"Yesterday is history. Tomorrow is a mystery. Today is a gift.
That's why we call it 'The Present'".
(с) Eleanor Roosevelt
Альте Дерриг
400 год К.С. 24-й день Весенних Скал
Вместо пролога.
«…Руппи прищурился, тщетно пытаясь разглядеть среди туманных фигур Ледяного, а потом над головой оказались черные ветки, и за ними – небо. Как он вновь оказался на земле, лейтенант не понял. Кажется, его что то толкнуло. Что-то, чего он не видел. Ничего, сейчас он встанет.
– Я сейчас встану, – отчетливо сказал Руппи и не встал. Стало холодно, а липу окутало туманом…»
Холодный весенний вечер.
Дорога.
На дороге – карета в окружении всадников.
Суетятся люди, ветер доносит конское ржание, звуки выстрелов, чей-то крик.
Чуть поодаль – придорожная роща: в черных ветвях паутиной запутались слабые лучи заходящего солнца; свет сливается с тьмой, тьма перемежается светом, звуки становятся глуше, растворяются в сгущающейся тишине… Меж деревьев клубятся сизые тени – и из пепельной полупрозрачной дымки появляется темный загадочный силуэт. Высокая закутанная в плащ фигура осторожно ступает на снег, делает шаг, другой – и замирает у поросшего мхом ствола, застывает на миг, повернув черный провал капюшона к тонущему в тучах светилу – и воцарившееся безмолвие внезапно нарушает тихий довольный смех.
Порыв ветра волной прокатывается по кронам деревьев, – и плащ исчезает, на месте жуткой фигуры стоит темноволосый мужчина средних лет.
Черная рубашка, черные брюки, черный камзол, черные волосы, по-кэналлийски стянутые в хвост. Острые черты лица, бледные тонкие губы. И странные разноцветные глаза – один небесно-голубой, другой песочно-желтый – с узкими вертикальными зрачками.
Он стягивает с руки перчатку и касается липы, проводит ладонью по шершавой морщинистой коре, полной грудью вдыхает морозный колкий воздух и смеется, смеется, глядя в закат.
Потом поворачивается и шагает вглубь рощи, легко, словно в танце, скользя меж деревьями, не оставляя следов на снегу.
Неизвестный
(напевает)
-Когда качнется небо в переплете
Еловых лап, теряя высоту;
Когда любовь – как пуля на излете –
Случайно жертву выберет не ту;
Когда колокола на старой башне
Замолкнут – звук растает в тишине;
Когда вернуть захочешь день вчерашний –
Ты вспомни,
Вспомни,
Вспомни обо мне.
Дай руку – и пойдем гулять по крышам,
Ловя в ладони летнее тепло;
Возьмем Судьбы небесное стило –
Смерть зачеркнем и жизни перепишем;
Вернем ушедших и спрямим пути,
И сделаем из точек запятые,
И сможем даже счастье обрести,
А нет – хотя бы горы золотые…
Но только – наяву или во сне –
Давая волю радужным мечтам,
Ты помни,
Помни,
Помни о цене –
И будь готов платить по всем счетам.
Песня обрывается.
Неизвестный выходит из-за деревьев на небольшую прогалину на краю рощицы.
На запятнанном кровью снегу лежит человек, над ним, спиной к Неизвестному склонился еще один: некто светловолосый, явно предпочитающий шпаге старомодный тяжелый меч.
Неизвестный некоторое время молча изучает композицию: сочувственно разглядывает тело фок Фельсенбурга и морщится при взгляде на златовласое «исчадие Ада»– видимо, он хорошо знает обоих.
Неизвестный
(фок Фельсенбургу, наигранно бодрым тоном)
- Здравствуй, Руперт. Здравствуй, мой хороший!
Ты чего разлегся на снегу?
Леворукий оглядывается через плечо и кривится при виде незваного гостя – очевидно, тоже с ним знаком.
Леворукий
(неприязненно)
- Отвяжись, торгашеская рожа.
Неизвестный
(картинно морщит нос)
- Фи, как грубо…
(Фельсенбургу)
- Руперт?
Руппи с трудом открывает глаза – и, судя по отсутствию удивления на лице, любопытного брюнета узнает.
Фок Фельсенбург
(едва слышно)
- Н…не мо…гу…
Неизвестный
(укоризненно качает головой и продолжает в том же духе)
- Ты не бережешь, мой друг, здоровье.
Бледен, слаб… Как твой гемоглобин?
Леворукий
(раздраженно)
- Он же сдохнет – от потери крови!
Отпусти мальчишку. Не губи.
