— Робер, — не очень уверенно произнес Ричард, — а как там, в Багерлее?
А как в Закате? Желаешь услышать правду? О гитаре без струн, жаре, от которой мутится в голове, темноте, раскаленных стенах, соленой воде?
— Ничего особенного, — пожал плечами Иноходец, — башни, стены, коридоры. Немного похоже на Лаик. А что ты хочешь узнать?
— Ты видел эра Августа?
Эра Августа! Не эра Рокэ... Но услышишь ты именно о нем!
— Нет, — в висках у Эпинэ уже привычно застучало, — с графом Штанцлером говорил Его Высокопреосвященство, а я в это время был с Алвой. Хочешь знать подробности?
— Зачем? — Ричард поправил перчатку. — Главное ты мне рассказал.
— Да, — сощурился Иноходец, — главное я тебе рассказал, но неглавное я тебе тоже расскажу. Это полезно.
В.В. Камша(с)
- Я не хочу знать об этом, - ах, если бы это было правдой!
Какое, скажите дело, герцогу Окделлу до узника Багерлее? Никакого, если только этот узник не его бывший эр. Пусть Альдо и освободил его от данной клятвы, но каждую ночь приходят странные, тревожные сны, в которых древняя башня, словно клинок вонзается в залитое закатной кровью небо. Они не дают забыть.
Оскверненная гробница, синеглазая женщина, ступающая по окровавленным лилиям, завещание, что так и не нашло наследников, блики, сверкающие на золотых волосах сюзерена, огонь, жадно глодающий бумажные листы. Все это уже не изменить и не исправить, чтобы ни говорило отравленное снами сердце, оспаривающее любые доводы разума.
Ночь заглядывает в окно единственным оком: круглая, большеротая, мертвецки белая. Вместе с ее больным серебром в комнату проникают сны. Снова и снова ночи, полные свиста ветра и рокота камней, тревожного блеска алой ройи и рубиновой глубины вина, тяжести королевской короны и неожиданной легкости тюремных кандалов. Каждый раз он просыпался от собственного крика, судорожно вцепившись в сбившееся одеяло. Избавиться от нахлынувшего ужаса можно было только одним способом, и наспех одевшись, герцог Окделл спускался, седлал Сону и отправлялся бродить по вымершим городским улицам, и неизменно оказывался возле стен Багерлее. Однажды он не выдержал и зачем-то перепугал тюремщиков, требуя встречи с Вороном. Зачем это ему понадобилось? Задумался он об этом, только оказавшись возле двери, ведущей в камеру. Отослав тюремщика, юноша прижался пылающим лбом к холодному дереву, понимая, что не сможет придумать достоянный предлог, что опять эр будет насмехаться, а ему останется стиснуть зубы и молчать, потому что нужных слов он не найдет.
- К Леворукому! – с отчаянной решимостью прошептал Дикон.
Он рывком распахнул дверь, врываясь в камеру, словно неопытный пловец в холодную воду.
- Эр Рокэ, - нерешительно позвал он, напряженно вглядываясь в затопившую комнату темноту.
- Уже не он, герцог Окделл, - где-то слева отозвался недовольный голос. – Если вы забыли, то я могу напомнить, что освободил вас от присяги. Но позвольте поинтересоваться, это новый вид пыток – просыпаться от звуков вашего голоса? Или его белоштанное величество не может заснуть без сказки на ночь? Я ведь так и не рассказал ему, где найти железяку Раканов.
- Нет! Я сам!
- Сами? – юноша мог поспорить, что губы Ворона изогнулись в язвительной усмешке. – Так что же потребовалось лично ВАМ?
- Не знаю.. .– пробормотал Ричард, отступая к двери и прижимаясь к ней спиной.
- Очаровательно. Вы разбудили посреди ночи не только меня, но и этих милых людей, что честно служат на благо вашего сюзерена, и даже не знаете почему. Хотя...быть может в сказке нуждаетесь именно вы?
- Да, - губы отказывались повиноваться.
Ворон расхохотался. Впрочем, он всегда смеялся.
- И что за кошмары вам приснились, что вы побежали за утешением к бывшему эру?
- Мне снилось..мне снилось, что вы умирали.
- В самом деле? И вы захотели лично убедиться, что столь радостное событие свершилось?
- Не смейтесь! – но что его слова Ворону?
Ричард провел по векам, копируя жест Алвы. У него раскалывалась голова. В самом деле, что это он? Из-за глупых снов… Какая ему разница? Алву не интересует то, что снится выброшенной игрушке. Зачем он вообще приехал сюда?
- Я..я пойду! – он выскочил из камеры, с грохотом захлопнул за собой дверь.
Вслед ему звенел злой, ехидный смех Ворона. Но сил уйти не было. Необъяснимое, нелогичное ощущение, что если он сейчас уйдет, то случится что-то ужасное, не оставляло его. Он опустился на пол возле двери, кутаясь в теплый плащ.
- Герцог, на тот случай, если вы еще здесь, - негромкий отчетливый голос Ворона за дверью. – Я никуда не сбегу и ничего со мной не случится. Отправляйтесь домой.
Ричард закрыл глаза, и этот хороший совет эра пропадет впустую. Он не собирался никуда уходить.
- Всего одна ночь, это ведь не долго, верно?
Теперь сутки делились для Дикона на две части: дни, освещенные сиянием сюзерена, и ночи, слившиеся в один непрекращающийся кошмар. Рядом с Альдо он оживал, наполняясь той кипучей энергией и силой, что дарил ему его анакс, но ночи изматывали, лишали сил, выпивали надежду, и все чаще ему приходилось заставлять себя двигаться, говорить, дышать, жить. Посетить Багерлее, Дикон больше не отважился, хотя и сходил с ума от желания снова прижаться к холодному дереву тюремной двери и услышать знакомый язвительный голос. Постыдная, глупая слабость, которую юноша топил по вечерам в «Дурной крови», сжигая в камине исписанные мелким почерком листы – другая слабость – стихи, что так легко складывались теперь, стоило лишь взять в руки перо. Он увязал все глубже и глубже, запутываясь в призрачной паутине снов, ощущая, что охотник все ближе и ближе.
Лишь суд над Вороном заставил его встряхнуться. Алва превратил все в балаган, расправившись с обвинениями прокурора, как соперниками на дуэли, легко и непринужденно, как умеет только он. Он был прав, но при всей своей правоте оставался врагом, преградой на пути к возвращению Золотой анаксии. Ричард думал, что сможет легко ответить на вопрос: виновен ли Ворон, но когда открыл рот, готовый произнести приговор, вдруг понял, что не может, не может выбрать. Чтобы он ни ответил – все будет предательством: или друга, или бывшего эра. Дикон облизал пересохшие губы.
- Ричард? – в глазах Альдо притаилась тревога.
- Не виновен, - это его голос, такой хриплый и глухой?
Ричард закрыл лицо руками, сгибаюсь под тяжестью произнесенных слов. Родовой девиз разлетелся каменным крошевом, погребая под собой Повелителя Скал. Словно сквозь вату услышал юноша, что ответили Иноходец и Спрут. Ворон был оправдан, а сюзерен в ярости. Очень хотелось умереть. Если бы он умер, то ему не пришлось бы сейчас снова предавать и смотреть в изумленные, ошарашенные глаза сюзерена, и глотать застрявшие в горле объяснения.
После суда Ричард сбежал к себе домой, заперся в кабинете в компании бутылок «Черной крови» и стихов. Он был пьян, безобразно пьян, иначе, чем объяснить то, что он опять отправился к Ворону? Тюрьма показалась юноше вымершей, так тихи и безлюдны были ее коридоры. Хотя так и должно быть, не так ли? Лишь подходя к камере, юноша понял, что хмель развеялся, и теперь у него нечем оправдать собственную глупость. Что он здесь делает? Пальцы очерчивают знакомые узоры на потемневшем от старости дереве двери. Войти? Зачем? Оказывается, для него холодный камень уютнее кровати. Юноша невесело рассмеялся. Даже будучи оруженосцем, он не выполнял всех глупых предписаний кодекса. А теперь вот сподобился, стоило только получить свободу от данных клятв. Лишь ближе к утру он провалился в ненадежную зыбкую дремоту, сквозь которую слышал чьи-то тихий шаги и звяканье металла. Утром же Дикон все списал на усталость и взвинченность, кто мог ходить по тюремным коридорам ночью? Разве только тюремщики, но они предпочитали нести службу в теплых кроватях, не то, что полоумный герцог Окделл.
Когда Ричард узнал, что Ворона переводят в Ноху, то вздохнул с облегчением. Это означало, что больше он, даже если захочет, не сможет попасть к бывшему эру. Поэтому когда Альдо приказал ему возглавить эскорт, сопровождающий герцога Алва к стенам Нохи, юноша обрадовался – быть может, так он избавится от этого наваждения? Ему хотело доказать себе, что ему все равно, что кэналлиец не имеет никакой власти над цивильным комендантом Раканы и ближайшим другом анакса, что… Это и заставило его сесть в карету к Ворону вместе с полковником Ноксом. Это, и багровая луна за спиной. Алва словно и не заметил его присутствия, лишь передернул плечами, а мерное движение убаюкивало, и уставший и не выспавшийся юноша задремал. Проснулся он от резкого толчка, когда карета неожиданно остановилась.
- Что случилось? Полковник?!
Он обернулся вовремя, чтобы заметить блеснувший в свете ржавой луны кинжал. Беззащитный, со скованными руками Ворон, и неожиданно спятивший вооруженный полковник. Неужели он решил отомстить за смерть Люра? Сейчас? Ричард безрассудно бросился на него, стараясь выбить оружие, но тесная карета была вовсе не предназначена для драк, а полковник был гораздо более опытным бойцом.
- Не мешай мне, щенок! – так скалятся только дикие звери. – Ворон должен умереть.
- Вы не можете сводить счеты сейчас!
- Вы дурак, герцог! Неужели, вы думаете, я по собственному почину взялся бы за это? Это приказ анакса, извольте подчиниться!
