Тема № 1 - страх. Страхи бывают разные.
Страх вызывают самые разные вещи…Порой они весьма неожиданны, а порой слишком банальны.
Боязнь темноты - скотофобия.
Кто не боялся темноты в детстве? Когда лежишь, стараясь не шевелиться, и напряженно вслушиваешься в ночные шорохи. И ведь обязательно услышишь чьи-то тихие пошкребывания, словно кто-то зашевелился рядом, совсем рядом. Может быть даже под кроватью. Замираешь, затаив дыхание.
- Это лишь ветер, лишь ветер стучит в окно веткой вяза, – убеждаешь себя.
Переводишь взгляд на стену, где в лунном свете изгибаясь диковинным чудищем ползет тень.
- Это лишь ветер, лишь ветер, ветер и вяз.
Тень тянет изогнутые скрюченные руки к кровати, ползет по простыне…Тогда нужно нырнуть с головой в одеяла, зажмурить глаза и повторять:
- Это ветер, это лишь ветер, лишь ветер и вяз…
Иофобия – страх яда.
Даже сильные, особенно сильные, мира сего боятся быть отравленными и верят в силу жабьего камня. На любом рынке можно встретить торговца амулетами и по сходной цене приобрести этот мифический минерал, любая деревенская знахарка отдаст камень за пару медяков. Да что там! Чистым золотом оплачивается жабий камень богатыми клиентами уважаемых докторов, что описывают его чудодейственные свойства в научных трактатах. «Разумная предосторожность» - так называют его придворные, подсыпая яд в бокал ближнего своего.
Гипенгиофобия – страх ответственности.
Быть слабым, глупым или трусливым, без сомнения проще. Такие не принимают роды и не ведут в атаку полки. О них не шепчутся в будуарах придворные, их не вызывают на дуэли. Они не пьют «Дурную кровь» и не поют странные песни на чужом гортанном наречии. Таким не нужен жабий камень, но и яд им не доверят.
Ересифобия – страх идей, отличающихся от общепринятых.
- Вы сумасшедший!
- Столько лет мне твердят одно и то же, придумайте, наконец, что-то более оригинальное!
Сдаются неприступные бастионы, непроходимые болота пропускают смельчаков, даже киркореллы прыгают разноцветными чудовищами по мановению руки. Но рваные линии шрамов, но шепот за спиной, но яд в вине – все это напоминание, что если оступишься, то бездна примет плату за право на безумие.
Эритрофобия – страх красного цвета.
Красные розы на языке цветов означают любовь, но розы - это не только нежные, ароматные лепестки, но и острые ранящие шипы. Почтенные семейства выбирают для своих детей выгодные браки, без любви - этой переменчивой дамы, доверяясь обстоятельному Расчету. Красный – цвет пламени, способного поглотить следы преступления. Пепел молчалив в отличие от своего ревущего и пышущего жаром родителя. Красного цвета ягоды рябины, отгоняющей по старинному поверию выходцев. Забытая, ненужная магия…Красного цвета закат, в который уходят мертвые. В детстве кормилица говорила, что грешники вечно горят в его пламени. Кровь тоже красного цвета. На алом бархате не видно крови, может, может быть поэтому многие дворяне сделали красный – родовым цветом.
Панафобия - боязнь всего.
Такое бывает. Редко, очень редко…Но бывает. Если задуматься, то может ли жизнь, заполненная только страхом считаться жизнью? Ведь это означает боязнь всего, что ее составляет. Страх самой жизни толкает в объятия смерти, но и та не менее ужасна…
Луиджи прикрыл глаза. Ученые придумали названия даже самым глупым страхам. Интересно как бы они назвали тот, что мучит его? Залитая водой палубы, разноцветные пауканы так забавно прыгающие по мокрым доскам, полураздетые визжащие девицы, довольные лица фельпских моряков…и тонкая, хрупкая девушка с тревожными темными глазами, так похожая на сломанную куклу…мешанина из плоти, костей и обрывков ткани, бледное бескровное личико, отчаянный ищущий взгляд. Хриплый шепот:
- Адмирал, мой адмирал... Я должна...