(Руперту – участливо)
- Парень, как ты?
Фок Фельсенбург
(с трудом выговаривая слова)
- Хо… лодно и… боль…но…
Неизвестный
(заглядывает в мертвенно-белое лицо, ровным тоном)
- Сожалею. Мальчик обречен.
Он вписался в это добровольно.
Леворукий
(вскакивает на ноги, разъяренно)
- Добровольно?!
Неизвестный
(поднимает руки и предусмотрительно делает шаг назад)
- Я тут ни при чем.
Леворукий
(саркастично)
- То есть, он убийц случайно встретил
В чистом поле?
Неизвестный
(спокойно)
- Нет. Но я не лгу.
Чтобы кто-то выжил там, в карете, -
Кто-то должен гибнуть на снегу.
(кивает на Фельсенбурга)
- Кто-то, кто осознанно подарит
Все свои непрожитые дни
Третьему лицу…
Леворукий
(с недоверием «переваривает» услышанное, Руперту)
- Ты слышишь, парень?
Если это правда, то… моргни.
Фок Фельсенбург некоторое время бессмысленно смотрит в небо – черные ветви хороводом пляшут перед глазами, но потом делает над собой усилие – и моргает. Дважды.
Леворукий
(ошарашенно)
- Что за чушь… Ведь он совсем…
Неизвестный
(кивает, задумчиво глядя на лейтенанта)
- Мальчишка.
Искренний – и глупый, как школяр.
Преданный начальству. Даже слишком.
Редкий вид. Занятный экземпляр.
Да… Такие сами выбирают
В жизни путеводную звезду.
А когда, бывает, умирают,
То хотя бы не за ерунду.
Не за те дурацкие химеры,
Что у человечества в ходу…
Леворукий меж тем снова опускается на колено и склоняется над Фельсенбургом, пытаясь остановить кровь, – увы, безуспешно: красное пятно на снегу растет…
Леворукий
(прислушивается к болтовне Неизвестного, раздраженно)
- Даже так? Хотелось бы примеры.
Неизвестный
(пожимает плечами)
- Если очень надо – приведу.
Леворукий
(нетерпеливо)
- Ну?
Неизвестный
(разворачивается спиной к собеседнику и пристально всматривается в темнеющий горизонт, равнодушно)
- Свобода. Равенство. И братство.
Мрут за них по сотне раз на дню.
Честь... Любовь... Известность... Власть... Богатство...
Леворукий
(негодующе)
- Что?!
Неизвестный поворачивается на вопль, видит перекошенное лицо блондина – и тонкие губы кривятся в ироничной ухмылке.
Неизвестный
(насмешливо)
- Ну ты, ей-Богу… инженю.
Столько лет живешь на белом свете –
И не знаешь, в общем-то, людей.
Кстати, говорят, за всё в ответе
Ты, о мой блондинистый злодей.
Леворукий
(слегка сбит с толку поворотом беседы)
- Я?!
Неизвестный
(издевательски)
- Конечно, ты. А как иначе?
Если ты вмешался – быть беде.
Леворукий
(зло)
- Я не понял, что всё это значит.
Неизвестный
(закатывая глаза и разводя руками)
- Ну, ты – Леворукий или где?
Златовласый собеседник, которого на самом-то деле зовут совершенно не так, морщит лоб, напрягает память – и, наконец, выуживает из неё отрывочные сведения о бытующих в Кэртиане представлениях, понятиях и взглядах. Его оппонент меж тем увлеченно развивает свою мысль.
Неизвестный
(развлекается, подкрепляя слова гримасами и «картинами в лицах»)
- Враг. Чужой. Закат. И – кошки, кошки!..
Грех. Порок. Соблазн. Измена. Зло.
Леворукий
(иронично)
- Ты у них, конечно, свет в окошке…
Неизвестный
(легким тоном)
- Нет. Но мне чуть больше повезло.
Видишь ли, ни взрослые, ни дети,
Ни седые старцы, что мудры
И видали многое на свете,
Ах! – в меня не верят…
(помолчав, чуть более серьезно)
- До поры.
Но как только страхи или страсти
Перед ними встанут в полный рост,
Знают все, что Я по этой части.
На мои услуги дикий спрос.
Леворукий
(презрительно)
- Ты – ничто. Бесплотный, безымянный…
Неизвестный
(отмахивается)
- Именем кичатся дураки.
Плоть бывает редко без изъяна.
