Название: Баю-бай
Автор: Эрвен
Жанр: фантасмагория
Персонажи: Рокэ Алва, Алан Окделл, Шарль Эпинэ, Ричард Окделл, Валентин Придд
Рейтинг: PG
Фэндом: "Отблески Этерны"
Примечание: написано на "Зимний Излом" - 2009 на тему "обмен телами"
Дисклеймер: герои и вселенная всецело принадлежат В. Камше, а я просто нагло пользуюсь.

Итак, ветер. Всё начинается с него.
Ложь во благо, конечно, ибо всё начинается скалами, вам ли не знать.
Мне — знать, но недосуг вспоминать такие мелочи, как кровоточащие камни, сбесившиеся от собственного безумия.
От собственного ли только?
Ах, бросим пререкания, мне лень. Всё начинается ветром. Сильным порывом!
Вихрь повествования? Хорошо-хорошо, это был вполне действительный ветер, он в тот солнечный день хотел, кажется, сдуть Гальтару с лица земли, слизнуть, как слизывают капли, если не желают пролить и потерять влагу.
И было холодно?
Прохладно. Правда, людям не хотелось прятаться от этого ветра. Он забирался им под одежды, в волосы. А небо стало высоким, по нему распустили перья невероятно белые облака. И вот тот ветер и оказался причиной перемены. С самого утра Беатриса Борраска ходила сама не своя. Дело в том, что она не чувствовала себя Беатрисой, или верней сказать, не была ей, потому что… потому что она была… кем? Кем-то точно была. Но об этом думать недосуг. Ветра тут не появится. История слишком скучная, кому она нужна, эта Беатриса и ее метания?

Лучше другую историю.

Скалы? Кошки с вами, пусть будут Скалы. Неприступность, холод, невозможность свернуть, выбраться на свежий воздух, ущелье смыкается над головой… да, история о неизбежности — неизбежной глупости, неизбежном предательстве, неизбежной смерти и неизбежном бесславии. Уже интересней? Да, интересней, но лучше зайти издалека. Тогда было лето и тоже было жарко, как здесь. Тогда все понимали, что чем скорей кончится война, тем лучше, но никто не посмел бы себе в этом признаться. Хотя, конечно, Алан Окделл и посмел, и признался. Окделлы вообще честные. И вот честный Алан видел, к чему все катится, но, увы, ничего не мог поделать, потому что у него, как у всех Окделлов, просто не хватало на это воображения. Там, конечно, были и те, у кого воображения хватало. Шарль Эпинэ, например. Маршалу Шарло нравился Рамиро Алва, нравился — без оговорок, извинений перед собственной совестью, без страха показать эту приязнь. Ну и что с того? Они оба давно умерли, как и Рамиро, как и Эрнани, как все… что с того, что тогда было жарко, как сейчас, и весь город походил на…

…вот! Весь город походил на тюрьму. Это ущелье сомкнулось над головой, и на свежий воздух больше не выйти, и больше не пить свежую воду, больше не…

Нужно закончить эту историю про неизбежность. Тогда сможешь заснуть (а не провалиться в бред) хотя бы ненадолго, и будешь спать без кошмаров.

Итак, у нас есть честный Окделл и смелый Эпинэ. Окделл — копье, Эпине — меч, но в ножнах. Эпинэ смелый, но не отчаявшийся, не скованный. Огонь свободен. Если сковать огонь, он сожжет изнутри тюрьму. И вот кто-то перекидывает копье в левую руку, а правую кладет на эфес. И Эпинэ становится на место Окделла, а Окделл — понятно. Только никто не заметил, потому что лицом Окделл остался собой, и Эпинэ лицом остался собой. И во дворец явились уже так — оба растерянные странной переменой, произошедшей с ними.

В доспехах жарко, душно! И хочется…

Нет, сейчас речь не об этом. Что же там было с Эпинэ и Окделлом, которые внезапно поменялись своими, скажем так. внешними оболочками, оставив внутреннее содержание при себе. Итак, они явились во дворец, где все были хмурыми и недовольными. Кто-то — потому что еще не прибрал к рукам всю желаемую власть, кто-то — потому что, да, и так бывает, тревожился о судьбе страны. Кстати, если говорить о стране, то называлась она — полузабытое для некоторых, не сходящее с языка у других имя — Талигойя. И дворец стоял в Кабитэле, а Талига и Олларии тогда попросту не было.

И сейчас уже, кажется, нет, не так ли? Впрочем, не важно. Главное — история.