И толстая дура с позеленевшей рожей, бормочущая глупые, бесполезные слова.
На талию ложится чужая теплая рука, чужое дыхание касается кожи. Луиджи вздыхает с облегчением и придвигается ближе. Эта рука уже однажды спасла его, спасла от чего-то гораздо худшего, чем смерть. Он помнил ярость в синих глазах, визг толстой девчонки на пегой кобыле…Быть может это безумие. Тогда его спасли от безумия, а сейчас спасают от одиночества и воспоминаний. Он знает, что ему принадлежат лишь несколько ночей…Несколько ночей без кошмаров…И он не спит до утра, рассматривая своего нечаянного любовника и перебирая темные пряди волос.
Тема № 3 - гитара. Белое-черное-красное-синее.
Неуверенные, резкие движения. Перо царапает бумагу. На листе вдруг появляется гитарный гриф, оборванные струны. Он рисует черным инструмент – чернила, красным раскрашивает закат – кровь, и попранная невинность белого бумажного листа… Перо ломается от слишком сильного нажатия: черное на красном. Испорченный рисунок смят.
В отчаянии он опускает голову на скрещенные руки. Соленый морской воздух – медный привкус на губах и языке. Бумага летит в воду. Три цвета поглощаются синими глубинами. Белое – черное – красное – синее.
Тихий решительный вздох. Новая попытка.
ЕГО цвета: черное и синее. Неправда! Разве могут два цвета передать, все что есть в нем?
Белый. Разве можно забыть цвет его кожи в лунных лучах? Он рисовал на ней, рисовал руками, губами, собственным телом, и это была прекраснейшая из картин! Черный. Темные локоны, которые оказалось так приятно перебирать пальцами, когда утомленные после любовной схватки, они лежали прижавшись друг другу. Красный. Цвет крови в его бокале, что кто-то по ошибке назвал вином. Цвет заката. Цвет страстных ночей, где каждый поцелуй – глоток опиумного тумана. Синий. Море в его глазах. Вечное, непостоянное, непостижимое… То божество, что навсегда похитило сердце моряка.
Белое. Черное. Красное. Синее.
И вновь на лист ложится рисунок: гитара, море, закат. Он хрипло смеется. Глупцы! Ворон, черный и синий – это все для них, для тех, кто ни разу не видел, как перебирают струны сильные пальцы, не слушал этих колдовских песен на незнакомом, но таком живом и страстном языке, не стоял с ним вдвоем на скользкой от морской воды палубе, не стирал губами морскую соль с бледной кожи, не пил с ним до утра как вино любовь и вино как любовь, для тех, кто не помнит ту печаль, что ложилась тенью на высокий лоб на закате или быть может это была печать памяти? Поэтому и гитара, и море, и закат.
Белое. Черное. Красное. Синее.
Он поднимает от рисунка глаза – рассвет. Еще один хриплый смешок. Нет, если это безумие, то безумие горько-сладкое, как те ночи, что он провел рядом с ним, тягучее, как его поцелуи, такое, что не вырвешь и не вырежешь, разве что вместе с сердцем. Да и не надо. Время скорби подошло к концу. Одна ночь – разве это много? Улыбка скользит по губам. Судьба не любит тех, кто слишком серьезен, так однажды сказал он. С ним легко смеяться над этой веселой леди. Променять одно безумие на другое – это оказалось так просто. Спи спокойно, моя возлюбленная Поликсена. Больше моя любовь и мое безумие не потревожат тебя. Я не забыл. Просто теперь мои воспоминания наполнены ветром.
Забыться хоть на пару часов сном, неосознанно поглаживая рукой правое предплечье, где под белым полотном рубашки таится татуировка: гитара, море, закат. Устал. Изматывающая духота ночи, воспоминания, вино, чернила, одиночество смятых простыней на кровати. Легкий утренний бриз гладит щеки, перебирает волосы, шепчет что-то нежное на ухо, баюкая усталого моряка. Тот шепчет в ответ и наконец легко скользит в сладкий утренний сон, напоенный ароматами свежести и покоя. Ветерок играет с листком бумаги, забытым на письменном столе, а затем подхватывает и уносит с собой.
