Душно. Воздух раскален настолько, что дышать почти невозможно, каждый вдох превращается в пытку. Реальность перед глазами утонула в дрожащем мареве, закружилась голова, так, что пришлось еще сильнее прижаться к стене. Стена холодная, камни что-то шепчут, обещая желанную прохладу и покой, стоит только остановиться. Но это ложь, иллюзия. Здесь нельзя верить камням, они настолько древние, что быть может помнят еще Четверых, что им до глупого мальчишки, вообразившего себя Повелителем? Пот заливает глаза, рубашка такая мокрая, что хоть отжимай. Это плохо, у него нет воды, чтобы восполнить потерю влаги. Язык скользит по растрескавшимся губам, собирая соленую с медным привкусом кровь. Но ее мало, чтобы утолить жажду.
Удается сделать еще несколько шагов, и колени подгибаются, роняя тело, сил держаться на ногах больше нет. Больно…Камни, слагающие лестницу, жадно пьют кровь. Она так горяча, а они так холодны. Мало, несколько капель из ободранных ладоней, им мало, и они требуют еще хриплыми, каркающими голосами. Зажать уши, усмиряя охватившую тело дрожь. Если нет сил идти, то можно ползти, цепляясь за ступени, пока не ослабеют руки, и жизнь не начнет ускользать затихающими ударами усталого сердца. Нужно успеть. Только бы успеть!
Наконец лестница обрывается, вонзаясь в круглую площадку на вершине башни. На самом краю неподвижно застыл красивый черноволосый мужчина. Но… его цвета синий и черный…не красный! Это еще одна иллюзия: заходящее солнце окунает мир в кроваво-красный закат.
- Эр Рокэ…монсеньор, - шепот едва слышен, но мужчина вздрагивает и оборачивается.
- Дикон?
***
Ричард просыпается от собственного крика. Сон, ну конечно, это сон. Он смеется, но пережитый ужас не отступает, ледяными пальцами впиваясь в сердце. За окном бушует гроза. Молнии яростно, словно стая волков, терзают, рвут на части небо, глухо рычит, оскалившись, гром, ревет ветер, ломая непокорные ветви деревьев, срывая с них листву, словно с невольниц одежду. Ричарду страшно. Он с детства боится гроз. С тех самых пор, когда матушка в наказание заперла его на чердаке, среди забытых обломков прошлого, которые казались в ярких вспышках молний чудовищами, и негде было укрыться от их гнева и рокота небесных камней. Ричарду холодно. Даже если укрыться одеялом с головой – это не поможет, ведь он впитал в себе холод древней башни. Перед глазами застыло неотступное, тревожное видение: закат и синеглазый, черноволосый человек в окровавленной рубашке. Дикон уговаривает себя, что это лишь сон, что все хорошо, а Ворон крепко спит в своей комнате, вот кто точно не боится грозы. Но глупое сердце не верит разуму. И юноша крадется по тихим, темным коридорам, только чтобы прижаться к дверям в покои Повелителя ветра и попытаться уловить его дыхание. Так глупо. Дверь распахивается и Алва ловит не удержавшего равновесия юношу.
- Что вы здесь делаете, Окделл? – холодный раздраженный тон.
Пусть. Пусть злится. Главное, что вот он, живой, растрепанный, с чуть охрипшим после сна голосом. Ричард молча обнимает Ворона, прикусывая губу, чтобы не дрожала. Плевать, что тот подумает о нем, слишком велико облегчение, чтобы задумываться о подобном. Сквозь тонкую ткань сорочки он ощутил, как напряглось тело мужчины, Дикон машинально погладил эра по спине, успокаивая то ли его, то ли самого себя. Сильные руки прижимают его к себе, мягкий шепот:
- Ну чего ты испугался, глупый? Дикон?
Юноша поднял голову.
- Не умирайте, монсеньор, - просит он, а голос дрожит. – Только не умирайте.
Ворон несколько секунд внимательно всматривается в лицо оруженосца, словно ищет что-то в серых глазах, а затем коротко целует – простое прикосновение губ, не больше. Ричард вздыхает и тянется за новым поцелуем сам, потому что оторваться и отпустить сейчас невозможно, потому что за порогом злится гроза и разливается кровавый закат.
- Дикон, ты понимаешь, что творишь?
