Название: Вода и вино |
Потемневшие от жары губы притягивали внимание. Эпинэ вздрогнул, поняв, что уже несколько минут не может оторвать от них взгляд. Алва усмехнулся. Заскрежетали засовы, вошел стражник с вином, водой и свечами. - Поторопи кузнеца, - рявкнул на него Робер, чем заработал очередную усмешку со стороны Ворона. - Что Вы так нервничаете, Эпинэ? Не Вам здесь сидеть. Лучше налейте мне воды. - Может быть, вина? - Воды, Эпинэ. Налив полную кружку, Робер сел рядом с Алвой и поднес хрустально чистую воду – холодную даже на вид – к потрескавшимся от жара губам мужчины. - Вы считаете, что я сам не в силах уже себя обслужить? – вопреки собственному тону, Алва обхватил губами край кружки, вынуждая Робера наклонить ее сильнее, и сделал несколько глотков. Эпинэ отвел взгляд, чтобы не видеть ходящего под бледной кожей кадыка, и почувствовал, как щеки горят еще сильнее, хотя, казалось бы – куда уж... - Еще, - выдохнул Алва, и Робер снова наполнил кружку. В этот раз мужчина пил медленнее. Слишком яркий румянец... лихорадка? В таких условиях – не удивительно. Куда только смотрит Альдо!? Неужели он мог допустить такое... издевательство над пленником?.. - О чем задумались, Эпинэ? О белоштанном юноше? - С чего Вы это взяли, герцог? С угла губ стекает капля воды, и Робер, не думая, что делает, стирает ее кончиками пальцев. Глаза у Алвы не равнодушные, в них горит насмешка. Ворон смеется над Иноходцем, едва держащим самоконтроль в узде. - У Вас кровь. - Левий так старался меня освободить, но у него ничего не получилось. Чего и следовало ожидать. - Рану стоит промыть. - Там той раны... Хотя – извольте. Закатать рукав на похудевшей руке, выше оков тянется неглубокий порез. Вымоченной в принесенной воде тряпицей, что прежде закрывала корзину, Робер вытер выступившую кровь. Другим краем он прикоснулся ко второй руке, обтирая разгоряченную кожу. - Здесь нет ран, - заметил Алва, наблюдая за манипуляциями гостя, но Робер только нахмурился, отводя взгляд. Кисти, тонкие пальцы, шея в расстегнутом вороте рубашки. Алва резко выдохнул. - Что Вы творите, Эпинэ? Вам не жалко воды? - Нет. Вам принесут еще. Почему такой хриплый голос, словно это ты неделю сидишь в этом каменном мешке без окон, медленно тая в удушающей жаре? Эпинэ прикоснулся влажной тканью к пылающим впавшим щекам Ворона, к прикрытым векам. Свободной рукой отвел с лица пряди черных волос и приложил ткань ко лбу. - Ну, что же Вы остановились, Эпинэ? Такое многообещающее начало, - хрипло проговорил Алва, не открывая глаз. - Сейчас... – Иноходец откашлялся и начал заново. – Сейчас придет кузнец, чтобы расковать Вас, герцог. - Кузнец... Что ж, Вы правы, со свободными руками как-то легче жить, не правда ли? Сквозь шум крови в ушах Робер едва услышал, как открылась дверь, и отдернул руку с мокрой тряпкой. Вошел кузнец с зубилом и через некоторое время, наполненное скрежетом металла, вновь оставил герцогов одних. - Итак, Эпинэ, - Алва не спешил подниматься, наоборот, он откинулся на скудное покрывало, с явным наслаждением потирая руки. – Левий вернется не меньше чем через полчаса. Вы продолжите или так и будете стоять столбом посреди камеры? Где там Ваша вода? Эпинэ хотел напомнить, что в соседней комнате четверо стражников, что дверь не закрыта, что войти может кто угодно... но тут Алва потянул вверх рубашку, снимая ее с иссушенного жарой тела. Обтереть торс, перевитые мускулами руки, следы от кандалов – коснуться слишком светлой кожи, собирая капли. У Алвы ресницы слиплись от пота и воды. Глаз он не открывает, а значит – можно. Можно прикоснуться к такой же горячей, как своя, коже, пальцами, ладонями, губами, собрать остатки уже почти высохшей воды, впиться в подставленные губы, ломая хрупкую потрескавшуюся кожу. Как же жарко... Тело плавится под руками, под торопливыми движениями. Поцелуи – чтобы выпить этот жар, успокоить растревоженную душу и сжечь ее в пепел. Чтобы никогда не сомневаться больше, никогда не чувствовать этой тоски, разъедающей, серой, чтобы на смену ей – жар. Алый, словно герб Эпинэ, словно кровь на рукаве рубашки, кровь в углах губ, приоткрытых, судорожно ловящих воздух... "Дурачок-чок-чок, съест тебя большой сверчок! Папаааа, я вот его хочу! Забери его для меня!" Кто говорил, что под пекарней стоит непрекращающаяся жара? Нет, здесь холодно, очень-очень холодно, единственное – можно согреться о черноволосого кэнналийца, вон как глазами сверкает, оглядывая свои небольшие тюремные покои, пытаясь понять, что заставило Эпинэ остановиться. - Закатная тварь... – шепчет Робер, прижимаясь лбом к плечу Алвы, закрыв глаза. – Снова эта Закатная тварь... Лэйе Астрапэ... - Так пусть идет в Закат твоя Закатная тварь. Здесь никого нет. - Никого. - Никого, Роберто. Никого. Отводит со лба седую прядь, синие глаза заглядывают в самую душу. - Хорошо... Мороком растворяется могильный холод – передумала? испугалась Ворона? – на долгое мгновение прижаться к нему всем телом, пока по плечам проходятся ладони, разминая окаменевшие мускулы, отыскать губы и собрать с них тихий вздох. Такие горячие... Такие живые. Кажется, последнее – сказал вслух, потому что Ворон усмехается. Смейся, кэнналиец. Смейся, Рокэ. Рыдать будут другие. А эту улыбку можно стереть поцелуем, собрать ее с губ как твое дыхание. Которое непременно сорвется, если прикусить кожу на шее, вот так... Ты позволяешь, раскрываешься передо мной, навстречу каждому движению, жадному, нетерпеливому. Только снова смеешься, негромко, едва слышно, твой смех касается кожи, самых нервов. Можно только ему подчиниться – кто кому подчиняется? Двигаться в такт, держать тебя, не отпускать, близко, как можно ближе, удерживаясь, чтобы не вбить тебя в это убогое ложе, повторяя твое имя – как благословение. - Рокэ... Рокэ... Упасть на распластанное на кровати тело, пытаясь восстановить дыхание, захлебываясь горячим воздухом, пока изящные пальцы отводят с лица прилипшие волосы, заставляя вернуться – в камеру, где даже стены против самой жизни. - Очнитесь, герцог, и приведите себя... и меня в порядок. Дайте вина. Скоро вернется Ваш Левий... Поймать ускользающий взгляд Ворона, приводя в порядок одежду и наливая Алве вина. Что там прячется за усмешкой – не разглядеть, так вовремя возвращается Левий в новостью о новой камере... *** - Вам не кажется, что здесь более уютно, нежели на столь любимой Вами башне? В комнатах Алвы жарко натоплен камин, а сам хозяин развалился в кресле, вертя в руке пустой бокал. Быть этого совершено не может, Ворон в Багерлее, не далее как несколько дней назад ты сам в этом убедился, но вот же, сидит, ждет, когда в бокал алатского хрусталя плеснет Дурная кровь. - Вы мне снитесь? Или я – Вам? Робер улыбается, разливая вино и устраиваясь в соседнем кресле. Воцаряется молчание, прерываемое разве что треском поленьев. Эпинэ привычно трет запястье. - Что там у Вас? Очередное проклятье? Робер сделал глоток и едва не поперхнулся, поймав взгляд Алвы. Тот только усмехнулся. Какие яркие у него глаза... Ни следа от Багерлее, только сладки у губ – жестче, острее – скулы. На пальцах переливаются сапфиры. Теперь я знаю, знаю, зачем тебе столько колец. Но знание это не дает покоя, не дает спокойно спать – я ведь ни одну ночь не спал вдоволь с тех пор, как побывал в твоей раскаленной камере под пекарней, ни одной ночи не прошло в глубоком сне без сновидений, дающем успокоение и отдых душе и телу. Телу, которое словно сохранило в себе этот сухой жар, терзающий каждый раз, стоит только закрыть глаза. Словно снова подросток, словно снова - пятнадцать. - Не погружайтесь так глубоко в задумчивость, Эпинэ, а то уснете. А что за глупость – спать во сне. Смеется. Это правильно. Только... почему так близко? Не успеваешь ничего сообразить – разве только то, что бокал не разбился всего лишь чудом, что ж, Алве часто приходится совершать чудеса, иначе его не заподозрили бы в прямой связи с Леворуким. Трещит шнуровка на рубашке, некогда развязывать шелковые узлы, касаются шеи горячие губы – обжигающе, заставляя сомневаться в нереальности происходящего, слишком... Просто – слишком. Вздрагиваешь, когда под кожу словно проникает кэнналийский огонь, заставляя выгнуться навстречу прикосновению, подставить шею под укусы-поцелуи. Алва прижимает тебя к креслу, сам – легкий, но просто так не удержишь, только если позволит. Тогда – позволил. Сейчас расползается по швам ткань под изящными, но такими сильными пальцами, и вот уже спины касается теплый ворс ковра – и когда он успел тебя стянуть вниз? Не успеваешь понять. Да и не важно это. Лица касаются пряди черных волос, когда Ворон склоняется за поцелуем – дразняще-ласковым, словно бы не он несколько минут назад пил твое дыхание, заставлял сердце срывать свой ритм. И нежность эта непрошенная сводит с ума сильнее самых изысканных ласк, заставляя отводить с бледного лица упавшие на него пряди, вглядываться в глубину потемневших глаз... И в какой-то момент понять, что видишь ты в них – себя. Разметавшегося под Вороном, с пылающим румянцем на щеках и зацелованными губами. Приходит смущение, но ему не дают развернуться в полную силу, скользят по спине ладони, не останавливаясь над ремнем, стягивая остатки одежды. Смущение забыто. Царапают кожу ободки перстней, а потому ты ловишь Алву за запястье, аккуратно снимая кольца – одно за другим, целуешь костяшки пальцев, касаясь кожи языком. Укол удовольствия – когда над ухом раздается прерывистый вздох. - Что творишь, Роберто. Только улыбаешься в ответ, притягивая ближе к себе, вдыхая горький травяной запах волос... Тихо потрескивает огонь, звук этот мешается с тяжелым дыханием двоих перед камином. Прижаты запястья к мягкому ковру – не вырваться, но ты и не пытаешься. - Рокэ... – негромким шепотом, когда он только начинает двигаться. Невозможно. Идеально. Совершенно. Сапфировый взгляд встречает темно-карий на мгновение, и такой огонь бьется в нем, что ты не выдерживаешь, кричишь, срывая голос, теряя связь с миром, только стиснувшие запястья ладони удерживают тебя, давая развернуться спирали огненного смерча, охватывающего обоих. Сон во сне. Ты плывешь в воздухе, едва осознавая себя, а ветер ласкает обожженную кожу, касается легкими поцелуями усталых век. |