Как ко мне наведался ветер,
Унося с собою печали,
Он пришел ко мне на рассвете,
Чтоб уйти уже на закате.
Ну а с ветром, кто будет спорить,
Решится ветру перечить?
А для ветра одно только море,
Только море и кто-то далече.
Тема № 4 - смущение. Когда не спится.
Мэллит не спалось. Бледная, большая, словно таз для варки варенья, луна заглядывала в окно, выманивая, будто куничку из норки, затаившуюся в одеялах девушку. Повинуясь какому-то неведомому колдовству, все затихло, мягко падал снег – большие, серебрящиеся в лунном свете бабочки. Мэллит, кутаясь в пушистую шаль, соскользнула с кровати и подошла к окну. Рука сама, обретя собственную волю, потянулась к замерзшему стеклу. Рамы, натужно заскрипев, распахнулись, впуская ветер, который тут же волчком промчался по комнате, шелестя книжными страницами, и подталкивая девушку к услужливо распахнувшей перед гогани двери. Поежившись от холода, та послушалась. Страха не было, лишь знакомое сладкое предчувствие сопричастности к тайне и безграничной свободы, совсем как дома, в те далекие времена, когда ей не дарили роскошные, но лживые букеты золотых роз, когда она еще верила и любила. Мэллит кралась темными коридорами заснувшего дома, чутко прислушиваясь к ночным шорохам и скрипам. Ее единственным спутником оставался ветер, незримо направлявший и ободрявший ее. Вскоре девушка поняла, что не смогла бы вернуться обратно при всем желании, заблудившись в лабиринтах незнакомого дома. Наконец они остановились возле двери, Мэллит смутно припомнила, что она ведет в зимний сад, разбитый по просьбе тетушки приютившего ее блистательного. Здесь, по его словам, круглый год цвели и плодоносили дивные растения, привезенные из южных земель, напоенных и щедро обласканных теплом дневного светила. Ветер распахнул перед ней дверь и улегся на порог, словно большая ворчливая собака. Поколебавшись, девушка вошла. Луна спряталась в пелену облаков, погрузив земной мир в темноту. Голова сразу же закружилась от сладких ароматов, ей показалось, что посреди холодной зимы она попала в лето. Мэллит медленно двинулась вперед, неслышной тенью скользя среди незнакомых растений: одни из них обладали широкими, длинными листьями, больше похожими на ветки, другие были сплошь покрыты мелкими цветочками, стволы третьих были усыпаны колючками и все норовили ужалить девушку. Невдалеке мелодично напевала вода, наверное, фонтанчик или искусственный ручеек. Мэллит пошла на этот звук, он казался ей единственно живым в этой большой и темной комнате, затаившейся в наполнившей дом тишине. Страшно было нарушить ее, словно неосторожный шорох может спугнуть пугливо таящееся в ней колдовство. Девушка, скрывшись от света выглянувшей луны, в густой тени пальмы, стоящей в кадке возле фонтанчика, приготовилась ждать. Потянувшиеся мгновения показались ей мучительно долгими, и она, ругая себя за нелепые предчувствия, чуть не ушла, но тут послышались легкие шаги и шепот. Мэллит затаила дыхание, попытавшись стать еще незаметнее. Щеки вспыхнули от смущения, и она едва смогла сдержать изумленный вскрик. Лунный свет водопадом обнимал обнявшуюся парочку. Конечно, нравы правнуков Кабиоховых были более строгие, чем у непринадлежавших к ним. Но...мужчины! Как такое… Девушка хотела было уйти, но ноги словно приросли к полу, ни убежать, ни даже сдвинуться с места. Один из них – черноволосый и синеглазый красавец - был ей незнаком, а второго приютивший ее блистательный называл другом.
