Название фанфика: А Первый Маршал спит… |
В Талиге все спокойно. И поэтому Первый Маршал наконец-то может просто поспать. В конце концов, старые войны закончены, а новые пока еще не начаты. У двери в спальню соберано несут вахту кэналлийцы под руководством Хуана. И они скорее сами лишатся сна и еды, чем позволят кому-то помешать их господину. Правда, пожертвовать собой им все никак не удается – и не удастся, пока в этом доме остались здравомыслящие женщины. Кончита на цыпочках крадется по коридору, балансируя с тяжело груженым подносом. Все мужчины - воины, а все воины – дети, твердо знает она. Забегаются, заиграются, а о себе и забудут. Лишь бы бахвалиться, и соберано такой же… Возможно, она переменила бы свое мнение, взглянув сейчас на Эмиля Савиньяка. Маршал юга многое хотел бы сказать своему начальнику, но не может. И не только потому, что в особняк Алвы его не пропустят – про это он как раз таки не осведомлен. Просто беднягу настигла проза мирной жизни. Документы, документы и еще раз документы: какой полк где расквартирован, кто из офицеров ушел на покой, на каком складе опять не хватает амуниции… Эта рутина есть всегда, но именно сейчас она особенно ужасна. Потому что работает Эмиль Савиньяк за двоих – за себя и за Алву. И может лишь скрипеть зубами, не имея права оторваться от кипы бумаг. Наверняка, ему было бы несколько легче, если бы он знал, что начальник – зверь не только у него. Чарльз Давенпорт сидит на краю фонтана в Старом парке, пьет Слезы и жалуется на жизнь. Не то чтобы он был настолько уж пьян – просто не так давно он осознал, что нет на свете слушателей лучших, чем камни. Галька, устилающая парковую дорожку согласно гудит и немного подрагивает в ответ на печальную сагу о маршале севера – жестоком монстре и коварном предателе, бросившем прежний пост и заделавшемся кансильером. «Это жутко несправедливо» - говорит весь вид камней. И теньет Давенпорт счастливо вздыхает. В этот же момент вздыхает и Лионель Савиньяк – мечтательно. На его новом рабочем столе стоит любимая рамочка, и он уже примеряется к очередной баталии. Кто сказал, что сраженья бывают лишь на поле боя? Новоявленного кансильера едва не разорвало на части, пока он выбирал из множества открывшихся целей ту самую, заветную, достойную стать первостепенной. И, поразмыслив, бывший маршал счел, что первым делом стоит обеспечить себе крепкие тылы. Тылами в его понимании была возможность не заботиться о быте, когда голова занята очередной кампанией, а еще – лояльное отношение Рокэ. И то, и другое оказалось неожиданно легко совместить, и теперь граф поздравляет себя с маленькой победой. Полезно все-таки иметь связи во дворце – и не среди скучных чинуш, а среди первых сплетниц королевства. Лионель, как всегда, знает о личной жизни окружающих лучше, чем они сами, и это доставляет ему неизмеримое удовольствие. И он опять успел ударить на опережение – давным-давно, даже сам того не зная! Кансильер улыбается еще мечтательней, чем прежде, блаженно воспевая собственную интуицию. А в рамке на столе красуется абрис портрета девицы Арамоны, которая и сама пока не знает, какой завидной невестой станет вот-вот. Селина Арамона расчесывает волосы королеве и совершенно не заботится глобальными проблемами. Она просто тихо радуется воцарившемуся вокруг покою. Тому, что Ее Величество нежно улыбается и покачивает на руках спящего сына. Тому, что брат вернулся с войны живым. Тому, что по дворцу наконец-то перестали топотать десятки торопливых порученцев, а у монсеньора появился шанс отдохнуть. И, пожалуй, тому, что Излом излечил душу от излишних терзаний. Ну, и самую капельку – тому, как на нее поглядывают некоторые мужчины… Хотя больше всего на свете Сэль сейчас радовало то, что матушку на время отпустили из дворца, и она сможет побыть Амалией и Жюлем. А когда вернется, конечно, приведет с собой Герарда, и он расскажет много удивительных историй. В это самое время рэй Кальперадо и не думает ни о каких историях и книгах. Сейчас его волнует только игра в тонто и Котик, пытающийся сгрызть его сапог. Юноша слегка волнуется – ему прежде не доводилось бывать в подобных домах, и он не знает, вполне ли это нормально, что он стал объектом подобного интереса. Особенно если учесть, что любопытство проявляли не только настырные собаки, стремящиеся обслюнявить все, до чего дотягивались, но и порядочная часть гостей, имеющая удовольствие наблюдать, как он от этих собак отпихивается. Наверное, не стоило поддаваться на уговоры Марселя, но слишком уж заманчивой показалась перспектива посетить дом Капуйль-Гизайлей… Что интересно, сам Валме сейчас тоже жалеет, что затащил свое утреннее чудище к куртизанке, вот только по несколько другой причине – он как-то забыл, что у его дорогой подруги любовь, и отвлекаться на воспитание