К Форме – легче клеить ярлыки…
(задумчиво)
А душа и сердце, друг любезный,
Знаешь, априори, ни к чему
Тем, кто на краю стоит над бездной,
Соскользнуть рискуя в злую тьму;
Кто уже приблизился к Пределу;
Кто идет по лезвию ножа…
Леворукий
(перебивает, с нотой сарказма)
- Ладно, ты, философ, - ближе к делу.
В этой сделке в чем твоя маржа?
(насмешливо)
Ты ж не зря тащился по сугробам?
Неизвестный
(ядовито)
- Ну, а ты как думаешь, блондин?
Фок Фельсенбург
(морщась не то от боли, не то от отвращения к беседующим, со стоном)
- Прекратите… Сволочи вы… Оба…
Спорщики замолкают и оглядываются на раненного, про которого в пылу выяснения отношений как-то совсем забыли.
Неизвестный, придав лицу в меру виноватое выражение, первым обретает дар речи.
Неизвестный
(странным тоном: то ли и правда устыдился, то ли дурачится)
- Кстати, да. Согласен. Плюс один.
(берет Леворукого под левую руку и начинает аккуратно оттеснять его к краю прогалины, издевательски-заботливо)
- Шел бы ты отсюда, друг сердечный,
К дому быстрым шагом налегке.
Вдруг опять твой шустрый подопечный
Огребет подносом по башке?
Или снова сядет. В Багерлее.
Тоже феерический провал.
Знаешь, чтобы было веселее,
Ты бы хоть его застраховал.
Он же регулярно пригревает
Всяких там рептилий на груди…
Леворукий отводит взгляд в сторону и пытается протестовать – но слабо и не существу.
Леворукий
(бурчит)
- Так уж «регулярно»… Ну, бывает…
Неизвестный
(кусает губы от сдерживаемого смеха, назидательным тоном)
- Плохо бдишь, кошатник. Лучше бди.
(откровенно веселится)
Твоего шального афериста
Надобно держать на поводке…
Леворукий
(видимо, вспомнив что-то, нехорошо улыбается, с толикой ехидства)
- А не то – вторая «Каммориста»
Снова замаячит вдалеке?
Не у Вас ли, сударь, – ходят слухи –
Капер из-под носа увели?
Неизвестный мрачнеет на глазах, поджимает губы – лицо превращается в застывшую маску.
Неизвестный
(тяжело роняя слова)
- Я. Сегодня. В принципе. Не в духе.
Так что лучше ты меня не зли.
(уйдя в свои мысли)
Алва, несмотря на оплеухи,
Не живет без фортелей ни дня…
(очевидно, тоже припомнив что-то, заметно оживляется, доверительно наклонившись к уху Леворукого)
Кстати, драгоценный, - ходят слухи –
Правда ли, что он… твоя родня?
Леворукий прикусывает губу и упорно молчит, изучая ближайший куст.
Неизвестный расцветает, наблюдая за реакцией оппонента.
Неизвестный
(с преувеличенным любопытством)
- Ты чего краснеешь, как девица?
(всплескивает руками и изображает «озарение свыше»)
Боже мой!.. Ну да. Я так и знал.
(укоризненно)
Это же «кирдык», как говорится.
Высший суд. Импичмент. Трибунал.
(грозит Леворукому пальцем)
Ты ведь не имел на это права.
«Никакой протекции родне»!
(качает головой)
Столько лет скрывать... Одна-а-а-а-ко…
(хлопает в ладоши)
Браво
Леворукий
(внезапно разворачивается к Неизвестному, хватаясь за рукоять меча)
- Ты!..
Неизвестный
(мгновенно отступает и резко меняет тон, жестко)
- А речь сейчас не обо мне.
Если лейтенант тебе дороже
Кровной, хоть и хлопотной, родни –
Ты с ним поменяться можешь тоже.
Жизнь за жизнь. Рискнешь?
Леворукий
(запальчиво)
- Я…
(осекшись, замолкает, с ненавистью глядит на Неизвестного и – отворачивается. Фельсенбургу – тихо, избегая смотреть ему в глаза)
- Извини.
Леворукий уходит – медленно, сутулясь, тяжело ступая по снегу.
Неизвестный, не шевелясь, смотрит ему вслед – на бледном лице странная смесь торжества, отвращения и досады.
Золото волос в последний раз мелькает за деревьями и исчезает в подступающей мгле.
Брюнет сердито сплевывает на снег.
Неизвестный
(презрительно)
- Даааа… Орать мы можем, а на деле
Спросишь их: «Ну, что ж вы, господа?» -
Так, глядишь, ряды и поредели.
Все поразбежались. Кто куда.
Тоже мне, герой! Скажи на милость!