- Луиджи, – вспомнила его имя Мэллит.
Когда же незнакомец коснулся его губ легким поцелуем, она все же не удержалась и вскрикнула. Мужчины обернулись. Черноволосый мелодично рассмеялся, и облик его задрожал, изменяясь: легкая, прекрасная дева, словно сотканная из снега и ветра, закружилась в зимнем саду в неистовом танце, чтобы затем вылететь в распахнутую дверь.
- Кэцхен, – растерянно и чуть смущенно улыбнулся Луиджи.
И Мэллит не могла не ответить на эту улыбку.
Тема № 6 - облака. Облака - белогривые лошадки…
Они лежали на вершине пологого холма: вверху голубое небо с белыми барашками облаков, снизу теплая, согретая солнцем земля, одуряющее пахнет трава, травинка во рту чуть заметно горчит. Хорошо! Ветерок приятно овевает лицо, забирается под рубашку, путается в волосах, гонит по небу легкие облака. Кажется, что можно поднять руку и поймать шалуна, потянуть за невидимые нити и притянуть небо к земле.
Луиджи прищурился, всматриваясь в бирюзовую даль.
- Смотрите, Рокэ, вон то облако похоже на мориска.
- Где?
- Да вон же! – он протянул руку, указывая на большое облако, чьи перистые края напоминали лошадиную гриву.
- А вижу! Тогда вот это – киркоррелу.
- И, правда, все 8 ножек на месте. Удивительно…
- Что удивительно?
- Что? – Луиджи задумался, подбирая слова. – Облака. Вот секунду назад это облако напоминало лошадь, а теперь оно уже похоже на паукана. Небо никогда не бывает одинаковым.
- Философствовать хорошо после бутылки вина в компании прелестных женщин, они весьма ценят умных мужчин, - теплая рука легла на плечо и медленно передвинулась дальше, очерчивая ключицу.
Луиджи чуть нахмурился, стараясь не обращать на это безобразие внимания.
- В детстве мы часто сочиняли истории, наблюдая за изменениями облаков.
- Неужели? Должно быть, это были очень короткие сказки, ведь небо так изменчиво, - легкая насмешка в голосе.
- Нет, это были длинные чудесные истории. Вот смотрите, - Луиджи перехватил забравшуюся ему под рубашку руку Рокэ, - вон то облако – это дельфин.
- А рядом с ним птицерыбодура?
- Нет, это корабль, видите какое огромное? Вот и паруса, и реи, а эта как вы сказали, птицерыбодура – носовая фигура. Перистые облака под ним – волны. Шторм. Корабль то и дело накрывает волнами, матросы кричат, пытаются спустить парус, но сила бури такова, что им это не удается и парус обрывается. Шторм закончился, морское волнение стихло. А корабль наконец пристал к пристани.
- Ну а куда же подевался ваш дельфин?
- Дельфин проводил корабль и вернулся в море. У нас верят, что погибшие моряки превращаются в дельфинов и становятся хранителями своих живых друзей. Поэтому мы так любим дельфинов, а они платят нам взаимностью. Известно много случаев, когда они спасали потерпевших кораблекрушение или тонущих людей.
- Какие полезные животные. Но я жду продолжение истории.
- Видите то большое облако – это замок сирен – морских дев, что завлекают своим прекрасным пением моряков в свои владения. Там в этом замке живет их королева, нет на свете глаз более синих, чем у нее, нет волос более золотых, чем ее косы, а кожи нежнее, чем у владычицы сирен… И сияет в ее короне самая яркая звезда, в незапамятные времена спустилась она с небосвода, влюбившись в красоту морской девы.
- Эти ваши птицерыбодевы и есть сирены?