Эпинэ и Окделл явились во дворец. Была ночь, наверное, самое время для странных изменений. Они шли по коридору, едва освещенному факелами, и не смотрели друг на друга. Потому что если посмотришь, придется говорить, а о чем говорить, когда так тяжело на сердце? Окделл первым понял, что произошло нечто… нечто, да, отличное слово. И надо бы перестать повторять «Окделл», это неприятно. Пусть будет Аланом. Пока не святым, а если история сложится хорошо, то святым он и не станет. К его и всеобщей радости, потому что его ненаглядная Талигойя будет спасена. Да, так вот, Алан коснулся подбородка и с удивлением обнаружил, что борода его куда-то исчезла. Он едва не свалился от изумления. Он потер подбородок посильней. Сложно сказать, что он хотел этим проверить. Но все равно ничего не выяснил, конечно: подбородок его был вполне чисто выбрит.
— Шарло, — обратился Алан к кузену своей благородной супруги, а заодно и будущему талигойскому маршалу, — что...
— Алан!
И вот тут-то они уставились друг на друга и полностью осознали безумие своего положения.
— Шарло...
— Алан?! Разрубленный змей, что происходит?
Если пропустить восклицания и недоумение, которых слишком много в подобного рода историях, то можно будет сразу перейти к их взаимному решению не тревожить по нелепым пустякам бедного Эрнани, которому сейчас и так нелегко, и вести себя по возможности в соответствии с внешним обликом.
— Мне это будет сложно, Шарло, — усмехнулся Алан. — Я намного спокойней.
— Сейчас такое творится, что и ты можешь из себя выйти, — бросил в ответ Шарль почти даже весело.

Смеяться — это хороший выход, когда других нет, ты прав, маршал Шарло, хоть ты еще и не стал маршалом. Смеяться, даже если слишком жарко и так хочется пить. Но вам тоже было жарко, охотно верю. Я не строю из себя самого несчастного, для этого у нас есть королева... Или уже не королева, конечно... Впрочем, если я не потороплюсь со своей историей, то и королеве Бланш недолго носить корону.

— Вы звали меня, государь? — Алан первым произнес это, за что был награжден сочувственным взглядом короля и словами:
— Вы так устали, маршал. Даже ваш голос звучит не так, как обычно.
— Я к услугам моего короля, — быстро проговорил Шарль. О, тогдашнему Повелителю Молний в самом деле было сложно сдерживать свой буйный нрав, а потому его слова прозвучали как и положено звучать словам Повелителя Скал — твердокаменно и безо всякого выражения. Словно говорить он научился вчера.
— Рамиро Алва просит разговора наедине, — продолжил король, — но я решил пригласить еще и вас. Не то чтоб я е у не доверял, просто вы с Шарлем сможете дать мне совет.
Вот так. Отлично прозвучало, Эрнани! Нет недоверия, но и доверия нет тоже! Бедный Эрнани! А потом появился Рамиро Алва. Эта история из тех историй-обманок, которые говорят вроде бы об одном, а на самом деле — совсем о другом. Главные герои здесь не Алан и Шарль, а этот южанин, чужак, которому не верит даже его король, которого он столько раз спасал. А кто поверит, если не верит король? Чужак-южанин, как же он выглядит? Черные волосы, блестящие темные глаза, улыбка, увидев которую всякий "истинник" захочет запустить в него камнем.
Рамиро Алва не был разочарован недоверием короля, потому что ждал этого недоверия. Однако он был рад, что Эрнани позвал этих двоих, а не, скажем, Придда.
Последующая сцена заслуживает того, чтоб ее описали во всех деталях и желательно в стихах, хорошо бы комических, но у меня нет желания придумывать рифмы и подробности. Стоит только сказать, что Эпинэ и Ок... Алан премило путались и когда маршал Шарло принимался делать доклад о положении военных дел, то Эрнани удивленно смотрел на него и видел — так смешно — Алана, отчего-то живо и возмущенно повествующего о ненадежности гайфцев и прочих бесполезных подробностях. А Алан — который выглядел-то как Эпинэ — мрачно молчал и думал о чем-то своем.

Молчащий и задумчивый Эпинэ! Такое только в наше время возможно, а в невозможной Талигойе Эпинэ горячатся и чуть что поминают Леворукого, кошек, разрубленных змей, а вот Окделлы больше молчат и думают. И непонятно, что хуже — задумчивый Эпинэ или Окделл, действующий слишком уж неосмотрительно... Впрочем, не нужно отвлекаться. Что там говорит Рамиро Алва? Смелый и умный, верный вопреки всему и на свою погибель — просто потому что долг говорит ему быть верным. Да, что он там говорит?