Альдо! На секунду юноша отвлекся, и полковник не замедлил этим воспользоваться. Резкая боль в груди - и карета опрокинулась перед глазами. Дальнейшие события Ричард воспринимал урывками: выпученные глаза полковника, крупные четки, обвившие шею, распахнувшаяся дверь, светлые глаза Спрута, резкие отрывистые команды Ворона, медный отвратительный привкус крови во рту, платок, который никак не удается нашарить немеющими пальцами, хорошо, что сегодня на нем камзол родовых цветов, красное на красном – почти и не видно… Под ногами снова холод камней, но уже не тюрьма, а башня. Та самая, что он увидел в варастийской степи, он стоит на самом краю, опасно балансируя на грани, истекающее кровью сердце-солнце - кусочки мозаики разлетаются, и он падает, падает… Странно, почему Ворон так взволнован? Это все шутки расплывающегося зрения. Слабая улыбка трогает губы юноши, эр ведь всегда говорил, что он слишком серьезен, но он ошибался, герцог Окделл умеет улыбаться. Его подняли и куда-то несут. Он с трудом поднимает руку, чтобы отвести упавшую на глаза эра прядь черных волос, но далеко, не дотянуться… Что здесь делал Спрут? Он же, он же… Алва должен бежать! Он пытается крикнуть, но даже сам не слышит собственного голоса. Надо встать, встать… Ветер толкает его обратно, окутывает обманчивым теплом, не вырваться. Бессильные слезы текут по щекам. Темно… Ночь уносит с собой боль, обещая избавления от кошмаров. Но ей нельзя верить, нельзя…
Очнулся Ричард от того, что кто-то осторожно гладил его по щеке. Открывать глаза не хотелось, думать тоже, боль в груди притупилась, дышать все еще было тяжело, но ведь это означало, что он жив. Какая разница, кто сейчас рядом с ним? Никто никогда не прикасался к нему вот так нежно и бережно, словно он дорог, словно его боялись потерять или только обрели. Еще одна иллюзия, но как же хочется поверить! Но стоит только открыть глаза, и она рассыплется пеплом, как и все прочие, что были до нее.
- Ричард, - знакомый, узнаваемый даже, несмотря на хрипотцу голос.
Веки тяжелые, будто налитые свинцом. Но Окделлы упрямы. Даже приглушенный свет режет глаза, и свеча тухнет, чтобы не тревожить больного. Дикон хочет что-то сказать, но выходит только неразборчивое сипение и рот снова наполняется кровью.
- Не разговаривай, - пальцы ложатся на губы. – Тебе нельзя.
Что здесь делает Ворон?
- Пей, - маковая настойка.
Ричард слушается, он знает, что эр – лучший из лекарей, разве нет? Всего пара глотков, а глаза уже слипаются.
- Спи. Спи, Дикон.
Пальцы снова скользят по щеке, зарываются в волосы, и Ричард счастливо вздыхает и засыпает.
Когда Дикон во второй раз пришел в себя, то первым, что он услышал, был резкий требовательный голос сюзерена. Вначале Ричард обрадовался, он все еще не мог поверить в то, что наговорил ему полковник Нокс, он хотел было позвать Альдо, но его слова заставили юношу остановиться и замереть. Стараясь дышать глубоко и ровно, как свойственно спящим, Дикон слушал и не верил своим ушам. Сюзерен уговаривал, требовал, угрожал. Это не Альдо! Это просто не может быть он: его великодушный, добрый, умный, самый замечательный король. Он не мог грозить, что заберет тяжелораненого Ричарда из Нохи, даже не смотря на то, что тот наверняка не выдержит дорогу, если Ворон не скажет, где спрятал меч Раканов. Да какое дело Алве до того, выживет его бывший оруженосец или нет? Но почему тогда он молчит, почему не съязвит, не поставит на место Альдо? Неужели он согласится?
Нет! Только не это! Он уже столько задолжал Ворону, а тот снова спасает его. Сюзерен должен получить то, что принадлежит ему по праву, но не так!
Дикон заворочался, изображая пробуждение. Альдо тут же умолк, присев на краешек кровати больного.
- Ричард! – обрадовано воскликнул он. – Ты очнулся! Теперь-то ты точно пойдешь на поправку. Я прикажу, чтобы тебя осмотрели лучшие врачи, как только ты вернешься домой. Дома-то и стены помогают, верно?
Если бы юноша не всматривался так пристально в чистые, полные искреннего беспокойства, глаза сюзерена, то ни за что бы не поверил в то, что тот мог так цинично торговать жизнью своего друга. А короткий взгляд, брошенный им на Алву, только убедил его, что он не ошибается. В Альдо как будто уживались несколько совершенно разных людей: один – преданный друг, мудрый государь, любящий внук, и второй – безжалостный, холоднокровный лжец, готовый на все, ради достижения своих целей. Кто знает, не скрывается ли за ангельской внешностью что-то еще более темное и грязное? Что он еще не знает о дорогом сюзерене?
- Альдо, - с трудом выговорил Дикон. – Я никуда не поеду.
- Что? – неверяще распахнулись голубые глаза. – Дикон, ты болен, поэтому я прощаю тебе это бред. Конечно, ты должен быть дома, под присмотром опытных врачей, я не могу вот так просто бросить тебя здесь!
- Нет, я никуда не поеду. Я хочу остаться здесь, - Создатель, как же он устал! Но сможет отдохнуть, только когда закончит разговор.
- Но почему? Послушай…
Дикон на секунду прикрыл глаза, затем сделал знак Альдо приблизиться и, собрав оставшиеся силы, зашептал:
- Я хочу попробовать добиться доверия Алвы, здесь же это сделать проще всего. Может быть, я смогу узнать, где он прячет меч. Альдо, пожалуйста, я хочу быть полезным, ну какой из меня цивильный комендант? А сейчас, может, у меня есть шанс!
- Хорошо, - Альдо осторожно сжал плечо юноши, - оставайся. Ты понимаешь, это дело государственной важности, не подведи меня, и будь осторожен. Получить меч, конечно, важно, но жизнь друга для меня важнее.
Внутренне поморщившись от такого не прикрытого вранья, тот кивнул. Сюзерен встал, собираясь покинуть комнату. Он повернулся к Алве:
- Надеюсь, что с Ричардом все будет в порядке, я лично спрошу с вас за каждый упавший с его головы волос.
- Не утруждайте себя пустыми угрозами, молодой человек. Уходя уходите.
Альдо несколько мгновений мерил Алву взглядом, словно решая, стоит ли отвечать на дерзость, но потом лишь коротко кивнул на прощание и вышел.
- До встречи, господин Ворон.
Как только за его спиной захлопнулась дверь, в комнате повисла тишина, невысказанные слова, незаданные вопросы, невозможные ответы – отравляли ее, осыпаясь на пол осенними листьями.
- Монсеньор, - усталый, тихий голос.
- Что такое, юноша? Лучше помолчите, сегодня вы уже сказали достаточно, - до боли знакомый жест: Ворон на мгновение прикрыл глаза руками.
- Нет, - Дикон попытался подняться, но смог лишь чуть оторвать голову от подушки, - грудь пронзила вспышка боли и, не сдержавшись, он застонал.
- Лежите! Фамильное упрямство Окделлов – это нечто, – теперь руки Ворона на плечах удерживают его от неосторожных движений, но он хотя бы добился, чтобы Алва смотрел на него, может он сможет еще его услышать?
- Вы не должны, - упорно пытаясь поймать его взгляд, зашептал Ричард. – Вы не должны отдавать Альдо меч Раканов. Только не из-за меня.
Но лицо бывшего эра так и осталось непроницаемой, нечитаемой живой маской. Юноша обреченно закрыл глаза, ловя едва слышное:
- Вот и хорошо, молчи. Лучше спи.
Дикон проснулся от шелеста страниц. Странно, что такой слабый звук смог его разбудить, но именно так оно и было. Осторожно, стараясь не растревожить рану, он чуть повернулся на бок, чтобы рассмотреть, что же так увлекло Ворона. Одного взгляда хватило, чтобы узнать эти смятые, сплошь исписанные крупным почерком листы. Дикон про себя застонал от отчаяния. Ну как он мог быть таким беспечным! Нужно было оставить их дома! Но кто же мог знать, что все так обернется? Как мог он хранить их в особняке, даже если его охраняли самые преданные люди?!
Когда-то, теперь уже кажется, что в прошлой жизни, он ездил в Надор, в то время как Алва решил навестить родовой замок в Кэналлоа, а оттуда отправиться в Торку. Второй части его планов сбыться было не суждено, он вернулся в Талиг спасать столицу от мятежников, а сам Дик сбежал из родного дома, рассорившись с матерью. Но вспоминать о том, что последовало за этим, мучительно не хотелось. Но за то время, что Дикон провел дома, он неожиданно понял, что скучает, скучает по эру, что ему хочется поговорить с ним, даже если точно знает, что тот опять скажет какую-нибудь колкость, из-за которой Ричард будет злиться и ненавидеть его. Может быть поэтому, юноша написал ему письмо, которое так и не решился отправить, затем еще одно и еще… Это вошло в привычку, стало своеобразным дневником, в котором он говорил то, что никогда и никому не открыл бы. И теперь…теперь все это узнает Алва. Какой стыд!
Наверное, Ричард все же был недостаточно осторожен, и его выдал шорох сминаемых простыней или скрип кровати, но как бы то ни было, Ворон, обладавший тонкий слухом, тут же отложил бумаги и подошел к больному, чтобы напоить его лекарством. Дикон упрямо покачал головой, пытаясь оттолкнуть питье.
- Не надо! – просипел он, мысленно скривившись от того, как из-за долгого молчания скрипел голос. – Это личное. Не смейте читать!
- А мне казалось, что я верно разобрал имя адресата, и если я не ошибаюсь, то по-прежнему являюсь Рокэ Алвой. Я что-то упустил?
- Нет, - ответил Дикон, не зная, как объяснить, что даже если он больше не мог звать Ворона эром и скучать, то привычка писать ему письма осталась.
- Тогда пейте лекарство и спите. Ну же, - к губам прижался прохладный край глиняной кружки.
Покорно глотая горький отвар, Ричард думал, что очень-очень устал, что у него просто нет сил спорить и просить отдать ему бумаги, что не будь он ранен, никогда бы не позволил Ворону читать их, но понимал, что лжет, что может быть, так даже лучше… Он же не виноват, что тот их нашел, правда? Юноша закрыл глаза, проваливаясь в сон и надеясь, что ему не почудилось легкое прикосновение к волосам - нежданная, горькая, как лекарство, ласка.
Следующие дни и ночи слились для него в один бесконечный, тягучий поток, когда редкие пробуждения, во время которых он пил отвары и глотал порошки, тут же сменялись зыбким сном, наполненным шелестом страниц, тихим знакомым шепотом и голосом ветра, поющего колыбельные на незнакомом, но таком красивом языке.