Нет, ну правда, Руппи, погляди!
Фок Фельсенбург
- Вряд ли я… смогу…
Неизвестный
(удивленно)
- А что случилось?
Фок Фельсенбург
(уголок рта дергается – несмотря на то, что слова можно разобрать с трудом, ирония слышна очень отчетливо)
- Как бы пуля… Вроде бы в груди…
Неизвестный оборачивается и, окинув взглядом распростертое на снегу тело и расплывающееся алое пятно, расстроено прикусывает губу.
Неизвестный
(досадливо)
- Ах, ну да, ну да… Какая жалость…
(наклоняется над лежащим, заглядывает ему в лицо)
На меня хотя бы посмотри.
Холодные ладони ложатся на виски фок Фельсенбурга – и боль отступает, унося с собой и туман, стоявший перед глазами, и неимоверную тяжесть, давившую на грудь. Только воздуха по-прежнему не хватает.
Неизвестный
- Больно?
Фок Фельсенбург
(с легким удивлением)
- Нет…
(помолчав)
А сколько… мне осталось?
Неизвестный
- Думаю, еще минуты три.
Фок Фельсенбург
(прикрывает глаза)
- Можно я… спрошу?
Неизвестный
(с грустной улыбкой)
- Конечно, Руппи.
Фок Фельсенбург
(с трудом переводя дыхание)
- Объясни подробней… про «маржу»…
Прибыльное дело – эти… трупы?
Неизвестный молчит, по-кошачьи склонив голову набок, - и внимательно изучает лицо не в меру любопытного собеседника. Пауза затягивается – кажется, он никак не может решить с ответом. Или решиться на него.
Неизвестный
(ничего не выражающим тоном)
- Ладно. Так и быть. Тебе – скажу.
Я не получу и полсуана
С дарственной, оформленной тобой.
Фок Фельсенбург
(уголок рта снова дергается – услышанный ранее разговор не прошел бесследно)
- Ну, не ври…
Неизвестный
- Всё честно. Без обмана.
Глупо блефовать перед Судьбой...
Я довольно быстро выясняю
Душ людских надежды и мечты,
Покупаю, продаю, меняю –
И ищу…
Фок Фельсенбург
- Кого?..
Неизвестный
(тихо)
- Таких, как ты.
Тех, кто ход истории ломает…
Руперт в изумлении открывает глаза – и видит низко склоненное над собой чужое лицо, кривую усмешку на тонких губах, жуткие вертикальные прорези зрачков. Это пугает, лейтенант слабо дергается, предпринимая безуспешную попытку отодвинуться.
Неизвестный
(придерживает его за плечо)
- Полноте, не дергайся, лежи…
...Тех, кто худо-бедно понимает:
Жизни равноценна только жизнь…
Многие глядят в Наполеоны.
Славный был, не спорю, господин.
Но: таких «глядящих» - миллионы.
А в сугробе мерзнешь ты один,
Стоя на краю своей могилы,
Кровью истекая, чуть дыша…
Вера в человечество, мой милый, -
Самая желанная маржа.
И пока таких, как ты, в природе
Прочие еще не извели –
Я ваш мир подделок и пародий
Подожду стирать с лица земли...
Свойственно людской дурной породе
Нагло заявлять, что «жизнь – игра».
Жизнь – подарок. Понял?
Фок Фельсенбург
(шепчет)
- Понял… вроде…
Неизвестный
(встает с колен и отряхивает налипший снег)
- Вот и чудно.
Фок Фельсенбург
(отчаянно)
- Что… уже пора?
Неизвестный
(уловив тон сказанного, замирает, тщательно подбирая слова)
- Время есть. Еще… совсем немного.
(и, помолчав, неожиданно предлагает)
Хочешь – передумай.
Фок Фельсенбург закрывает глаза – липы опять сплетаются в жутком хороводе и боль окатывает сознание новой волной, стирая из памяти образ того, ради кого он на это и решился…
Фок Фельсенбург
(слабо качнув головой)
- Не хочу…
Стук сердца становится реже, сбивается с ритма, ложится на знакомый мотив – реальность шелком холодным выскальзывает из рук, и Руппи, подчиняясь причудам бреда, начинает напевать – по крайней мере, ему так кажется.
Неизвестный наклоняется к Фельсенбургу и с любопытством прислушивается к серии хриплых выдохов.
Неизвестный
(скрывая удивление)
- Что за… песня?
Фок Фельсенбург
- Так… Перед дорогой
Вальдес пел…
Неизвестный
(задумчиво)
- Ну, пой. Я помолчу.