Гальтара! Рамиро рассказывал о Гальтаре. Не знаю, что влекло его туда: так ли он верил в древние байки или просто знал, что Гальтару не так-то просто взять. Не важно это, важно то, что в нашей истории, где Эпинэ стал на место Окделла, а Окделл на место Эпинэ, маршал Шарло решил воспользоваться этой возможностью. Он доверял Рамиро и жалел, что Алан тому не доверяет. И иногда думал, что уж он-то на месте Алана... И вот теперь он оказался на месте Алана!
— Мой государь! — заявил Шарль. — То, что предлагает герцог Алва, может спасти нас, спасти Талигойю.
— Алан, — выражение лица Эрнани не взялся бы описывать и Веннен, — вы ли говорите мне это?
Замечу, что у настоящего Алана лицо вытянулось и лицо Повелителя Молний стало слишком напоминать лицо Повелителя Скал. Алан — настоящий, конечно, — хотел возразить, но нельзя остановить взбесившегося жеребца. Эпинэ просто отмахнулся и горячо продолжил:
— Я! И повторю еще раз! Герцог Алва прав! Станьте во главе войска и ведите его в Гальтару!
— Мы отреклись от…
— К кошкам это отречение, Эрнани! — Да, маршалу Шарло его внезапное преображение немного ударило в голову. — Вы хотите спасти страну от марагонца?
— Спасение страны через предательство собственных убеждений и веры немного стоит.

Эрнани сказал это. Он прав? Бедный король, он предает страну, оставаясь верным себе. А если предать себя, если остаться верным долгу перед… ну пусть перед страной или перед возлюбленной или перед… к кошкам! Без моей помощи у буйного Шарло ничего не выйдет.

— А предательство страны? Вы можете все спасти, только послушайте герцога Алва!
— А вы что скажете, герцог Эпинэ?
Герцог Эпинэ, который до этого наговорил уже достаточно, вздрогнул и застыл, сообразив, что теперь обращаются не к нему. И что же наш Алан? О, здесь его спасло то, что обычно подводило. Не правда ли прелестно? Алан решил вести себя так, как нужно и должно, как положено — как обычно. Но положение было необычным — Алан был вынужден играть в Эпинэ, хотя бы на словах, раз уж с выражением лица не складывалось. А Эпинэ уже согласился.
— Смените маршала, Ваше Величество. И пусть он ведет войско в Гальтару, если вы не можете.
Для Окделла это было слишком смело, для Эпинэ слишком спокойно. Но никто не успел это заметить: вбежал гонец и сообщил, что гайифцы взбунтовались. Впрочем, все эти военные подробности нужны лишь затем, чтоб подыграть моим героям: может, это и нечестная игра, но это моя история и я играю, как хочу, и потому во время битвы погиб маршал Придд. Нельзя сказать, чтоб о нем скорбели или вспоминали добрыми словами после того, как бунт был подавлен.

Отличный ход — убрать ненужную, даже вредную и мешающую фигуру. Да, я нарушаю правила, но кто так не поступает? Придд мешает моей истории, поэтому я смахну его с доски и продолжу, словно его и не было. Тем более то, что происходило после бунта с моими героями гораздо интересней рассуждений об ошибках маршала Придда, за которые я его и убрал.

Рамиро хотел поговорить с Аланом, а говорил, разумеется, с Эпинэ.
— Вы удивили меня сегодня, Алан. И я благодарен вам за поддержку.

Я не стану пересказывать весь разговор, иначе я никогда не доберусь до конца и не смогу заснуть, но Молнии и Ветер объединились в тот момент по-настоящему. Пусть даже Ветер наивно думал, что объединяется со Скалами…

Что будет дальше? Дальше будет назначение Эпинэ маршалом, переговоры с Олларом о том, чтоб увести из столицы женщин и детей, его согласие. Неловкое прощание Эпинэ с собственной кузиной. Впрочем, это только кажется, что герцогиня Женевьев не заметила разницы. Она любила мужа и знала каждый его жест и каждую интонацию. Она любила кузена и знала его манеру говорить — и прощаясь с мужем, она не могла отделаться от нелепой мысли, что Алан в последнее время слишком много говорил с Шарло и потому перенял многие его привычки. Это была неуместная мысль — ведь, возможно, герцогиня прощалась с мужем навсегда и думать стоило о другом, но, увы, мы не властны над своими мыслями и чувствами, во всяком случае иногда. Прощание с кузеном вышло коротким, ведь бедная Женевьев не знала, что он-то и есть ее муж на самом деле. Впрочем, ладно, какая разница! Вскоре в столице остались только воины. Оллар и его люди у себя делали ставки на то, ради чего Эрнани все это затеял, марагонец чуял близкую победу и, как бывает со всяким, ее запах слегка пьянил его. И он пропустил удар…