«…Сегодня я впервые с того самого дня, как приехал в Надор, смог отправиться на конную прогулку с сестрой. Айрис так повзрослела за это время, мне иногда кажется, что прошло не немногим меньше года, а несколько лет, но смех у нее остался прежний: звонкий, беззаботный, как говорит матушка, неприлично громкий, но мне все равно нравится. При дворе дамы все больше хихикают или улыбаются многозначительно. Они искусственные, как те фрукты из воска, что лежат в вазе в малой гостиной: выглядят аппетитно, а попробуешь откусить и понимаешь – обманка. Знаете, эр Рокэ… Я тут подумал, нет, не смейтесь, я знаю, что сейчас вы улыбаетесь, как всегда, когда хотите сказать, что я всего лишь глупый оруженосец, в общем, Катари…у нее такая красивая улыбка, но она тоже мертвая. У Айрис смеется все: глаза, губы, ямочки на щеках, румянец, а у Катари нет. Почему так, вы знаете? Впрочем, зачем я спрашиваю? Вы все равно никогда не ответите, потому что я не отправлю это письмо, как и два предыдущих. Думаю, лучше было бы их сжечь, нехорошо, если их кто-нибудь прочитает, но вот не могу. Почему?! Я опять забыл, что спрашивать бесполезно.
Раньше я хотел узнать, почему вы взяли в оруженосцы меня, сына мятежника, сына убитого вами человека, человека Чести, одного из тех, кого вы терпеть не можете? Будто щенка подобрали. Только вместо миски молока - «Кровь», а вместо ласки пинки. Вам так нравится меня унижать?
Я пишу глупости. Но какая разница, если вы все равно не прочтете?
Мне не нравится рассуждать не подобные темы. Не нравится задумываться, почему все так, а не иначе, чтобы было бы, если бы все повернулось по-другому. До того, как я приехал в Олларию, все казалось таким простым: здесь друзья, там враги. Но теперь мне не нравится так думать. Все чаще я ловлю себя на том, что начинаю вас оправдывать, мне хочется верить, что вся ваша холодность – лишь маска, что мне не нужно вас ненавидеть. Леворукий! Я должен был написать иначе, например, что я ненавижу вас меньше или что-то в этом роде. А теперь, теперь, оказывается, что ненависть к вам такой же долг, как эта проклятая дуэль, как защита идеалов прошлого. Оказывается, что я УЖЕ не ненавижу вас…»
Ворон потер усталые глаза, поглядывая на мирно спящего юношу. Восковая бледность первых дней сменилась румянцем, что тоже нехорошо, не хватало еще лихорадки. Конечно, монахи предоставили все нужные травы и лекарства, но рана опасная, еще немного влево и убийца попал бы в сердце, а так мальчишке очень-очень повезло, при должном уходе он выздоровеет, Окделлы удивительно упрямо цепляются за жизнь. Пламя свечи мигнуло. Сколько он тут просидел, вчитываясь в полудетский, каллиграфически правильный почерк бывшего оруженосца? Судя по светлеющему небу, всю ночь. Алва встал и подошел к кровати, поправить откинутое беспокойным больным одеяло, провел легко ладонью по волосам, коснулся горящего лба и поморщился – жар. Тихо скрипнула, приоткрываясь, дверь, в комнату вошла одна из тех мышей, что теперь поселились в Нохе. Под мягким оперением голубя скрываются стальные мышцы, а когти цепко держат неосторожную жертву. Господину в белых штанах придется изрядно повозиться с кроткими служителями Создателя.
- Монсеньор, идите отдыхать, - прошелестела мышь. – Я посижу с ним, сейчас вы ничем не поможете, все в руках Создателя.
Алва передернул плечами, монашек был прав, сил не осталось даже на то, чтобы ответить привычной резкостью. Говоря по правде, ничего не хотелось, просто растянуться вот здесь, рядом с Диконом и спать-спать-спать.
- Идите, - в голосе звучало сочувствие. – Я дам ему лекарство, когда придет время, а когда вы отдохнете, то вернетесь обратно.
- Какая забота. Может быть вы, мне предложите еще какую-нибудь юную прелестницу, чтобы она согрела мою одинокую постель?
- Герцог Алва, не святотатствуйте, - надо же, мыши умеют сердиться. – Вы устали и раздражены, поэтому я настоятельно прошу вас вернуться в свою комнату и лечь спать.
- Ну да, я же пленник и должен делать, то, что мне велят мои тюремщики.
- Вы сами решили вернуться сюда, стоит ли мне упоминать об этом? Идите же!
Ричард застонал, мучимый лихорадочными видениями, монашек склонился над ним, опуская мокрую ткань на лоб.
- Идите!
Ворон неохотно уступил. Он и в самом деле вымотался, а что бы он ни говорил -сиделки из «голубков» отличные. Уже на пороге, взявшись за ручку двери, герцог обернулся: показалось или же и, правда, в бреду, Дикон позвал его по имени?
Пахло куриным бульоном, совсем как в детстве, когда Нэн кормила им расхворавшегося графа Горика, но Надор теперь далеко, целую жизнь назад, отец умер, и он стал герцогом Окделлом. Дикон вздохнул и, наконец, открыл глаза, рядом сидел один из тех монахов, что жили теперь вместе с «заключенными» в Нохе. Увидев, что юноша пришел в себя, тот тихо поднялся и принес поднос с миской бульона и чашкой с опротивевшим снадобьем на нем. Дикон поморщился, но покорно позволил себя накормить супом, а затем и принял лекарство, которое, кажется, стало еще более мерзким на вкус, чем раньше. К его изумлению, спать ему больше не хотелось. Дикон решил, что в питье больше не подмешивают снотворное, а значит, он идет на поправку. Монашек спокойно и так же молчаливо поправил ему одеяло и вернулся к чтению толстенного церковного фолианта. Дикон перевел взгляд на окно, где за ажурным плетением решетки занимался румяный рассвет, слабыми еще лучами трогая сонно хмурящееся небо. Молчание, воцарившееся в комнате, не тяготило, будучи незнакомцами, они ничем не были обязаны друг другу, не нужно было начинать глупый разговор о погоде только чтобы соблюсти правила приличия, не нужно было улыбаться и делать вид, что тебе интересны те важные глупости, о которых вы ведете беседу. И это было хорошо. Юноша кашлянул, еще не вполне доверяя своему голосу:
- Сколько я уже лежу так? – он не был обязан спрашивать, но ему хотелось, пусть это было странно и неловко.
- Чуть больше недели, герцог, - ничуть не удивившись, ответил монашек. – Все это время вы спали, во сне быстрее происходит исцеление даже таких тяжелых ран, как ваша.
- Понятно, - очень хотелось узнать, правда ли то, что Ворон провел эту неделю возле его кровати, и если да, то куда он делся сейчас, но спросить Ричард все же не решался.
- Герцог Алва два часа назад отправился спать, даже ему требуется отдых, ведь все это время он не отходил от вас.
Ричард изумленно уставился на монаха, тот усмехнулся уголками губ:
- Мне показалось, что вы захотите об этом узнать.
- С…спасибо, - ошеломленно пробормотал Дикон.
- Не стоит благодарности, герцог.
Комната снова погрузилась в молчание. Вопросы роем кружились в голове, но решить какой же из них самый важный так и не удавалось. Незаметно для себя, юноша задремал, погружаясь в какой-то теплый, красочный сон, полный напевного говора волн и крика чаек.
Спал он вроде бы недолго, но в комнате царил сумрак, такой, какой всегда бывает перед грозой: настороженный, гудящий, будто пружина, готовая вот-вот распрямиться и ужалить. Шелеста страниц не было слышно, и Ричард, который не хотел, чтобы монах понял, что он не спит, лишь немного приоткрыл глаза, из-под ресниц разглядывая комнату. К его изумлению, на стуле возле кровати сидел Ворон, задумчиво вертящий в руках кубок, на столе стояли остатки обеда, или уже ужина? - и вино.
- Откройте глаза, юноша, я знаю, что вы проснулись, - как можно было настолько ехидно произнести такую простую фразу?
Но притворяться дальше не имело смысла, и Дикон распахнул заспанные глаза, ожидая чего угодно, но Ворон просто молчал и задумчиво рассматривал бывшего оруженосца. Чувствуя, как предательски начинают краснеть кончики ушей, юноша быстро спросил, только чтобы бы разорвать это непонятное и тревожное молчание:
- Почему вы не спите?
- Мне, если вы помните, достаточно всего пары часов, чтобы выспаться, - ответил Алва и снова замолчал.
Дикон невпопад подумал, что глаза у эра слишком яркие, слишком синие, таких-то и в природе не бывает, а сейчас он, кажется, даже моргать перестал, уставившись на бывшего оруженосца, как смотрит кот на замешкавшуюся мышь.
- На улице сейчас, наверное, холодно, - проклятье, почему рядом с Вороном он всегда говорит какую-то чушь?!
- Об этом стоит побеспокоиться молодому человеку в белых штанах, с его-то любовью к гальтарской моде, вам так не кажется?
Ричард отвел глаза, он должен был бы сейчас разозлиться, кинуться защищать своего короля, но стоило только вспомнить подслушанный разговор, и это желание пропало. Разрубленный Змей, почему он вообще решил заговорить с Алвой?! Ах да… он должен его поблагодарить, тот в очередной раз спас глупого герцога Окделла, вытащив за шиворот с того света. А оно нужно было ему, это спасение? Может быть, Ричард хотел умереть? Вот так, спасая бывшего эра, просто потому, что так и не смог простить себе те две маленькие крупинки яда, что опустил когда-то в «Кровь». Юноша сжал зубы, приказав себе немедленно успокоиться, не хватало еще опозориться, показав свою слабость, хотя куда уж хуже-то? Глубоко вздохнув и досчитав мысленно до десяти, он заставил себя посмотреть Ворону в глаза. Зря. Лучше бы он этого не делал, хотя равнодушие лучше презрения, ведь, правда?
- Спасибо, - голос не дрожит, замечательно. – Вы в очередной раз спасли мою жизнь.
- Не за что. Хотя мне начинает казаться, что вы специально совершаете очередную глупость, только бы я имел удовольствие это сделать. Хотя нет, это фамильная черта Окделлов, сначала делать, а потом примерять великомученический венок, не дав себе труда задуматься ни над собственными поступками, ни над их последствиями. Поздравляю, вы истинный сын своего отца, юноша.