О чем он спрашивает? Нет, он не понимает, но за спиной смеются холодные камни древней лестницы, камни, которые так хотят горячей живой крови. Он задирает сорочку Ворона, скользит пальцами по спине, лаская. Как же много шрамов… Алва что-то коротко шипит сквозь зубы и втягивает юношу в комнату, захлопывая дверь.
Шелковые простыни приятно холодят разгоряченную кожу. Ричард притягивает любовника, уже любовника, обхватывая его руками и ногами, пытаясь стать ближе, еще ближе, мешая себя ласкать, впивается поцелуями в соленую от пота кожу.
- Да погоди ты…Что ты творишь? – жаркий сводящий с ума шепот.
Но Дикон понимает только, что если сейчас остановится, то просто сойдет с ума. Никто никогда не учил его любить, да, он неловок и неумел, но пусть только сейчас не отталкивает, не уходит! И Ричард жадничает, боясь увидеть прежний холод и безразличие в синих глазах. Эти минуты его, только его, сколько бы их ни было! И он пьет чужие стоны, хмелея от них, словно от вина. Еще ближе, еще жарче!
- Дикон, посмотри на меня, - зовет этот невозможный человек.
И юноша распахивает глаза, утопая в той нежности, что дарит синий взгляд. Если так смотрит смерть, то умирать не страшно…
Глубокий, долгий поцелуй, и лихорадочная страсть уступает место неспешным дразнящим ласкам, когда каждый поцелуй, каждое прикосновение заставляет вздрагивать, кусая губы, почти моля о пощаде.
- Рокэ… - на выдохе, мучительным стоном, - пожалуйста…
Алва смеется, тихий гортанный смех отзывается во всем теле сладкой дрожью. И пальцы снова дразнят, а он так хочет...чего он хочет?
- Пожалуйста…
Дикон прижимается ближе, притягивая к себе любовника, раздвигает ноги.
- Уверен?
Ричарда бьет крупная дрожь, перед глазами прыгают разноцветные пятна, и хочется, наконец, ощутить его в себе, чтобы между ними не оставалось даже воздуха для вдоха. Он трется щекой о плечо Ворона
- Пожалуйста, - как можно тверже. – Пожалуйста.
Легкий поцелуй в висок, еще, целый каскад поцелуев. Ну почему он медлит? Неужели …не хочет?
- Сейчас.
Тихий шорок, звук открывающейся крышки, в воздухе разливается знакомый аромат благовоний. Дикон блаженно улыбается, когда ощущает первое осторожное прикосновение. Это не больно, скорее неприятно, Рокэ отвлекает его поцелуями, скользит пальцами по внутренней стороне бедра. Он задевает внутри Ричарда какую-то точку, заставляя его изогнуться от внезапной вспышки наслаждения. Так горячо. По щекам катятся слезы. Потому что слишком хорошо.
- Еще… - хриплая просьба. – Ну же…
Пальцы касаются щеки, гладят ее, и в этом жесте больше нежности, чем во всех словах.
- Будет больно.
Это и правда больно, но Алва не спешит, давая ему привыкнуть к новым ощущениям, и когда он проникает полностью, то Дикон чувствует лишь полное, безграничное счастье. Все еще больно, но теперь он никуда не уйдет, не оставит его. Рокэ двигался медленно, меняя угол проникновения, пока Дикон не застонал коротко и беспомощно, не начал помогать сам, поддаваясь назад. Он хотел. Чувствовать. И кричать от удовольствия. И выгибаться, подчиняясь, и стонать, и шептать, и двигаться вот так, в такт, когда невозможно глубоко, когда кажется, что они стали едины. И изгибаться, и снова просить о чем-то срывающимся голосом, и звать по имени:
- Ро-о-окэ!… Рокэ!
И ощущать, как сбивается чужое дыхание, и знать, что это потому, что он с тобой, потому что он в тебе...
А потом небо опрокинулось на землю, растворяя мир в беззвучной ослепительной вспышке.
Хотелось спать, глаза смыкались сами, он еще успел позвать: «Рокэ» прежде чем погрузиться в глубокий усталый сон.
***
Все тот же закат, та же башня, но никого нет на опустевшей смотровой площадке, лишь черное перо упало на щербатые древние камни. Ворон улетел в небо. |