- Наверное… Чтобы узнать это точно, нужно утонуть и попасть в этот дворец. А мне еще не доводилось совершать подобный подвиг. Так вот… Дельфин отправился прямо во дворец. Когда-то морская королева завлекла его в глубины своей песней, с тех пор стал он ей мужем, а она женой ему. Но горько тосковал дельфин по своей родине, по зеленой траве под ногами, по веселым друзьям. И тогда подарила королева ему волшебную звезду со своей короны, теперь мог он один раз в год выходить на сушу. Говорят, что в этот день можно встретить печального человека в старинной морской форме, и если заговорить с ним, то подарит он редкую белоснежную жемчужину – талисман, отгоняющий печали и приносящий удачу на море.
- Из вас вышел бы отличный сказочник, Луиджи. Женщинам нравятся красивые сказки о вечной любви.
- Сказка? Пусть будет сказка, - чуть печально улыбнулся рассказчик. – Рокэ…закройте, пожалуйста, глаза.
- Зачем?
- Секрет, - довольный смех.
- Ладно.
Луиджи снимает с шеи серебряную цепочку и вкладывает в руку Ворону. Тот открывает глаза.
- Я польщен вашим подарком, но вы меня не перепутали случаем с женщиной?
- Посмотрите.
Рокэ разжимает руку – там, на тонкой цепочке, сияет на солнце редкая белоснежная жемчужина.
- Я дарю вам не украшение, а кусочек сказки, Рокэ, - улыбается Луиджи.
Тема № 8 - звезды. Звезда в ладонях.
Поздний вечер. Ночь волнами бьется об оконное стекло, разбиваясь бликами света – отражениями свечей. Под окном пышно цветет какой-то кустарник, приторный аромат плывет по комнате, запах пьянит не хуже, чем лучшее вино. За окном целая россыпь звезд на темном небосводе. Сегодня они кажутся особенно яркими, словно умытыми вчерашним затяжным ливнем. Где-то сбоку зависла тяжелая, круглобокая луна. Зашевелилась, просыпаясь, ночная птица. Леворукий знает, как ее зовут, но голос красивый. Он удачно вплетается в общее настроение вечера, жаль, что нет гитары…
Луиджи рассеянно задевает рукой книгу, лежащую на столе, да так неудачно, что она падает на пол. Из нее выпадает сложенный вдвое лист бумаги. Он выглядит так, словно когда-то его смяли в порыве злости, а потом долго и бережно разглаживали. Прежде чем Рокэ успел что-то возразить, Луиджи поднимает его. Стихи. Почерк неразборчивый, много исправлений, пара клякс… Словно писали либо в спешке, либо в сильном душевном волнении, а может причина крылась и том, и в другом.
- Вас, кажется, заинтересовала эта бумажка, - криво усмехнулся Рокэ. – Не трудитесь разбирать каракули.
Он прикрыл глаза и процитировал наизусть:
Пальцы перебирают струны,
Растворился в бокале яд.
Пальцы перебирают струны,
Ничего не вернуть назад.
Я хотел целовать ваши пальцы,
Так смешно подтолкнуть дурака.
Я хотел целовать ваши пальцы,
Леворукий, вот это игра!
Монсеньор приручил волчонка,
Из глуши да в закатный край.
Монсеньор приручил волчонка,
Лопоухий и, наверное, жаль.
Волчонку привычней оковы,
Черное, белое - все решено.
Волчонку привычней оковы,
Только ветер стучит в окно.
Рубин закрывает окна,
За глупость нужно платить.
Рубин закрывает окна,
Дорога научит жить.
Всадник под небесами,
Обрывки гитарных струн.
Всадник под небесами,
Глупое сердце, забудь.
Звезда упадет с небосвода,
Желанию верный знак.
Звезда упадет с небосвода,
Монсеньор, погодите в Закат.
Джильди молчал, думая, сколько времени понадобилось Ворону, чтобы расшифровать написанное, сколько раз он перечитывал стихотворение, чтобы уметь вот так читать наизусть, словно каждая буква впиталась в ткань памяти навсегда, и сколько значит для него человек, написавший эти строки.
- Красиво… Кто же посвятил вам это стихотворение, Рокэ?
- Один безрассудный молодой человек. Молодость и глупость идут рука об руку, не так ли, капитан? – Ворон пригубил вино.
- Что с ним стало? – тихо спросил Луиджи.