Вот так, наотмашь, жестко, ты ведь знал, что все так закончится, не так ли, Ричард? Тогда почему так паршиво, почему глаза щиплет от злых, горячих слез, почему хочется по-волчьи завыть, вцепившись зубами в подушку?
- Вы читали мои письма, - глухо сказал он, проглотив вставший в горле комок.
- Читал, - по тонким губам скользнула улыбка, вот только Дикон ее не видел, уставившись невидящим взглядом в стену. – Вы должны быть довольны, они попали к адресату, не так ли?
- Леворукий! Вы...вы...вы!
- Я? – изогнулась черная бровь.
- Я ложусь спать, а вы делайте, что хотите с ними. Вы ведь всегда делаете, что хотите. Почему бы вам не поступить сейчас так же? – Ричард закрыл глаза, понимая, что это глупо, очень по-детски, но реальность была страшнее снов.
- Как хотите. Отдыхайте, юноша.
Негромкие удаляющиеся шаги, тихо скрипнула, закрываясь, дверь. Дикон закусил губу, чувствуя солоноватый привкус собственных слез. Он проиграл.
«…Однажды мне приснилось, что я умер. Оказывается, что это не страшно и не больно. Только перед глазами мутная пелена, мешающая разглядеть склонившихся надо мной людей. Я видел снег, красный снег, такой теплый под моими холодеющими пальцами. Это было неправильно. Снег не должен быть красным. В тот момент я мог думать только об этом, что красный снег – почти так же неправильно, как ваша светлая кожа. Замечать такие вещи у мужчин тоже неправильно, но у меня было время, чтобы смириться с этим. В конце концов, даже эр Август признавал, что вы очень красивы, так почему бы мне не сделать тоже? Слабое оправдание, но у меня нет другого. Мне всегда казалось, что у южан кожа должна быть смуглая, будто впитавшая поцелуи жаркого солнца. У Хуана такая. А у вас нет. Когда матушка или дядя рассказывали мне о Кэналлийском Вороне, убийце моего отца, то я представлял вас высоким и смуглым, будто опаленным закатным пламенем. Поэтому когда я увидел вас в день Святого Фабиана, то никак не мог поверить, что этот невысокий, белокожий придворный щеголь – это вы. Может быть, эта вопиющая неправильность и заставила меня так внимательно наблюдать за вами? Не знаю… Не хочу думать об этом. Все равно вы никогда не поступали так, как от вас ожидали другие, не так ли? Так почему бы вам не разрушить и мои представления тоже? Да это и происходило всегда. Нет, лучше не надо об этом. Сейчас не надо.
Знаете, эр Рокэ, я внезапно подумал, что через пару лет, наверное, буду выше, чем вы сейчас. Но все равно вы будете смотреть на меня сверху вниз. Я никогда не признаюсь в том, что вы заставили меня желать, чтобы когда-нибудь все было иначе. Стать равным. Когда-то я мечтал об этом. Но об этом тоже не надо - неправильно! Вы – преступник, убийца, человек без Чести. Поэтому не надо… Но это в самом деле так раздражает, так бесит! Я ненавижу вас и эти неправильные желания!
Это вообще сумасшествие! Я определенно сошел с ума, потому что постоянно думаю о вас, думаю, чтобы вы сказали, как бы повели себя. Айрис нравятся рассказы о Кэналлийском Вороне, вы ей нравитесь, а я не знаю, почему снова и снова их рассказываю. Чем больше я пытаюсь остановиться, тем меньше у меня это получается. Серьезная степень помешательства, если подумать. Одержимость, как бы это назвала матушка. Если бы я ей рассказал, она бы стала изгонять этого демона из меня? Но я не расскажу. Это невозможно, потому что мой демон вполне материален. У него черные жесткие волосы, светлая кожа и синие глаза, и даже запах у него особенный – горьковатый, пряный, как самые лучшие южные специи. Мой демон – это вы, эр Рокэ».
Дикон вытер дрожащей рукой выступивший на лбу пот. Кажется, он не рассчитал свои силы, когда решил спуститься по лестнице. Всего пара ступеней, а ноги как ватные, и перед глазами мельтешат какие-то черные мошки. Он не сможет не то, что спуститься, но и вернуться в свою комнату самостоятельно, внезапно осознал юноша. Но, как назло, никого рядом нет, а звать и просить о помощи – нет уж, лучше откусить себе язык! Ужасно унизительно чувствовать себя таким отвратительно слабым и беспомощным. Дикон закусил губу и попытался сделать шаг, но ноги предательски подломились, и он зажмурился, уже чувствуя боль от удара о ступени. Но ничего не случилось. Он распахнул глаза, чувствуя, что его обхватывают за талию чьи-то теплые и сильные руки, а сам он прижимается к груди стоящего позади человека. Теплый смешок тронул волосы на шее, посылая по коже слабый разряд удовольствия.
- Не падайте больше, герцог Окделл.
- Н-не буду, - пробормотал Ричард, чувствуя, что неумолимо краснеет.
Его осторожно развернули, и, покачнувшись, он уткнулся носом в чужое плечо. Он думал, что унизительна его слабость? Глупости! Чувствовать себя в этом почти объятии так спокойно и защищено, наслаждаться этим - вот, что действительно унизительно. На глаза навернулись злые, отчаянные слезы, он невольно сжался, ожидая, очередной колкости в свой адрес.
- Ну и куда вас Леворукий понес? – пальцы сами сжимаются сильнее, комкая ткань рубашки.
- Я не просил вас мне помогать!
- Простите великодушно, что помешал вашему свиданию со ступенями, - сухой смешок. – Но думаю, что сегодня вы уже достаточно погуляли.
Алва отстранился, придерживая пошатывающегося юношу за талию. Дикон сжал губы, ругая себя за мимолетное разочарование, появившееся, когда исчезло оберегающее тепло чужого тела. Путь обратно в комнату показался ему почти бесконечным, и юноша вздохнул с облегчением, когда смог, наконец, опуститься на кровать. Ричард надеялся, что проводив его, Ворон уйдет, но тот остался, удобно расположившись в кресле и совершенно беззастенчиво наблюдая за краснеющим Диконом.
- Спасибо, - буркнул тот, отказываясь встречаться с ним взглядом.
- Надеюсь, что мне больше не придется работать вашим носильщиком, юноша.
Ну вот, ну почему Алве все обязательно нужно испортить, извратить свои самые лучшие поступки, заставляя буквально ненавидеть себя за них. Ричард нахмурился, ухватившись за эту мысль и не позволяя ей ускользнуть. Тааак… Но зачем это Ворону? Почему он каждый раз отталкивает от себя, почему ему обязательно нужно казаться таким мерзавцем? Казаться? Закатные твари! Он просто сошел с ума! Еще совсем недавно он с уверенностью мог сказать, что Рокэ Алва - мерзавец, подлец и убийца, что его долг отправить того в Закат. А теперь? Дикон закусил губу, заставляя себя успокоиться, спрашивая себя, почему он попытался защитить Ворона, если действительно считал его таким ублюдком? Он просто сошел с ума.
- Юноша, судя по тому, как вы морщите лоб, рискну предположить, что вы думаете. Не кажется ли вам, что давно пора оставить это бесполезное занятие?
- Не кажется! – он должен держать себя в руках, должен! – Простите.
Ричард отвернулся, кусая губы, чувствуя, как где-то внутри ворочается горячий гнев, готовый выплеснуться наружу. Леворукий, он просто сойдет с ума, оставаясь взаперти вместе с Ворон. Если уже не сошел.
- Успокойтесь, на дуэль вы меня уже вызвали, так что поводом больше, поводом меньше.
Кстати о поводах…
- Вы не вернули мне мои бумаги, - это не было вопросом.
- И не верну. Они нашли своего адресата, чем вы недовольны?
- Я писал не вам!
- Вы знакомы с еще одним Рокэ Алвой? Забавно… Не откажитесь представить меня ему?
Ричард застыл, не зная, что ответить. Если бы он мог, то сейчас бы ушел, хлопнув дверью или… Но это его комната, и он болен! Юноша отвернулся к стене, с головой укрываясь одеялом.
- Тактическое отступление? – Дикон почти увидел, как Ворон изогнул бровь. - Вы мне не ответили.
Лучше всего было не отвечать, пусть проклятый кэналлиец думает, что он уснул.
- Видимо, ответа я так и не получу, - пожаловался Алва невидимому собеседнику.
Некоторое время ничего не происходило, Ричард и правда успел задремать, слишком утомленный своим путешествием и разговором. Поэтому, когда кто-то заботливо поправил сползшее одеяло и ласково взъерошил волосы, - это показалось ему сном. Потому что тот Рокэ Алва, которого он знал, никогда бы не сделал ничего подобного.
Дикон тихо постучал в дверь, вовсе неуверенный, что ему вообще следовало это делать. Еще позавчера он узнал от одного из монахов, что меняли ему повязки, где он может найти Катарину, но решился ее навестить только сейчас. Он узнал, что королеве нездоровится, что она отказывает всем в аудиенции и предпочитает проводить время за чтением священных текстов и молитвами, но юноша надеялся, что она все же будет рада видеть здесь хоть одно дружеское лицо и поговорит с ним. Ричард закусил губу, отчаянно волнуясь. Он так давно не видел ее! Ее чудесную улыбку, трогательные завитки светлых волос, выбивающиеся из прически у самой шеи, тонкие нервные пальцы, теребящие то батистовый платочек, то нежный стебель цветка… Мелодичный голос разрешил ему войти. Сердце готово было вырваться из груди от волнения, когда он перешагнул порог: скромная, почти аскетичная комната, совсем не подходящая для королевы Талига. Катари сидела у стола спиной к окну, свет окутывал хрупкую фигурку светящимся ореолом и горел нимбом над головой, превращая ее в драгоценное произведение искусства, нежного ангела, словно сошедшего с работ великого иконописца. Ладони моментально вспотели, а во рту пересохло, он облизнул губы, чувствуя, как медленно начинает кружиться голова.
- Ваше Величество, я счастлив видеть вас в добром здравии, - какие глупые и неправильные слова, что он говорит?!