Все шло как по маслу, не так ли, Рамиро? Пусть Эпинэ неожиданно настоял, чтоб во главе войска стал Окделл, пусть самому Окделлу выпал жребий остаться в Кабитэле и держать ее до последнего, пусть даже болезнь Эрнани внезапно обострилась и бедный король с трудом двигался. Все шло, как ты предполагал. Вы захватили Ржавый форт, прорвались в Гальтару, вы побеждали, побеждали — столько побед за раз талигойцы давно не видели. Окделл обнаружил внезапный военный талант, нет, даже настоящий дар. Может, думал Рамиро, победы так на него влияют? Потом пришли вести о захвате Кабитэлы и гибели Эпинэ. Но было… поздно? Да! Король Ракан был в Гальтаре и готов был взять свою силу, чтоб с ее помощью выгнать из страны захватчиков! Королю было худо, а герцогу Окделлу еще хуже. Их обоих лихорадило — но если болезнь короля была еще объяснима, то творящееся с Аланом озадачивало всех. Его болезнь началась незадолго до вести о гибели Эпинэ, но никто не связал эти факты. Но что дальше? Они оба умерли — что может быть смешней? Король — от своей болезни, а Окделл — почему умер Окделл? И почему его предсмертная гримаса всякому взглянувшему ему в лицо напомнила бы погибшего не так давно маршала Шарло? Какая разница! Все шло, как задумано, Рамиро, но все же не совсем так — ты думал, что заставишь этих людей спасти свою страну, а они взяли и погибли все! И не важно, изменился Окделл или нет, не важно, отважно ли сражался, обреченный Эпинэ… Ты был в Гальтаре и все же — впустую. Я бы хотел подыграть тебе, но в Гальтаре я бессилен. Здесь решает город. И город решил…

…слишком жарко! Уже нет сил рассказывать дальше, все перестановки кажутся бессмысленными. Скалы и Молнии — ничего не изменится, если Молниям позволить решать за Скалы! Я не знаю, что решил город, что нашептали древние стены Рамиро. И мне слишком жарко, чтоб придумать… и скучно… нелепая получилась история — совсем как прощание Алана и Женевьев. Я хотел сказать одно, а говорю другое просто потому, что…

…надо заснуть. Или пусть вместо Скал решают Волны — и к кошкам древность — о ней выходит слишком длинно, слишком путано и со странной моралью, посмотрим лучше на тех, кто рядом…