неопытных юнцов, под чьей бы протекцией они не находились, она не станет. Виконт смотрит в свои карты и с горечью осознает, что снова, неизбежно, побеждает… Прекрасная Марианна тоже чувствует себя победительницей. Она лежит в постели со своим мужчиной, который в кои-то веки не выглядит больным и измученным. И за одно это она уже готова простить ему все – даже свернувшуюся на подушке, подозрительно пахнущую касерой крысу. Тем более что Робер заливисто смеется, шуршит стопкой писем и зачитывает ей наиболее любопытные эпизоды из жизни далекого алатского замка. Не знай она, что «великолепная Матильда», каждым словом вызывающая столь бурный восторг у ее любовника, годится ему в бабушки – непременно приревновала бы. Но, к счастью, она знает все о Робере Эпине. А Иноходец, напротив, волнуется, что знает слишком мало о тех, кто ему дорог. Например, его давно и очень сильно беспокоит судьба Мэллит. И – судя по письмам – не только его. Он подозревает, что мог бы просто спросить у Спрута и получить предельно откровенный ответ, но что-то его смущает. Возможно, прошедшие, но не забытые чувства. Или то, что одним любопытством дело не закончится, они начнут переписываться, непременно заговорят об Альдо, и… Робер мысленно заткнул рот собственной паранойе и твердо решил завтра же заговорить с Валентином. Герцог Придд, не в пример старшим товарищам, о делах сердечных не слишком-то волнуется. Ему вообще не свойственно волноваться, таким уж воспитали. Правда последнее время его смутно беспокоит затишье в столице, но он успокаивает себя тем, что пока скандалы не устраивает Ворон, ими вполне способен заняться Суза-Муза. И все же, разбор корреспонденции он начинает не с опусов графа Медузы и даже не с писем из родной Придды. Первым делом он пишет письмо на север – много-много исписанных бисерным почерком страниц завтра утром лягут в конверт и отправятся в Торку. Вальхен пишет сразу всем и обо всем, но отсылает в одном конверте к Жермону Ариго. И каждое письмо начинается с приветов от королевы. За ними следуют аналогичные послания от маршала юга и кансильера – полковник разумно рассудил, что им некогда баловать младшего братца письмами, но порадовать Арно не помешает, хоть он и редкостный балбес. А ловя нервные взгляды Повелителя Молний, Придд раз за разом обещает себе, что отпишется и баронессе Сакаци – вот только руки все никак не доходят. Или, точнее, нервно дрожат, стоит ему потянуться к перу. Но большей частью в письмах – новости Олларии. Только сейчас писать, считай нечего – все замерло. Хотя это-то и есть лучшее из известий. Поразмыслив, Валентин решается заполнить оставшиеся листы рассказом на свою любимую тему: Окделлы в неестественных условиях обитания… Вопреки мнению Спрута, герцог Окделл находится в самой, что ни на есть, привычной и родной среде – сидит в кабинете Ворона, низко склонив голову, и выслушивает речь о своем плохом поведении. Он уже раскаивается, что не пошел с Валме к Марианне, но он так надеялся, что эр Рокэ проснется... В конце концов, коме он еще нужен кроме Первого Маршала? Этим вечером Дикон настолько остро ощущал себя сиротой, что даже согласился на ужин в компании вдовы Арамоны, до чего прежде никогда не опустился бы. Мать Герарда оказалась достаточно приятной женщиной, во всяком случае, так ему сначала показалось. Свое мнение он переменил, оказавшись застуканным в компании трех бутылок Крови в маршальском кабинете. Нет, матушка, конечно, отчитывала его вдохновеннее… вспомнала про Талигойю и про гордое имя Окделлов, но… Почему-то ехидство и громкий голос Луизы вызывали у него куда больший трепет. Ричард с ужасом осознал, что никогда больше не усядется в кресло с ногами, – по крайней мере, не снимая сапог – а ведь прежде он и в мыслях не держал, на сколько «чудесных» черт его характера указывает эта невинная привычка. Эра Луиза – а она заслуживала зваться так, пусть даже и не по праву рождения! – знала о нем удивительно много. И, когда она перестала ругаться, это определенно оказалось приятным. Луиза сидит в кресле монсеньора, глядит на Повелителя Скал и думет, с чего бы мальчику напиваться. За те дни, что она провела в этом доме, страсти к выпивке за ним замечено не было. На прямой вопрос свиненыш буркнул, что набирался храбрости. А ради чего? Ох, все же, что в Окделлах несомненно прекрасно – так это талант моментально краснеть. Но – надо же! – отвечает. И что никому не нужен, и что одному грустно, и что эра Рокэ все равно надо будить, потому что нельзя же спать больше суток, он же регент в конце-концов, он же должен работать! Она только усмехается таким оправданиям. С незыблемыми спорить бесполезно, уже усвоено. Зато их можно подтолкнуть на верную мысль… А Рокэ Алва все еще мирно спит и никогда не догадается, что его покой – это покой всего Талига. |