- Ричард, - тревожно потемнели светлые глаза, - мы больше не друзья? Вы не хотите называть меня по имени? Что ж… я это заслужила, правда? Я не смогла защитить ни своего мужа, ни свою страну…
- Нет! Катари! Что ты такое говоришь! Я…я просто… - он пошатнулся. – Прости!
- Дикон! Тебе дурно? Садись же! Создатель! Как я глупа, ведь ты только начал вставать, не нужно было вот так тебя волновать. Прости… Мне сказали, что ты был ранен, спасая герцога Алву. Неужели это правда?
Дикон едва сумел скрыть свое облегчение, когда смог, наконец, сесть, он все еще был нездоров и быстро уставал.
- Мне уже лучше. Спасибо! Ты не сердишься, ведь я наверняка побеспокоил тебя, - отвечать на вопросы об Алве не хотелось, и он постарался переменить тему.
- Что ты…Я была счастлива видеть, что ты поправляешь. Я…я молилась о твоем здоровье, - она робко дотронулась дол его руки, и юноша вспыхнул от смущения.
- Спасибо, ты так добра, - он осмелился, наконец, посмотреть ей в глаза.
Катари еще больше осунулась и побледнела с их последней встречи, но даже сейчас, в скромном и строгом платье, была так прекрасна, что щемило сердце от нежности и желание ее защитить, ее - хрупкую большеглазую девочку, затянутую в омут интриг и политики. Но… пусть он еще краснел, стоило ей коснуться его, но в том месте, где когда-то горел тот огонь, та любовь, что опалила его, там было пусто. Неужели времени, проведенного вдали от нее, для этого было достаточно? Юноша закусил губу, вглядываясь в встревоженные родные глаза. Нет, Катари все еще остается самой красивой, самой дорогой женщиной в его жизни, но изменился он сам. Попытка отравления, изгнание, ослепившее его величие Альдо, война, суд, Дора, ранение и горькое разочарование в сюзерене – все это изломало его, убило в нем того влюбленного в свою королеву наивного мальчика. Когда-то в библиотеке Ворона, листая томик Дидериха, он нашел сделанную кем-то на полях пометку: «Любовь – это когда двое растут вместе, сплетаясь ветвями и корнями, прорастая друг в друга, становясь чем-то иным, когда целое уже не является простой суммой составляющих его частей. Иногда люди не расстаются, а вырастают в разные стороны, их зовут разные солнца, а по стволу бегут разные соки. И кто-то становится тополем, кто-то розой, а кто-то жгучей крапивой…» Это о нем, о нем и Катари. Юноша коснулся поцелуем тонких пальцев, прощаясь этим прикосновением со своей любовью и со своими мечтами.
- Ричард?
- Катари, - он через силу улыбнулся, - давай поговорим о чем-нибудь хорошем. Пожалуйста? Помнишь, ты когда-то просила меня разыскать старые гальтарские легенды и истории? Я нашел их. Хочешь, нет, можно, я расскажу тебе какую-нибудь из них? Вот увидишь, тебе понравится! Однажды, когда месяц был еще совсем новорожденным, и ночь, закутав его в пелену из туч, баюкала в своих объятиях, с небес в пруд, чьи воды всегда были черны, как дно самой глубокой пропасти, упала юная звезда…
Небо полыхало закатом, когда он вышел, аккуратно закрыв за собой дверь, даже не пытаясь стереть с губ глупую счастливую улыбку. Впервые за последнее время, Дикон почувствовал, что находится в мире с собой, будто освободившись от тяжелого груза.
- Вижу, вы уже достаточно здоровы, чтобы наносить визиты, дамам, герцог?
Обернувшись, Ричард увидел Ворона, который остановился неподалеку. Вот уж кто всегда оказывался рядом, тогда, когда Дикон меньше всего ждал и желал его видеть. Юноша вздохнул, чувствуя, как начинает болеть голова. Видимо, не дождавшись его ответа, Алва пожал плечами и продолжил прерванный путь. Юноша, сам не зная зачем, пошел следом. В конце концов, их покои находились не так далеко друг от друга, и всегда можно было сделать вид, что он просто шел к себе. Остановившись возле грубо сработанной двери, Ворон обернулся:
- Вы что-то хотите мне сказать, юноша?
- Да, - одной глупостью больше, одной меньше, какая разница, хуже в глазах Алвы он уже выглядеть не сможет. – Я больше не люблю Ка…королеву.
Вот сейчас бывший эр скажет, что ему плевать, кого любит бывший же оруженосец, да и на него самого тоже. Но Алва всего лишь выглядел слегка удивленным таким заявлением. Он хмыкнул.
- Вы следовали за мной только, чтобы сообщить это? Эта новость должна была меня обрадовать или оскорбить?
Юноша молчал. Ну, что за блажь ему пришла в голову? Юноша неловко пожал плечами, делая несколько шагом, намереваясь уйти.
- Снова молчите и сбегаете? Что ж, тогда не хотите ли это отпраздновать? Раз уж вы твердо решили грешить в этой святой обители, то начав с посещения дамы, стоит продолжить, напившись в компании бывшего эра.
Ричард потерял дар речи, столь неожиданно было услышать такое предложение,
- Так вы идете?
Дикон кивнул, все еще не доверяя своего голосу.
Сумерки скользнули в комнату и свернулись на полу нагулявшейся кошкой. Ричард пьяно прищурился, чтобы разглядеть в сгустившейся темноте развалившегося на соседнем кресле Ворона. В голове шумело, по венам струилось жидкое тепло, а все тревоги остались где-то за гранью сознания после второго бокала вина. Ему было почти хорошо, почти, потому что не хватало какой-то маленькой детали, какого-то завершающего штриха. Что-то было неправильно. Недопив бокал, он поставил его на подлокотник и тут же смахнул на пол, поднимаясь на ноги. Всего несколько шагов, а так далеко, кажется под ногами не пол, а палуба корабля. Юноша опустился на пол у ног Ворона, прижимаясь затылком к колену и блаженно вздыхая. Вот он последний штрих, и картина зажила и задышала. Сухой смешок, и в волосы вплетаются пальцы, перебирают отросшие неровные пряди, гладят затылок, виски, Дикон запрокидывает голову, подставляя ласкам лицо: пальцы невесомо касаются зажмуренных век, пробегают по переносице, очерчивают губы. Ричард не выдерживает и ловит их губами, чуть прикусывает, касается языком…и едва не стонет от разочарования, когда их со сдавленным проклятием отбирают. Но возмутиться вслух он не успевает, потому что неведомая сила вздергивает его наверх, поднимает на ноги, он прижимается к горячему телу, обвивает его руками, чтобы удержаться и все равно чуть не падает, когда теперь не пальцы, а губы исследуют его лицо, дразня короткими поцелуями. Их ошеломляющая нежность соперничает с властностью обнимающих его рук, что так бесстыдно скользят по телу, и Ричард теряется в этих прикосновениях, кусает губы, чтобы не застонать.
- Дикон, открой глаза, - хриплый шепот у виска.
Это тяжело, невозможно, но голос настойчив, и юноша подчиняется, чтобы встретиться взглядом с синими глазами. Такие его были только у одного человека. Ворон. Герцог Рокэ Алва, его бывший эр, человек, которого он должен ненавидеть, который ненавидит и презирает его. К кошкам! Тихо всхлипнув от ужаса, Ричард прижался к нему, отчаянно целуя в губы. Поцелуй грубый, будто наказание, его оттолкнут, потому что нельзя так…так. Но в ответ лишь нежность, перерастающая в страсть, и Ричард проваливается в них, тонет, захлебываясь в запретных прикосновениях, и он почти рад, когда тьма беспамятства подхватывает его, спасая от невозможной реальности.
Утро встретило Ричарда раскалывающейся головой, тошнотой и отвратительным привкусом во рту. Придерживая гудящую голову рукой и болезненно морщась, он с трудом поднялся, щуря глаза – свет, заливающий комнату, был просто отвратительно ярким и жизнерадостным для такого отвратительного начала дня. Нащупав на столике стакан с водой, он жадно в три глотка опустошил его и только тогда попытался припомнить, что же вчера было, и где он умудрился так напиться. В последний раз так плохо себя он чувствовал, когда эр вознамерился научить его различать «Кровь» разных годов. Эр…Ох… Он уткнулся носом в подушку и застонал. Лучше бы он больше никогда не просыпался! Какой позор… Ричард даже не мог себя заставить как-то назвать то, чем они занимались вчера с Алвой. Тот его… да он и сам…Дикон закусил губу, мимоходом удивляясь солоноватому привкусу крови во рту. Кажется, дальше, дальше поцелуев они не зашли. Вот, они были пьяны. Это все был пьяный бред. Просто пьяный бред. Он бы никогда, ни за что…Создатель, как же это ужасно! Ричарду очень хотелось побиться головой о стену, если бы это помогло, он бы так и сделал, но проклятая голова и так раскалывалась при малейшем движении.
Мужеложество было грехом, матушка говорила, что тем, кто этим занимался, предстояло вечно гореть в муках в Закате, но при дворе это было лишь поводом для соленых шуток, и про некоторых придворных ходили слухи, что они не брезгуют уделять внимание не только прекрасным женщинам, но и смазливым мальчикам. Сам Ричард уже достаточно пообтесался в светском обществе, чтобы не кривиться при одном упоминании о подобных отношениях между мужчинами. Но представить себя на их месте…Это было ужасно стыдно!
Дверь скрипнула, впуская молодого монаха, принесшего воду для умывания, и Ричард приказал себе больше не думать и не вспоминать прошлый вечер. Целую неделю ему успешно удавалось с этим справляться, тем более, что неожиданно Катари почти каждый день стала посылать за ним, и они целые дни проводили в беседах. Ричард был счастлив, наблюдая, как она повеселела и ожила, как на бледных щеках появился румянец, ради этого он готов был с утра до вечера рассказывать ей гальтарские легенды, смешные случаи из собственного детства, только бы его королева больше не грустила. Глядя в блестящие светлые глаза, он вспоминал Айрис, Катари стала ему сестрой, смягчая горечь потери. Юноша надеялся, что сможет защитить ее, это может стать его искуплением, искуплением его вины перед Айри, которая так любила свою королеву.
И эту неделю ему удавалось избегать любых встреч с Вороном, которых он боялся до дрожи в коленях. Впрочем, тот и сам не искал его. И Ричард успокоился, списывая все на пьяный бред. Если повторять это себе по тысяче раз в день, то можно поверить, что нет глупой обиды и разочарования, как будто он надеялся…Нет, конечно, он мечтал, что никогда больше такого не повторится. Именно. А то, что ноги сами несут его к знакомой двери – это ничего не значит, он просто немного заблудился по пути к себе, вот и все. Все.