…Белые губы шевелятся беззвучно, но Неизвестному необязательно слышать слова, и видеть черные заломленные в отчаянии ветви, и чувствовать кожей стылое прикосновение мерзлого воздуха – тем более, что Фельсенбург тоже ничего этого уже не слышит, не видит и не чувствует…
Корабельными мачтами высятся над головой липы, звенит и хохочет ветер, наполняя тугие паруса, скрипит под ногой доска – и танцует, танцует бескрайнее синее море с белым снегом пенных гребней, бережно качает его на волне…
Пальцы гладят теплое дерево, и улыбается Олаф, глядя в распахнутое настежь весеннее небо, и забавно морщит нос Арно, азартно блестят черные глаза, солнечный свет заплутал в льняных прядях, а на юте сидит Ротгер в белой рубахе, обнимает ведьму-гитару за талию – она плачет, он смеется, хотя, может быть, и наоборот… Кружит голову знакомый до боли чуть горьковатый свежий запах – море всегда пахнет так: свободой и солью…
Вальдес поет, и Олаф поет, и Руппи поет – и норд-ост срывает слова с губ, подпевает.
Какое им дело до этого странного типа в черном, молча стоящего у самого борта?
Он сойдет на берег – и всё, а у них впереди – Дорога. Долгая-долгая, ясная-ясная…
А перед Дорогой – всегда поют…
…Кто-то жаждет золота и власти,
Кто-то ищет славы и любви.
Наша участь – паруса и снасти,
Шквалы, мели, прочие напасти –
Ведь у нас морская соль в крови.
Страсть, болезнь, безумие, отрава –
Как угодно это назови.
Мы другие, мы имеем право
Не скрывать крутые наши нравы,
Ведь у нас морская соль в крови.
На характер – позже или раньше –
Море всех проверить норовит:
Те, кто лжив, труслив и полон фальши
Держатся от палубы подальше,
А у нас – морская соль в крови.
Мы живем под всеми парусами –
Знай, ветра попутные лови.
То, что вы зовете чудесами,
Мы творим – богам на зависть – сами,
Ведь у нас морская соль – в крови…
А когда изменит нам удача,
Захлебнутся чайки горьким плачем,
И Создатель, строго хмуря брови,
Назовет последний день и час,
Море – верно, преданно и честно,
Вопреки пророчествам небесным –
Будет до последней капли крови
На плаву держать упрямо нас…
Холодает.
В синих сумерках плывет заострившийся мальчишеский профиль, тонкий, четкий, словно вырезанный из белой бумаги.
Рядом на снегу, закрыв кошачьи глаза, сидит Неизвестный, обхватив руками колени и положив на них подбородок, – смотрит чужие сны, пробует на вкус чужое шальное счастье…
Наконец, он возвращается к реальности, косится на лежащего Фельсенбурга, фыркает – и в прищуренных глазах пляшут-танцуют черти…
Неизвестный
(насмешливо приподняв левую бровь и левый же уголок рта)
- Верно. Если жить безумно хочется,
Да еще «морская соль в крови» -
Можно наплевать на все пророчества.
(тяжело вздыхает и щелкает пальцами)
Ладно, родич кесаря… Живи.
Фок Фельсенбург медленно приходит в себя, открывает глаза…
Дышать становится как будто легче.
Неизвестный
(с чуть заметной усталостью – и досадой)
- Даже если карта будет бита,
Некоторым рано умирать.
Несмотря на прелести гамбита
Мне придется…
(разочарованно разводит руками)
…всё переиграть.
Мне, конечно, нужен тот, в карете,
Но, похоже, не такой ценой…
(внимательно смотрит на изумленного Руперта,
веско)
Кстати, мой совет: держи в секрете
Факт того, что виделся со мной.
Я нечасто делаю подарки
Смертным. Да еще себе в ущерб.
Люди…
(оглядывается, прислушивается к голосам, звучащим все ближе и ближе – и недовольно кривится)
…О, идут… Ну вот, накаркал…
Мне пора.
(поворачивается к Фельсенбургу – и неожиданно, расплывшись в улыбке, подмигивает ошалевшему Руппи)
Увидимся, mon cher.
Вместо эпилога.
« – Остановилась! Как есть остановилась… Кровь-то!
– Повезло! Ну, теперь до ста лет не помрет.
– Адмиралу его доложи! Живо!
Только что было светло, и сразу – вечер. Мир тает в лиловых сумерках, но ночь – это звезды, а где звезды, смерти нет.
– Господин Роткопф, – шепчет Руппи, – с вашего разрешения я доложу сам!»
|