Жестокость — значение слова гораздо туманнее, чем «убийство», но гораздо яснее, чем «несправедливость». Каждый выбирает грехи по себе. Предпочитаю убивать — быстро и не остается вопросов. Кто-то (а следовало бы его назвать «пустое место, чем-то заполненное») старается ради блестящего титула Жестокого. Несправедливых не берем. Общее место, господа. Крик обиженного, но обиженного слегка, не в полную силу, а так, что он еще в состоянии не просто думать, говорить, а кричать. У него еще много для этого воздуха в легких и наивности. О, Леворукий, у него еще много лет впереди, ибо он юн и невинен в вопросах мироздания. Хотя нет, теперь я жесток. У него нет ничего впереди. Он умрет очень скоро, он обречен задохнуться от избытка воздуха и в полную силу теперь лишенный этого воздуха, этих сил, этой жизни. Несправедливо? Да что ты знаешь о справедливости? Вот волны знают. По крайней мере, так говорят сказки. Что ж, продолжаем сказку, на сей раз о справедливости и несправедливо обиженных идиотах.
В Лаик довольно много сырых коридоров, а еще много холодных комнат, выдолбленных, кажется, прямо в камне. Впрочем, нельзя сказать, что эта сырость так уж мучительна. Она весьма даже недурна, если думать о ней из сердцевины костра. Но к делу! Предположим унар Ричард грезит о великих поэтах прошлого и рыцарях на черных конях. Грезит этот нерадивый унар на занятии истории, впрочем, в этом изрядно виновен ментор — зачем неокрепшим умам читать слету Веннена! Вот капитан Арамона делает правильно — он не читает стихи, он бьет под дых. Обижен? Несправедливо обижен? Да, зато жив. И вот Веннен прочитан, унар замечтался, так замечтался, что не заметил некую странную перемену, тревожный знак потери себя. И пришел в себя этот невыносимо рассеянный унар, только когда…
— Унар Ричард, — рявкнул Арамона, — что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал Его Величество? Какие державы подстрекали их к бунту?
Замри! Вот он, еще один момент несправедливой обиды! Унар Ричард готов вызвать на дуэль всех-всех-всех! Он ненавидит не только Арамону, но, позвольте, весь этот несправедливый мир, а особенно… Но не в этом дело. Дело в том, что означенный унар поднимается, чтобы ответить — и… Наконец-то замечает, что никто, а в первую очередь Арамона, не смотрит на него.
— Сядь, Валентин, какая муха тебя укусила? — шипит рядом с ним кто-то, Альберто, что ли?
И унар садится обратно, а дальше он наблюдает, как не-он отвечает его голосом.
— Унар Ричард, вы язык проглотили? Или воспитывались в пещере, а потому новейшую историю не знаете?
А Ричард, который, нетрудно догадаться, обрел оболочку Валентина — редкая удача, конечно же, кто станет приставать к Валентину, кто станет без особой нужды просто смотреть на него! — Ричард дрожит от ярости, желает броситься на защиту, ведь он знает, каково это, быть несправедливо обиженным!
— Господин Арамона! — вот он вскочил, конечно же. О, как их можно перепутать, позвольте? Даже если волосы стали покорнее, мягче, завились на концах локонами, даже если серые глаза вдруг напомнили о море на отмели в летний полдень, даже если голос стал плавным. Кто может перепутать? Даже если глаза опущены, если весь внешне спокоен и сдержан, ни следа дрожащей от напряжения, возмущения, ненависти, страсти и чего там еще струны!
— Да, унар Валентин? — ба! У Арамоны прорезалось в голосе что-то, кроме злости и зависти! Безмерное удивление, понимаю вас, капитан. Удивишься тут, имя стервы-жены забудешь, когда унар Валентин вскакивает и весь трясется, и зачем-то кричит, подавшись вперед, руками размахивает! А самое главное защищает. Защищает… Да не важно, о Леворукий! Защищает кого-бы-то-ни-было.
— …и оставить его в покое!
Да, так. Оставьте его, он же так расстроен. Пожалейте, не трогайте, рана не затянулась, а вы перца сыпете, изверги, обидчики! Посмотрите, вот он стоит, мученик, голова опущена, как и руки, он молчит и терпит, ему тяжело!
И тут — другое просто не приходит мне в голову, унар Ричард-в-теле-Валентина уж слишком погрузился в самосожаления, а это всегда наказуемо, мне ли не знать. Итак, Валентин-в-теле-Ричарда вдруг закрыл лицо руками и… рассмеялся, так, знаете, безудержно, заразительно (все-таки в теле Ричарда), совершенно как ребенок. Он смеялся и смеялся, до слез. Мой Ричард замолчал. Его ударили. Что ж, заслужил. И не такое. Все, малыш, теперь поворачивайся и беги вон из класса. И тоже поплачь где-нибудь. Вольно вам соленую воду лить, будто и без этого в мире мало соли.

Ветер не придет на помощь, Ветер не может думать вместо Скал. О нем не будет истории. Ветер умер. Здесь ему проще умереть, чем заснуть. Здесь слишком жарко, нет свежей воды, а та, что есть, солона, и каменные стены слишком уж горячи. Конечно, Ветер мог бы помочь — разнести эти стены, подарить новое дыхание, свежий воздух и свободу, Ветер мог бы, если б оставался собой, но он давно изменил себе, забыл обо всем, стих, умер…

…что Гальтара нашептала бы Рамиро, если б тот туда добрался? А другому, потерявшему имя, — что она рассказала ему? А мне, верно ли я понял ее шепот?.. Я не знаю, я забыл обо всем, нужно спать, а так хочется пить. Больше не о чем рассказывать и истории все равно получаются не о том, о чем хочется говорить.

Ветер, Волны, Молнии, Скалы — забыть обо всем, потому что все это слишком глупо, все это давно неважно. Талигойя и магия, Повелители, Раканы — пусть все катится к кошкам. Я хочу спать…