Дикон выглянул в окно и замер. По двору медленно шествовал сюзерен, рядом с которым семенил монашек, что-то недовольно втолковывая Альдо, но тот лишь лениво отмахивался, продолжая идти. Тут Ричард вспомнил, что обещал. Меч! Но он и не собирался заводить о нем беседы с Вороном. Это была ложь. И теперь ему предстоит еще раз солгать, раз уж Альдо здесь, он непременно поинтересуется, как успехи у верного ему Повелителя Скал. Ричарда замутило: он медленно и верно превращался в лгуна и предателя. Хотя нет, предателям он стал гораздо раньше, тогда, когда согласился подсыпать яд в вино эра. Он бледно усмехнулся: вот она твоя дорога, Ричард Окделл, ты сам ее выбрал тогда, имей же смелость следовать ей до конца. В ожидании сюзерена, юноша нервно мерил шагами комнату.
Альдо выглядел устало, но все же ослепительно улыбнулся другу, сгребая того в объятия.
- Ричард! Вижу этим пройдохам-монахам не удалось залечить тебя до смерти! Ничего, скоро я смогу тебя отсюда забрать. Ты не представляешь, как тяжело находиться во дворце, где всякий норовит поцеловать твои сапоги, и нет ни одного простого дружеского лица. Только Робер, - анакс поморщился, - но тот в последнее время все ноет и жалуется, как будто я без него не понимаю, что у нас не все так гладко, как хотелось. Но он сдался! Устал. Мне не хватает твоей веры, твоего взгляда в будущее! Поэтому я хочу как можно быстрее забрать тебя отсюда. Как только ты достаточно выздоровеешь, я так и сделаю.
Ричард кивнул, чувствуя, как в груди привычно разливается тепло. Он нужен Альдо! Альдо доверяет ему! Как он мог так ошибаться в сюзерене?
- Ричард, ты говорил с Вороном? – Дикон закусил губу, увидев расчетливые огоньки в знакомых голубых глазах. – Тебе удалось что-то узнать? Найти меч сейчас было бы очень кстати.
- Альдо, - он становится настоящим лицемером, - у меня не было такого шанса. Я только недавно начал вставать, неужели ты думаешь, что Ворон стал бы меня навещать, пока я тут валялся? Но сейчас я могу воспользоваться помощью Ее Ве…Катарины Оллар, чтобы встретиться с ним, заведу беседу, может, предложу выпить. Алве тут скучно, он не упустит шанса поиздеваться надо мной, поэтому согласится, возможно, не раз, а там я смогу его убедить, что мне можно доверять. Нужно только запастись терпением. Я смогу, я справлюсь!
- Я верю тебе, Ричард Окделл! Это будет ложь во спасение! – Альдо сжал плечо юноши. – Не хочу подвергать тебя опасности, оставляя здесь, но, похоже, выбора нет. Ради спасения государства. Ты настоящий Повелитель Скал, твердый и незыблемый в своей преданности. Я горжусь тем, что ты рядом со мной!
- Я счастлив служить вам, Ваше Величество! – вытолкнуть слова лжи оказалось непросто, губы отказывались произносить их, но Ричард справился, и кажется, даже смог улыбнуться. Глаза защипало, и он отвернулся, смаргивая наворачивающиеся слезы.
- К Леворукому формальности! – Альдо обнял Дикона. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь хорошем. Ты же хочешь узнать последние новости? Вот послушай…
Сюзерен ушел. Ричард бездумно водил пальцем по стеклу, слишком опустошенный, чтобы что-то чувствовать, только в горле где-то застрял горький комок. Раньше он бы смыл эту горечь вином. «Дурной кровью». Хотя… почему бы и нет? У Алвы наверняка найдется вино, у него ядовитый язык, но сейчас его яд станет лекарством.
Дверь была заперта изнутри, поэтому Ричард постучал, ожидая, что его прогонят. Но вопреки всему, Ворон был вовсе не против его компании, раз позволил зайти.
- Чем обязан, юноша? Вы хотите сообщить, что снова влюбились в Ее Блеклое Величество?
- Нет, - Дикон покачал головой. – Сегодня я разговаривал с Альдо.
- И он даже не зашел поздороваться со мной? Как обидно, я, признаться, уже соскучился по его остроумным шуткам и белым штанам. Раньше ваш сюзерен питал ко мне гораздо более пылкие чувства. Вы пришли мне сообщить, что я снова переезжаю в уютные покои Бегерлее? Или он все же передал вам любовную записку для меня, судя по тому, как вы мнетесь у дверей?
- Вы снова не угадали, - Ричард подошел к Ворону почти вплотную. – Мы…мы в прошлый раз прикончили все ваши запасы вина?
- Однако, юноша, вы меня удивляете. Но все же я удовлетворю ваше любопытство, не все.
- Тогда я хотел бы выпить в вашей компании, - Ричард облизал пересохшие губы, стараясь, чтобы голос не выдал его волнения. Сердце гулко билось о грудную клетку, разливая по венам чистый огонь вместо крови.
- Откуда это похвальное стремление приобщиться к греху пьянства? – вопрос был, очевидно, риторический, раз Алва встал и достал бутылки.
Дикон пожал плечами, смакуя первый глоток. Вино было терпким и чуть горчило, как раз то, что нужно, чтобы смыть привкус лжи с языка. Бокал опустел быстро, Дикон покрутил его в руках, наблюдая за тем, как медленно, перекатывая каждый глоток на языке, пьет Алва, как безмолвно щурится, разглядывая притихшего юношу, как падают косые лучи солнца на бледную кожу, зарываясь в белоснежную пену кружевной рубашки, как играют блики на пряжке ремня, роняя на пол солнечных зайчиков. Тогда был вечер, сейчас день, тогда он уходил от Катари, теперь его оставил сюзерен, тогда он сказал себе правду, сейчас он солгал другу, тогда он был пьян, теперь это не может служить оправданием, тогда целовали его, теперь… Он встал, опять роняя бокал, и опять не замечая этого, и в два шага преодолел разделявшее их расстояние, прижимаясь губами к чужим губам. Его тут же оттолкнули, и он отступил на шаг, впиваясь глазами в бледное, холодное лицо бывшего эра.
- Вы с ума сошли, юноша? – лениво поинтересовался тот. – Должен сказать вам, что вы еще недостаточно пьяны, чтобы…
Но Ричард не дал ему договорить, опять целуя, только теперь в поцелуе не было ни неуверенности, ни нежности, он прикусил нижнюю губу, запуская руку в смоляные пряди, и больно дернул назад, открывая шею для поцелуев-укусов. Легкий стук – на стол опустился пустой бокал, Алва без особого труда отстраняет его, но Ричард уже понял, что даже если Ворон отталкивает его, то его тело совсем не возражает от такой близости. Он шипит:
- Вы ведь этого хотите. Тогда, почему?
Алва перехватывает его руки, заставляя снова приблизиться, и шепчет в самые губы:
- Потому что не хочу поэтому? Потому что не хочу так? Потому что за время, проведенное без женщины, я бы залез под юбку любой придворной шлюшке?
- Катари тоже здесь, вы могли для этого пойти к ней, - тихо сходя с ума, тоже шепотом ответил Ричард. – Но не пошли, - и целует-целует-целует до разноцветных кругов перед глазами, пока не начинает задыхаться, и лишь тогда отстраняется сам, ловя шальной взгляд потемневших, с расширившимися кошачьими зрачками, синих глаз.
Это почти так, как он помнит, только лучше, потому что теперь они оба трезвы, потому что он откликается, потому что хочет этого сам, а не пьяный туман у него в голове, потому что это он заставляет обычно невозмутимого Алву тяжело дышать и шипеть сквозь зубы, потому что, да Леворукий со всеми этими «потому что»! Просто хорошо, невозможно хорошо, настолько, что все запреты теряют значение, растворяясь в нежности поцелуев и страсти прикосновений. И Ричард таял, сходил с ума и упивался своим сумасшествием. И мир разлетелся на осколки, когда его оттолкнули к двери.
- Уходи, - глухой рык.
- Почему? – одними губами проговорил юноша.
- Я не хочу. Ты мне не нужен. Убирайся!
Алва холодно отворачивается, наполняет свой бокал вином, но все же Ричард не верит ни одному его слову. Он медленно выходит, ожидая, что его остановят, но Ворон молчит. Дикон улыбается. Дикон расправляет плечи. Дикон печатает шаг.
И только в своей комнате позволяет съехать себе по стене и уткнуться лицом в колени, обхватывая их руками. Больно.
Ричард оттолкнул в сторону поднос. Есть совершенно не хотелось, и он бы забывал об этом, если бы не монахи, которые три раза в день приносили в его комнату пищу и оставались до тех пор, пока он не съедал хотя бы половину.
Ричарда душили злоба и стыд. Днем ему удавалось справляться с воспоминаниями, забываясь в разговорах с Катари или книгах, но ночью они терзали его в удушливых сновидениях, заставляя с криком просыпаться, чувствуя, как от слез намокает подушка.
Не меньше тревог приносили участившиеся посещения Альдо. Почти каждый день он проводил вместе с Ричардом несколько часов, гуляя с ним по запорошенному снегом парку. Глядя в полные неподдельной заботы голубые глаза, ощущая дружеское тепло поддерживающей руки, было сложно помнить о чем-либо еще. Дикон чувствовал себя виноватым. Он предавал сюзерена ради бывшего эра, ради убийцы отца и потомка предателя, предавал свои мечты и надежды, предавал идеалы Людей Чести ради холодного, ранящего безразличием взгляда. Слишком высокая цена. Он падал все ниже, улыбаясь и уверяя, что уже скоро узнает, где меч, что предан своему королю, говорил и не верил сам себе. А Альдо кивал головой и называл его своим другом, приобнимал за плечи и заглядывал в глаза.
Однажды они допоздна гуляли по парку, с черного неба падали крупные хлопья снега, путаясь в волосах и мягко ложась шалью на темную ткань зимних плащей. Ричард остановился, чувствуя, что уже слишком устал и пора возвращаться в тепло. Но Альдо протянул руку, словно желая стряхнуть с воротника юноши снег, и Дикон замер, так и не ничего не сказав, потому что рука ласково коснулась щеки, двинулась дальше по скуле, охватила затылок, и сюзерен притянул его к себе, жарко целуя. У юноши подогнулись ноги, и только несколько мгновений спустя, он нашел в себе силы оттолкнуть Альдо.