- Он…уехал, - еще одна кривая усмешка.
- Надолго?
- Навсегда.
- Глупо, - помолчав, отозвался Джильди.
- Знаю.
Луиджи садится рядом. Прямо на пол. Действительно жаль, что сейчас нет гитары. Этот вечер пахнет слишком пряно, слишком сладко, слишком кружит голову аромат цветов. Взгляд падает в окно, по склону небес катится оборвавшаяся звезда.
- Идемте, Рокэ, - Луиджи поднимается.
- Куда? – лениво спрашивает Ворон.
- На воздух. Идемте, - Джильди тянет Алву за руку.
Тот неохотно соглашается. Рокэ сегодня сам не свой. Быть может он тоже задыхается в дурмане, наполнившем комнату? Он ведет Ворона прочь из дома. На пологий склон, заканчивающийся крутым обрывом. Сейчас так темно, что кажется будто у ног плещется морскими волнами ночь. А небо – ее продолжение.
- Смотрите… - шепчет Луиджи.
Звездопад. Редкое, изумительно красивое зрелище. Росчерки света на темном бархатном покрывале. Хочется протянуть руку и поймать падающую звезду в ладони. Они молчат. О чем думает Алва, понять сложно. Луиджи глубоко вздыхает, глядя на его спокойное лицо, и загадывает желание.
Тема № 11 - изменить расклад. Писательские оказии.
- Пойти что ли еще кофе, то бишь, шадди сварить? – автор недовольно нахмурилась, постукивая кончиками пальцев по столу.
На экране монитора выразительно мигал значок курсора, издевательски напоминая, что написано всего пара строк, а время вот-вот грозит пересечь границу полуночи. Это никуда не годилось. От слова совсем. Назвался груздем - полезай в кузов, а назвался писателем и взялся за работу – изволь ее выполнить. А значит, н-цать драбблов на марафон нужно дописать, не иначе, как авторскую пятку грызла одолженная совесть. Не забыть бы ее вернуть. Но даже крепкий свежесваренный кофе не смог прояснить мысли. Муза бастовала, выклянчивая оплачиваемый отпуск и надбавку за вредность.
- Изменить расклад...изменить расклад…карты? Таро? Избито…
Автор прикрыла глаза, отсекая себя от внешнего мира, позволяя воображению свободно скользить по тонкой грани между реальностью и сном. Так незаметно для себя она задремала.
Руки невидимого крупье ловко мешали карты, составляя из них самые разные узоры. Уследить за ним было почти невозможно, слишком быстрые, обманчиво легкие движения. Почти незаметный жест – приглашение занять место за карточным столом, где партнеры – такие же бесплотные тени, скрывающие лица под разноцветными масками. Игра, правила которой каждый определяет для себя сам, где каждый настолько свободен, насколько позволяет себе, где каждый шаг зависит только от тебя. Здесь все равные среди равных, бесплотные, молчаливые странники, преследующие свои цели. Ставки сделаны, и карты ложатся рубашками вверх. Легкий кивок в ответ на чью-то молчаливую просьбу. Выбор сделан: крупье проводит рукой, открывая выпавшую пару: пиковый король – синие глаза, черный волосы, окровавленное сердце, крестовый валет – изящные очертания корабля, утренняя лазурь неба. Король, подхваченный порывом ветра, слетает со стола, освобождая место новой карте - рядом с крестовым ложится пиковый валет – глубокие черные страстные глаза, легконогая смешливая ведьма обвивает шею рукой. Ветер уносит и ее. А крупье уже открывает новую карту - потемневшую от соленой морской воды: тонкая, ясноглазая девушка в погребальном саване – какой-то игрок наклоняется вперед, и она сгорает, оставив после себя лишь горстку серого пепла, который на глазах бледнеет и исчезает. Кто-то сделал новый ход. На этот раз бубновая дама: рыжеволосая, похожая на куничку, капли крови на тонких пальцах, капли крови на шипах роскошных золотых роз. Лунный свет силками оплетает ее, уносит с собой в стылое позеленевшее небо. И нужно бы сделать ход, но игра же окончена. Крупье смеется, и этот смех подхватывает и игроков, и стол, и карты, кружит и бросает в подступившую мягкую темноту.
