армии Талига, бывший маркиз Эр-При поднялся на негнущиеся ноги, отряхнул колени и направился левее того направления, куда его звала-тянула голодная пустота внутри.
На север. В Торку. И будь, что будет!
С пути он свернул только один раз: стянуть с придавленного лошадью всадника (интересно, почему его-то не стали ни хоронить ни грабить? Поленились лошадь откатывать?) грязную, зато целую куртку и накинуть поверх собственной рубахи. Жаль, сапоги оказались малы. Зато сабля пусть и не лучшей стали и в вытертых ножнах словно согрела руки. Он человек и убивать будет так, как это делают люди!
Спину кошачьей лапой царапал взгляд затянутых бельмами глаз. В Торку так в Торку. Все равно не уйдешь от себя. |