- Ричард, прости…я…
- Мне нужно в тепло. Я устал. Вот, - и Дикон, не прощаясь и не слушая окриков, сбежал из парка.
Пару дней сюзерен не появлялся, а потом снова вел себя как обычно, но выкинуть этот вечер из памяти Ричард уже не мог.
Просить аудиенцию у Левия было полнейшей глупостью, но ничего лучше Дикон придумать не смог. Глядя на то, как неторопливо отмеряет нужное количество специй кардинал, Ричард мысленно сравнивал его с преподобным Оноре, удивляясь тому, как при всех их различиях, они вдруг оказались похожи в чем-то, в чем-то очень важном, названия чему, он сам не знал. Может быть, именно поэтому он и решился попросить об этой встрече. Кардинал протянул ему тонкую полупрозрачную фарфоровую чашечку, до самых краев полную ароматного напитка, и расположился в кресле рядом, со спокойным вниманием рассматривая напряженно застывшего юношу. Дикон осторожно пригубил напиток, открыл рот, чтобы начать, но тут же умолк, следя взглядом за тем, как изгибается дымок, поднимающийся от горячего шадди. Он не знал с чего начать, о чем он вообще собирался поговорить с Левием. Тот мягко улыбнулся, заметив смятение юноши.
- Вам понравился шадди, герцог? – спокойный, благожелательный тон.
- Да. Конечно. Спасибо, - и Ричард опять умолк, запутавшись в словах.
- Вы знаете, что приготовление шадди сродни искусству, стоит только чуть нарушить гармонию вкуса, и вы получите отраву вместо благородного напитка. Здесь нет неважных мелочей, и каждая специя что-то значит. Например, имбирь - придаст способность противостоять трудностям, снимает усталость, способствует развитию таких черт характера, как целеустремленность, смелость, решительность. Гвоздика помогает защититься от чужой злобы, зависти, быстрому восстановлению после травм, болезней. А корица способствует легкому преодолению неудач, вере в свои силы и самоуважению, делает натуру светлее, ярче, человечнее.
- О… - Ричард в замешательстве покачал головой.
Он все еще чувствовал себя неловко, не зная, что ответить. Чуть скрипнула, приоткрываясь, дверь, и в комнату проскользнула кошка, потерлась о ногу юноши и запрыгнула на колени к Левию, который ласково почесал ее за ушком – кошка басовито замурлыкала, довольно щуря глаза. Дикон допил шадди и поставил чашку на столик, отказываясь от добавки. Он отвернулся к окну, следя за ленивым кружением снежинок, все еще не осмеливаясь посмотреть на кардинала.
- Я давно не был на исповеди, - начал он. – Последний раз…тогда я исповедовался преподобному Оноре. Это словно было в прошлой жизни. Словно это был другой я. Я…я не услышал его. Тогда. Это вообще неправильно. Я имею в виду, что моя мать очень религиозна, она с детства воспитывала нас в строгом послушании законам Церкви и Создателя, но я тех пор, как я уехал из Надора, я всего несколько раз посетил церковь.
- У вас много обязанностей, которые отнимают много времени, особенно сейчас, когда столь многое изменилось. К тому же вы военный, а юные корнеты и теньенты редко бывают слишком набожны, - слегка усмехнулся Левий. – Их гораздо больше влекут мирские радости, чем строгие обеты церковного послушания.
- Нет, - покачал головой Ричард. – Это здесь не причем. То есть, причем, конечно, но… Это я. Альдо говорил, что Создатель был выдуман церковниками, чтобы отвратить людей от истинных богов. И я верил. Он хотел вернуть гальтарские времена, и я слушал его и хотел того же. Я верил ему, - еще раз повторил юноша, наконец, посмотрев на кардинала.
- Во что же ты веришь теперь?
- Я не знаю. Я запутался. Я больше не могу отличить черное от белого, а истину от лжи.
Дикон опустился на колени.
- Возможно, я и не заслуживаю спасения, но…вы примите мою исповедь, ваше преосвященство?
Он замер, опустив глаза, напряженно ожидая ответа, почти зная, что его оттолкнут. Но на затылок отчески опустилась теплая рука:
- Конечно, сын мой.
За окном разлились сумерки, когда Левий снова разжег свою жаровенку, и по комнате поплыл теплый аромат шадди и специй.
- Дороги, ведущие к Создателю различны. Но никто не может сказать, что широкий торный путь истиннее поросшей терновником узкой горной тропы. Создатель любит всех своих детей, независимо от того, верят и знают они о нем, или нет. Он незримо направляет и оберегает их, прячась за вязью случайностей и фортуной. Важно лишь научиться различать голос Его среди сотен голосов лукавых демонов, что желают смутить сердца детей Его. Я не могу дать вам ответы на ваши вопросы, но вы можете их найти в себе.
- Я пытался, - глухо ответил Ричард. – Но мое сердце всегда ошибалось.
- Вы уверены, что слышали голос Создателя в себе? Что это был Его голос?
- Нет, - признал Дикон. – Я теперь вообще ни в чем не уверен. Я просто хочу все исправить.
- Я верю, что еще не поздно, что вы справитесь и найдете свой путь. А сейчас уже поздно, вы устали. Идите отдыхать, и новый рассвет принесет новую надежду.
- Спасибо, ваше преосвященство, - искренне ответил юноша, слабо улыбаясь. – Вы и правда похожи на преподобного Оноре, и я очень благодарен вам за то, что вы согласились принять меня. Спасибо.
Ричард вежливо попрощавшись, вышел из покоев кардинала, и душу его наполнял удивительный покой. Сегодня он сможет заснуть без маковой настойки, которую ему дал лекарь, обеспокоенный ухудшившимся здоровьем пациента.
Алва видел их с Альдо. Ричард понял, столкнувшись с бывшим эром в коридоре. Тот был изысканно язвителен и оскорбительно вежлив. И так холоден, что ледяное спокойствие Придда казалось по сравнению с этим южным зноем. Дикон постарался убедить себя, что он вовсе не ожидал того, что Ворон начнет ему доверять. Хотя кому он лжет? Надеялся… Но до сих пор каждый его шаг вперед, превращался с Алвой в три шага назад. Бывший эр имел основания ему не доверять, это Ричард был готов признать. Но неужели он не заслужил хотя бы один шанс все исправить? Ричард бессильно стукнул по стенке. Он готов смириться с безумной тягой к этому человеку, он больше не желает мести, он лжет другу, он рискует своей жизнью, Создатель, он даже согласен умереть, чтобы спасти его! Но все это зря. Все усилия оборачиваются против него самого.
- Проклятье! – стена оказывается крепче, Ричард в замешательстве посмотрел на сбитые костяшки пальцев.
Проклятье? Юноша сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Проклятье? Что, если это правда? Что, если он проклят? Кэналлийцы слыли колдунами, мог ли кто-то из них проклясть род Окделлов, после того, как Святой Алан убил Рамиро Алву? Может быть он проклят предавать тех кому…кого…любит? Сначала эр, теперь Альдо… Мог ли Ворон знать об этом? Он обожает играть с огнем. Именно поэтому он взял сына мятежника в оруженосцы, ему хотелось проверить работает ли проклятие. К тому…так было проще следить за своим врагом. Очень похоже на Алву.
Дикон рывком распахнул ставни, впуская свежий морозный воздух в комнату. Как же узнать, где скрывается правда? Как объяснить Ворону, что он больше не служит Альдо? Юноша зажмурился, заставляя себя успокоиться. Может, стоит просто спросить? В конце концов, терять ему уже нечего. Если он действительно проклят, то что ж…ему и в самом деле лучше держаться от Алвы подальше. Предательство – слишком высокая цена, чтобы Ричард согласился ее снова платить.
Ему понадобилось два дня, чтобы составить речь, и еще два, чтобы решиться постучать. Подтолкнул его, как ни странно, Альдо, который теперь смотрел на Ричарда странным долгим взглядом, от которого начинало пылать лицо, и юноша позорно запинаться, мечтая стать как можно более незаметным.
Когда на его стук никто не ответил, поколебавшись, Дикон толкнул дверь, и та распахнулась, впуская его в комнату. Ворон стоял возле окна, на столе в беспорядке лежали листы бумаги, в которых Ричард узнал свои письма.
- Что вам здесь понадобилось, герцог Окделл?
- Я хочу поговорить с вами, - теперь отступать поздно.
- Вам наскучили беседы с Ее Величеством? Или это ей надоели ваши сказки?
- Нет, - кажется, Ворон облегчать ему задачу не собирается. – Но думайте, что хотите.
- Это может быть даже забавно, - Алва сел в кресло. – В таком случае налейте нам вина, и можете начинать.
Но Дикон не сдвинулся с места. Ворон удивленно изогнул бровь, но зато теперь он смотрел на Ричарда. Юноша нервно усмехнулся, ему осталось еще сделать так, чтобы его услышали.
- Ко мне почти каждый день приезжает Альдо, - начал он.
- Вы думаете, мне должно быть дело до того, кто вас посещает?
- Пожалуйста, дайте мне сказать, - прервал его юноша. – Дайте мне сказать, и можете потом вышвырнуть меня вон.
- Ну что ж…продолжайте, юноша. Становится все интереснее и интереснее.
- Я знаю, что вы видели нас, но… Вы можете думать, что хотите, но я этого не хотел, я этого не ждал. Вам, наверное, нет дела до этого, но я просто хочу, чтобы вы знали, - он судорожно вздохнул. – Я слышал ваш разговор с Альдо, когда он угрожал, что если вы не скажите, где меч, он увезет меня из Нохи. Я сказал ему, что смогу добиться вашего доверия и узнать все, что ему нужно, если он оставит меня здесь. Это было частью соглашения, которое я не собирался и не собираюсь выполнять. Вы не должны были меня спасать! Но вы почему-то были готовы согласиться на условия Альдо. Это было неправильно, так не должно было быть, понимаете? И все, что произошло потом, это тоже было неправильно. Но это было. Я не жалею. Лекарь сказал, что я могу покинуть Ноху, когда захочу, рана заживает хорошо, угрозы жизни нет. Завтра я скажу Альдо, что мне не удалось ничего узнать, что я все испортил, и уеду. Я устал лгать, я устал притворяться, и то, что я все еще здесь – это опасно для вас. Мне лучше уехать. Но сначала…- Дикон сглотнул, пытаясь поймать взгляд Алвы. – Сначала скажите, я проклят?