- Приснится же такое, - пробормотала, потирая заспанные глаза, автор. – Но зато, кажется, я знаю, что написать.
Пальцы бодро забегали по клавиатуре, набирая название: «Луиджи Джильди и все-все-все».
Тема № 13 - искры. Синими искрами в небеса.
По земле стелется белый туман, оплетая ноги призрачными травами. В воздухе вспыхивают синие костры, искры взлетают сияющим ослепительным роем, их подхватывает в свои объятия ветер и кружит в страстном танце, а затем кидает в небо, превращая в звезды. Небо плачет звездопадом, роняя искры на землю и превращая их во все новые костры, снова и снова, пока все не тонет в синем пламени - безбрежном океане звездного огня. Волны подхватывают хрупкую человеческую фигурку, унося ее в свои пучины. Но человек не сопротивляется сияющей стихии, лишь сильнее распахнув глаза, отдается неведомым силам, не ощущая в них ни зла, ни враждебности. Воды смыкаются над его головой.
Шаг. Еще. Оказывается можно дышать этой странной водой, оказывается совсем неважно, что под ногами нет твердой почвы, человеческие привычки слетает, словно шелуха, сгорают, и тоже разлетаются искрами – каплями в море.
Где-то за спиной звенит смех. Он оборачивается, но ловит лишь легкую рябь, а смех рассыпается серебряными монетами уже слева. Тонкая девичья рука касается щеки, пробегает по волосам, гладит шею.
Поликсена! Морок! Проклятье! С губ срываются слова старинного заклятия, но наваждение не пропадает. Девушка отступает, моляще протягивая руки.
Откуда здесь, в толще воды ветер? Он закрывает глаза, теряясь в теплых прикосновениях, подхваченный им, словно одна из искр, становясь ею, и взлетает все выше и выше. Ветер смеется. Такой знакомый смех! Легкие поцелую покрывают кожу.
- Будь со мной, будь моим, - шепчет ветер.
- Уйди, прошу, исчезни, - стонет отчаянно.
- Не отталкивай…
Тонкие девичьи черты сминаются, превращаясь в мужские. Синие глаза смеются, в их глубинах плещется сияющее море звездного огня. Сильные руки притягивают за плечи, и становится невозможно отстраниться, отказать губам, так настойчиво прижимающимся к собственным, не покориться уверенным, неторопливым движениям. Руки сами тянутся, чтобы зарыться в смоляные пряди, чтобы обнять, прижать к себе, чтобы не отпускать, никогда, никогда…
Его не привлекали и не привлекают мужчины. Он любит тонких, чувственных женщин с мягкими податливыми губами и плавными очертаниями нежного тела. Но сейчас, сейчас это нечто иное. Разве можно стать любовником ветра? Оказывается можно. Разве ветер что-то требует или просит? Но ты отдаешь ему это сам, сам позволяешь подхватить и закружить себя в странном танце, вознести на самое небо, и сам, сам падаешь вниз, только чтобы снова оказаться в его объятиях, подставляя губы под жадные поцелуи.
Колдовство. А смех все звенит и звенит, забираясь под кожу, растворяясь в каждой капле крови, наполняя вены жидким огнем. И ты тоже смеешься, разгораясь синим пламенем под порывами ветра и рассыпая искры.
Ты открываешь глаза, ловишь чужие губы своими и прижимаешь ближе, даря тот огонь, что сияет ярче самых ярких звезд, и греет сильнее, чем самый жаркий костер.
- Спасибо, - шепчет ветер и разжимает объятия.
Луиджи откидывает одеяло, рука сама тянется к бутылке вина. Жарко. Он распахивает окно, впуская ночные запахи в душную комнату, и улыбается.
- Кацхен, - шепчет капитан. – Кацхен…
ТВС. |