- Что? – сквозь равнодушную фарфоровую маску проступило удивление.
- Я - проклят? – послушно повторил Ричард. – Это ведь проклятие? Я должен предавать всех кого люблю, вас, Альдо… Звучит глупо, да? Но…я знаю, что все равно виновен за свой выбор, просто я хочу знать, потому что тогда…тогда я смогу держаться подальше. Понимаете? Я больше не хочу никому причинять вред! Пожалуйста! Я – проклят?
- Глупый мальчишка! – Ричард не понял, когда Ворон успел оказаться так близко, что от этой близости начала кружиться голова. Но он все еще боролся, упираясь руками в грудь обнимавшего его Ворона.
- Я - проклят? – больше ничего сказать ему не дали, мешая глубокими отчаянными поцелуями.
Много позже, когда зацелованный, Ричард взмолился о пощаде, он получил ответ на свой вопрос. Они валялись на кровати, и юноша жмурился, чувствуя ласковые прикосновения пальцев, перебиравших отросшие пряди волос.
- Ты не проклят, - тихо сказал Ворон, и Дикон тут же замер, боясь спугнуть редкий момент откровенности. – Ты знаешь о том, проклятии, что наложил на потомков своего брата Ринальди Ракан? – Дикон растерянно кивнул. – Они будут преданы самыми близкими людьми. Будут либо преданы ими, либо потеряют их навсегда, смерть – это, знаешь ли, необратимо, - Алва криво усмехнулся.
- Значит, это вы прокляты…- растерянно повторил Ричард.
- Ну, не я лично, - сухой смешок. – Все Алва, а точнее Борраска. Если я умру, то и проклятию конец, но мне везет, просто нечеловечески везет. Леворукий любит хорошие шутки. А мне нельзя подпускать никого близко, даже оруженосцев, - даже не оборачиваюсь, Дикон знал, что Алва улыбается, но он обернулся.
- Предателем я уже был, - тихо произнес он. – И я никуда больше не уйду.
Дикон поцеловал Ворона, мешая тому ответить. Он не желал знать этот ответ. Только не сегодня, только не сейчас. Неопределенность была для него надеждой.
Альдо приехал неожиданно, он был чем-то сильно взволнован, от него пахло вином, а под глазами залегли тени. Стоило провожавшему его монаху удалиться, он прижал Ричарда к двери, целуя в губы. Дикон даже не пытался вырваться из его медвежьей хватки, только судорожно вцепился руками в предплечья, надеясь остановить.
- Прости, - выдохнул Альдо, отстраняясь и заглядывая в глаза. – Проклятье, я…прости! Но мне так нужно! – и он снова поцеловал юношу, потом резко отстранился и метнулся к окну, вцепляясь руками в волосы.
- Альдо, что случилось, - мягко спросил Ричард, делая несколько шагов к сюзерену.
Тот криво усмехнулся.
- Устал, представляешь, Ричард? Устал. Кругом либо враги, либо подхалимы и дураки, а мой Первый маршал, слишком боится собственных побед, - он рухнул в кресло. – Мне не хватает тебя, Дикон, - он поднял глаза, и юноша почувствовал, как его сердце с глухим стуком оборвалось в груди – столько в них было отчаянной искренности.
- Альдо…- он замолчал, не зная, что сказать.
- К Леворукому этого упрямца! – тряхнул головой сюзерен. – Ворон вряд ли тебе что-то скажет, а твое место сейчас рядом со мной.
- Пожалуйста, я попытаюсь еще, - нет-нет, только не сейчас! Только не сейчас, когда он смог дотянуться! – Дай мне еще время, Альдо!
- Еще время, - в глазах сюзерена промелькнуло что-то, заставившее их на мгновение потемнеть: небесная лазурь сменилась темным кобальтом.
Тут в дверь постучались, обрывая наваждение.
- Да! Войдите! – раздраженно отозвался анакс.
В комнату вошел монашек.
- Только что прибыл гонец, Ваше Величество, - почтительно поклонился он. – Во дворце срочно требуется ваше присутствие.
- Хорошо. Спасибо, можете идти, - Альдо поднялся. – Ты видишь, что творится Ричард. Я рад тому, что ты мне так хочешь мне помочь, но говорить с Вороном бесполезно, а ситуация в Ракане такова, что мне ты мне очень нужен рядом. Думаю, что тебе пора вернуться к исполнению обязанностей цивильного коменданта столицы, нужно, наконец, навести порядок на улицах, да и должен же кто-то приглядывать за южанами Эпинэ, я доверяю Роберу, а вот им – нет, - сюзерен улыбнулся. – Очень надеюсь, что ты-то меня не подведешь. Сегодня можешь остаться ночевать здесь, завтра утром жду тебя у себя в кабинете.
- Конечно, Альдо!
Он вышел, а Ричард остался, слишком оглушенный известиями, чтобы хотя бы пошевелиться.
Контраст между прижавшимся горячим телом и холодной стеной сводил с ума, бесстыжие руки проникли под рубашку и настойчиво оглаживали оголившуюся спину, заставляя изгибаться, а губы касались губ, стирая следы чужих поцелуев. Дикон зарылся пальцами в черные волосы, пытаясь заставить себя хоть немного успокоиться, но по венам бежал жидкий огонь, и он снова и снова сдавался, запрокидывая голову, цепляясь за плечи, сдерживая рвущиеся стоны.
Стыда не было, опьянев от желания и ощущения вседозволенности, они целовались в коридоре, забыв о том, что их кто-нибудь может увидеть, забыв обо всем, кроме горячей кожи под пальцами и отзывчивых губ. Несколько шагов до двери, мелькнувшее за поворот серое платье и распахнутые в изумлении глаза – все это смазалось и исчезло из памяти, когда они упали на кровать в объятия пропахших ромашкой простыней.
И обжигающая страсть сменилась нежностью, горькой, как полынь, и сладкой, как мед. Это было совсем не похоже на ночи с Марианной, тогда он слишком беспокоился, боялся опозориться и сделать что-нибудь не так, сейчас же ему оставалось следовать за тем, куда его вел Ворон, забывая о страхе и смущении.
Губы шептали что-то жаркое, постыдное, возбуждающее, мягко прихватывая мочку уха, Ричард часто дышал, прижимался губами к бьющейся на шее венке, скользил языком вверх, по линии челюсти, по скуле, целовал веки, царапал спину, позволяя стащить с себя так мешающую сейчас одежду, раздевал любовника, с восторгом гладя открывающуюся бледную кожу, покрытую сетью шрамов, каждый из которых хотелось проследить языком, будто это могло стереть их, заставив забыть о причиненной некогда боли. Не было запретов, они могли гореть в закате, если от его прикосновений Алва начинает приглушенно ругаться, стискивая до синяков бедра Ричарда, если синие глаза так темнеют, что становятся почти черными, и мир тонет в обжигающе прекрасном пламени.
Это была их ночь, завтра может все закончиться, завтра может вообще не наступить, поэтому Ричард жадно ловил каждое мгновение, каждое движение, будто от этого зависело его жизнь. А может, так оно и было.
Ворон навис над ним.
- Ричард…Рикардо? – и остается только кивнуть, не отводя взгляд, и облизывая внезапно пересохшие губы.
Было больно и хорошо. Или просто хорошо до боли отдаваться и принимать, двигаться вместе, когда дыхание смешивается, когда кожа горит и плавится, когда реальность взрывается наслаждением, а чужие, хотя какие, к Леворукому, чужие? родные, любимые руки, гладят по волосам, а бархатный, охрипший от желания голос вливается в душу, наполняя ее ласковым звучанием незнакомого языка. Ричард отвечал, как мог: тихими стонами, долгими поцелуями, закинутой на бедро ногой, неторопливой нежностью и усталой истомой потом. Древний, древний язык, на котором можно разговаривать вдвоем, и который понятен двоим. И он знал, что его слышат и понимают так, как не мог и не смог бы никто другой нигде и никогда. И другие слова были не нужны, чтобы сказать о главном. Дикон уткнулся носом в теплое плечо, отчаянно не желая засыпать и все же проваливаясь в сон, и уже не замечая нежной грусти в глазах своего любовника, и не чувствуя, как невесомо тот касается его век поцелуем.
Ричард, натянув одежду, присел на самый краешек кровати, вглядываясь в лицо Ворона. Алва еще спал, и во сне разгладилась упрямая морщинка между бровей, исчезли жесткие складки у губ, и стерлась вечная печать затаенной горечи. Дикон коротко вздохнул, вставая и так и не решаясь его поцеловать. Ворон мог проснуться и остановить его. И Ричард бы остался. Но Альдо может что-то заподозрить, а он больше не хотел причинять вред Алве, нет, Рокэ, пусть он никогда и не сможет назвать его так вслух. Дикон улыбнулся, выскальзывая за дверь.
Ночью выпал снег, необычно много снега для мягкой олларианской. Юноша глубоко вдохнул морозный свежий воздух, стараясь прогнать с лица счастливую улыбку, и пришпорил Сону, если он опоздает, сюзерен будет сердиться, Альдо необычайно трепетно относится ко всем этим церемониям. Необычайно трепетно…
Больно не было. Только спину обожгло что-то очень горячее, а потом Сона испугалась, а он потерял равновесие и упал. Белый-белый снег наполнился красным, словно распустился кровавый цветок. Только тогда Ричард понял, что ранен, стало больно, и он почувствовал себя необычайно усталым, под веки, словно кто-то насыпал песок. Он сонно улыбнулся, сжимая в ладони красный снег. Рядом слышались выстрелы, топот коней, кто-то громко кричал. Наверное, он умирает. Страшно не было. Было жаль, что Ворон будет опять будет считать себя виноватым. Проклятие, как же. Смешно. Пальцы тоже окрасились кровью, а кто-то пытался перетянуть рану и говорил, что все будет хорошо, что «ну и натворили же вы глупостей, дор Рикардо», и еще что-то, наверное, очень важное, но снег был красным, а Ричард очень, очень устал. Веки медленно закрывались, но проваливаясь в забытье, Дикон еще успел заметить опустившееся с неба черное воронье перо, словно перечеркнувшее тревожно-алый цвет снега, и улыбнуться. |